"Болтовня в кулуарах у Фрау - вот и все основания" - решил про себя Власов, поворачивая.

- Положение дойчских консерваторов, в общем-то, понятно, - Михаил уже не диктовал текст, а рассуждал вслух. - Они тридцать лет сидят на обочине, гложут кости, которые им оставили, к реальной власти их не подпускают, и никогда не пустят. В дойчской системе никто из них не имеет шансов занять достаточно высокое кресло. Значит, нужно какое-нибудь потрясение, чтобы слетели головы и освободились кресла. Причём потрясение такое, чтобы оно доказало их правоту. Поэтому они постараются поставить результаты референдума под сомнение. Неважно даже, какими они будут. Всё равно они заявят, что с ними не всё ясно. Будут давить на дойчскую честность и желание разобраться… Ещё лучше - если во время референдума случится скандал, неважно какой. Они вцепятся в эту кость и начнут её мотать…

Замелькали знакомые очертания домов: Власов подъезжал к пансиону. Он остановил запись и позвонил в прокатную контору, чтобы они вызвали курьера и забрали «Запорожец». Девушка уточнила адрес, сообщила, что услуги курьера для него бесплатны - в рамках всё той же рекламной акции, и предупредила о том, что бензин придётся оплатить по специальной цене, если он не заправлялся в дороге.

Фридрих только вздохнул. Бензин в России был и без того дорог. Можно было бы найти бензоколонку и заправиться, но перспектива снова куда-то ехать не привлекала. Он почувствовал, что роскошный, но неэкономичный «Запорожец» ему внезапно разонравился.

Припарковавшись и сидя в салоне в ожидании курьера, Власов снова включил звук.

- Я рассматриваю референдум 12 мая как начало конца Райха, - заявил Михаил, - и даже неважно, какие будут результаты. И будут ли они вообще. Хотя, наверное, будут… может даже, вполне приличные. Конечно, восток зубы покажет, но какие это зубы - это ещё надо посмотреть… Так или иначе, все будут надеяться на всякие мелкие выгоды для себя. И эти надежды убьют Райхсраум, а потом и Райх, - сформулировал Михаил и замолчал.

Фридрих попытался представить себе, как эти мысли будут изложена лихачёвским птичьим языком, но воображение отказало. Потом он вдруг подумал, что перевести текст на птичий говор и опубликовать его в книге до двенадцатого мая не получится. Ах да, какая-то конференция… Он попытался представить себе маленький полупустой зал, и Варвару Станиславну, сидящую в первом ряду и сонно кивающую головой в такт словам. Вот что бывает, с неожиданной злостью подумал он, когда люди, ничего не смыслящие в практической политике, берутся о ней рассуждать… Получается смешно и нелепо.

В стекло постучали. Это был курьер.

Власов на автомате сдал машину и подписал акт приёма-передачи и приложение по топливу. Цена бензина и впрямь оказалась неприлично высокой даже для России.

В последний момент он вспомнил про звуковой платтендат в рехнере и потратил минуту, чтобы его стереть - отметив про себя, что никакого вируса там, похоже, нет, как и зашифрованных посланий.

Оставалось только отослать дат специалистам, пусть разбираются. Это он сделает уже в номере. И - сразу спать. Обязательно выспаться, как следует, чтобы завтра утром встать со свежей головой.

Кабинет профессора был крошечным, под стать его обитателю. Первое, что бросалось в глаза - книжные шкафы до потолка, загруженные под завязку томами энциклопедий и растрёпанными журнальными корешками. В оставшиеся щели были затолканы какие-то брошюрки, папки, рулончики. Судя по всему, профессор Порциг был типичным представителем вымирающей породы бухвюрмов, "книжных червей". Такие могут провести жизнь в одиночной камере, совершенно этим не тяготясь - если, конечно, камера будет оборудована хорошей библиотекой, а ещё лучше - рехнером. Трудно было даже представить себе, что херр профессор большую часть жизни (весьма продолжительной) провёл отнюдь не в кабинетных условиях.

