Эберлинг склонился над таксистом, поискал пульс на шее, оттянул веки. - Мертв, конечно? - уточнил для проформы Власов.

- Мертвее не бывает. Я, конечно, не медик... но думаю - не меньше суток.

Фридрих тут же скользнул мимо стоящего столбом полицая на кухню.

На столе, покрытом не особенно чистой клетчатой клеенкой, стояло нечто, напоминающее огромный флакон для духов. Приглядевшись, Власов понял, что это бутыль необычного дизайна. Смотрелась она в замурзанной квартире так же нелепо, как китайская ваза.

Рядом стоял пустой стакан и открытая трехлитровая банка с солеными огурцами. На полу валялась вилка.

Управдом, выглядывая из-за плеча Власова, оглядел этот натюрморт и без всякого удивления заключил:

- Допился, ханурик. Паленой водки небось у метро купил, и привет.

- Это водка? - решил на всякий случай уточнить Фридрих, показывая на бутылку.

- Н-да, водка, - Эберлинг почему-то смутился. - Элитная. Товар для Тверской.

- Да палёнка это самая обычная, - встрял управдом. - Ханурики водочные бутылки в мусорке ищут и в ларьки сдают у метро. Десять копеек бутылка. А что туда потом наливают, так про это лучше не думать.

- Но ведь таксист понимал, что покупает подделку? - поднял бровь Власов.

- Ну да, ещё бы. Небось, за трояк взял. Зато бутылка красивая. Вот и попил человек водочки...

Фридрих прищурился: по стенке вилась изящая серебристая надпись готическим шрифтом. Слово было знакомое.

- "Vlasovska", - наконец, разобрал он. - Эта водка называется "Власовска"?

- "Власовская", - уточнил Эберлинг.

Он взял бутылку и перевернул её другим боком. Там тоже была надпись "Власовская", только церковнославянской вязью. Ниже красовался набросанный несколькими штрихами портрет - некий обобщённый бравый военный, ни на кого конкретно не похожий, но не без определённого сходства с основателем РОА.

- Её все "власовкой" называют, - вмешался управдом. - Хорошая водка. Я пробовал, - не без гордости сообщил он. - Как слеза прямо. Только дорогая, сволочь.

- Такая скляночка стоит сорок пять рублей, - пояснил Эберлинг. - В подарочной упаковке - семьдесят.

- Так, значит, "Власовка". Очень интересно. Насколько я понимаю, использование имён и фамилий известных людей в качестве товарных знаков без согласия их самих или членов их семей... - начал было припоминать Власов, но Эберлинг перебил:

- Я интересовался. Владелец предприятия - какой-то Власов. Имеет право на свою марку. Хотя, по слухам, настоящая его фамилия Кауфманн. По тем же слухам - юде.

- Понятно, - только и нашёлся что сказать Фридрих. Настроение, и без того не слишком хорошее, было испорчено окончательно.

Чтобы хоть что-то сделать, он и на всякий случай заглянул в совмещенный с ванной туалет. Там не было ничего интересного.

- Так я это, крипо вызываю? - осведомился околоточный, продолжая стоять на пороге комнаты.

- Исполняйте свои обязанности, - бросил через плечо Эберлинг, рассматривая труп.

- Вот именно, - подхватил Власов, поворачиваясь к обоим представителям местной власти. - Исполняйте свои обязанности! Не только по отношению к трупу, между прочим. В каком состоянии у вас дом? Это же свинарник! Кругом грязь, на стенах - похабщина и большевисткая агитация! И вы еще считаете себя арийцами?! - он понимал, что срывает злость, но не мог и не хотел остановиться. В конце концов, он был в своём праве.

- Так ведь народ тут какой, херр офицер, - начал было оправдываться околоточный, - чай, не профессора живут...

- "Иностранцы, посещающие Дойчлянд, замечают в самом незначительном чиновнике, в самой простой домохозяйке, в индустриальном рабочем, дворнике или стороже необычайное достоинство, ответственность за своё дело, суровую требовательность к себе, мужество в преодолении трудностей, стремление к совершенству", - процитировал наизусть Фридрих. - Вам, надеюсь, знакома программная речь Дитля?

- Вот и командуйте у себя в Дойчлянде, - неожиданно нагло заявил управдом.

- Что вы сказали? - Фридрих пригвоздил его уничтожающим взглядом сверху вниз.

- Что слышали, - нимало не смутился плешивый. - Чай, не сорок третий год.

- Я непременно доложу вашему начальству, как вы относитесь к своим обязанностям, - посулил Власов.

- Да сколько угодно. А я посмотрю, как они найдут другого дурака, который делал бы мою работу за мою зарплату.

"И ради таких вот погибли миллионы достойных людей, - подумал Фридрих. - Солдаты Вермахта, солдаты РОА... Чтобы спасти от большевистского рабства тех, кто ничего другого и не заслуживал. И они еще имеют наглость нас этим попрекать! 'Не сорок третий год'..."