Половину оставшегося пространства оккупировал огромный, антикварного вида стол со скошенной столешницей, отделанный зелёным бильярдным сукном. Впрочем, выцветшая зелень едва виднелась из-под вавилонских нагромождений книг, тетрадей, атласов и карт. В середине столешницы, подпёртый с двух сторон стопками разнокалиберных томов, возвышался огромный допотопный монитор. На нём стояла огромная друза каких-то фиолетовых кристаллов - похоже, аметистовая. Всё это хозяйство, опасно наклонившееся вперёд, выглядело так, словно достаточно одного толчка, чтобы всё сползло по наклону и посыпалось на пол. На полу, разумеется, тоже хватало добра: книги и журналы, кое-как уложенные друг на друга высокими стопками, напомнили Власову обрывок какой-то русской пословицы - "... море по колено".

- Вот тут я, некоторым образом, обитаю, - с гордостью сказал профессор, обводя взглядом весь этот хаос.

Профессор смахивал на сердитого воробья: крохотный - роста в нём было метра полтора, - седенький, взъерошенный. Движенья у него были тоже какие-то птичьи: резкие, колючие. От быстрых движений шеей забавно подрагивала крохотная пегая бородёнка. Фридрих ещё раз напомнил себе, что этот маленький смешной человечек и есть тот самый знаменитый Вальтер Порциг.

На одной из полок в прозрачных коробочках лежали камни, судя по всему - образцы каких-то неизвестный Власову минералов, всё больше серые и чёрные. Судя по всему, хозяину кабинета они были особенно дороги: коробочки стояли в идеальном порядке, как по линейке.

- Это никелевые руды? - решил показать свою осведомлённость Фридрих, показывая на шкафчик.

- Ну, - профессор вскинул голову характерным для дальнозорких движением (Власов, ориентируясь по этому жесту, навскидку оценил зрение профессора где-то на +4), - ну вот вы сразу про никель... Я ведь геолог-то довольно ординарный... Если я и останусь, в каком-то смысле, в истории науки, то скорее уж как математик... ну, работы по кристаллографии, наверное, представляют ещё интерес, да... и работы об Gleichgewichtsfläche... (он выговорил математический термин с характерным усилием, и Власов отметил про себя, что был прав, начав разговор по-русски) - то есть, в смысле, об эквипотенциальной поверхности... А в семьдесят девятом я построил пример компактного многообразия с голономией G2... G2 - это, некоторым образом, группа Ли-линейных преобразований семимера, сохраняющих заданную внешнюю 3-форму. В каком-то смысле. То есть в том смысле, что она достаточно общая... вы улавливаете мысль? Группа голономий - это группа преобразований касательного пространства в точке, порожденная параллельными переносами вдоль всевозможных контуров. Так понятно?

Власов тупо кивнул. Его отношения с математикой никогда не были настолько тесными, чтобы понять во всем этом хотя бы пару слов.

- Голономии классифицированы, но для двух случаев... из десяти примерно... для двух групп голономий примеров, до меня, некоторым образом, не было. Мне за это Римановскую премию дали, в семьдесят девятом, помните?

Фридрих вежливо кивнул, делая вид, что нечто припоминает.

- Ну да, вот я же и говорю, - обрадовался профессор, - это же, в каком-то смысле, результат. Говорю как учёный, без этих, как его, экивоков... А работы по механике? Монография по скобкам Пуассона? Наконец, мои экономические труды, когда-нибудь их оценят. Никому это не интересно! А вот никель - интересно. Порциг - никель, устойчивая ассоциация...

- Но ведь это же никелевые руды? - Власов решил проявить строптивость. - Те самые?

Профессор вздохнул и развёл руками.

- Ну, в каком-то смысле, да... Хотя, конечно, не первые образцы. Первые, сами понимаете, в Берлине, в Музее Минералогии. А тут, некоторым образом, небольшая коллекция, коллеги присылают... Вот, к примеру, с краю, слева, - это наши. Рядом - австралийский керолит, недавно обнаружен. Интереснейшее месторождение. А вон там, рядышком, видите? - профессор уверенно ткнул пальцем куда-то перед собой, - новокаледонский гарниерит. Очень богатые руды, Штаты на них, в каком-то смысле, держатся... ну ещё на канадских, но с Канадой у них сейчас, некоторым образом, проблемы...