- Убирайтесь, - процедил он, полуприкрыв глаза от отвращения.

- С какой это радости? Вы мне не начальство! - мужичонка как будто даже стал выше ростом.

- Убирайтесь, или, как только прибудут крипо, я распоряжусь арестовать вас за препятствование следственным действиям!

- Иди, иди, Лексеич, - повернулся к управдому полицейский, - видишь, господин офицер не в духе...

Мужичонка не стал далее упорствовать и потопал к двери, бормоча под нос: "Как командовать, так все арийцы..."

Фридрих придвинул к себе листок бумаги и взял ручку. Подобные инструменты он использовал нечасто, предпочитая работать на рехнере, но японская подушечка была слишком неудобным средством для рисования, в отличие от привычного светового карандаша. А ему захотелось именно нарисовать схему. Практика показывала, что это помогает структурировать информацию. Которой накопилось уже не так уж мало.

Очередную ее порцию он получил, вернувшись накануне из Орехово. Общение с полицейскими, прибывшими на место смерти таксиста, оказалось, вопреки ожиданиям, не столь уж неприятным. Очевидно, потому, что дело, по причине запущенной Эберлингом легенды о наркокурьере, из заурядной "бытовухи" было сразу же переквалифицировано по ведомству борцов с наркотиками. В прибывшей бригаде не было недавних знакомых Фридриха по подземке, но следователь и его помощники производили вполне благоприятное впечатление. Однако рутинная процедура осмотра тела и заполнения протокола, который пришлось подписывать Власову и Эберлингу, не дала ничего, кроме потерянного времени. Впрочем, криминалисты пообещали германским коллегам ознакомить их с заключением патологоанатома и результатами анализа жидкости в бутылке, когда те будут готовы.

По возвращении же домой Фридрих получил, наконец, ожидаемый подарок от Мюллера - рапорты всех сотрудников Управления, так или иначе работавших с Вебером. Они были разделены на два платтендата - в одном отчеты тех, кто работал с Вебером в России в последнее время, в другом - отзывы прежних его коллег, подчиненных и начальников (тех, конечно, кто еще был в живых) чуть ли не с самого начала карьеры Вебера в РСХА. Видимо, именно на то, чтобы собрать показания последних, и ушло три с половиной дня - впрочем, учитывая, какие архивные дебри ради этого пришлось прошерстить и сколько народу, включая законспирированных в разных частях света нелегалов, опросить, оперативность все равно была весьма похвальной.

Первым делом Фридрих просмотрел именно второй платтендат, который едва ли мог сообщить что-то о расследуемом деле - такая задача перед прежними коллегами Вебера и не ставилась - зато помогал узнать о покойном больше, чем говорило официальное досье. Как знать, может быть, в свете этой информации какая-нибудь непримечательная на первый взгляд деталь из первого платтендата привлечет к себе внимание, словно выбившийся клок волос или фальшивая нота...

Ничего сенсационного все эти отзывы и характеристики, впрочем, не содержали. Интеллектуал, обладавший блестящими математическими способностями и памятью; почти никогда не пользовался счетными машинками для арифметических вычислений, ибо с легкостью проделывал их в уме, играл вслепую в шахматы на четырех досках (может быть, мог бы справиться и с большим числом досок, но в компании, где произошел описанный случай, было лишь четверо шахматистов); хорошо разбирался в рехнерах, знал несколько языков программирования; отличался педантизмом и аккуратностью; в эмоциях был сдержан, никогда не действовал под влиянием минуты, не принимал поспешных решений, не собрав всей доступной информации; разумеется, искренний патриот Райха, да и Управления, служивший, впрочем, идеям, а не людям - мог пойти на конфликт с начальством, если считал, что того требуют интересы дела, и пару раз имел из-за этого неприятности, впоследствии замятые, ибо оказывалось, что прав был именно он; конечно же, не щадил и нерадивых подчиненных, добился увольнения в отставку одного из них, впрочем, мелодраматическая версия личной мести не выстраивается - тот человек давно умер; в целом, как пишут в харатеристиках, "с товарищами поддерживал ровные отношения" - не чурался их, в какие-то моменты мог даже быть душой компании, но и не сходился ни с кем настолько, чтобы это можно было назвать близкой дружбой; не был женат и не был замечен в порочных наклонностях... Фридрих раздраженно поморщился, понимая, что и сам он, как и всякий идейный холостяк, не имеющий любовниц, не избежал в свое время гаденьких подозрений в гомосексуализме и прочих извращениях, а значит, и соответствующих проверок; припомнился смазливый юноша-"стажер", приставленный к нему в свое время в явно провокационных целях... что поделать - большинство людей не могут и не хотят понять, что не испытывать похоти - это столь же нормально, легко и удобно, как не испытывать тяги к любым наркотикам, к тому же табаку, благополучно искорененному в Райхе. А ведь полвека назад курильщиков было большинство, и тоже никто не верил, что может быть иначе...