Он очень смутно помнил, как чьи-то руки его одевали, застёгивали курточку, потом были тёмные стёкла в машине, тёмный двор с одиноким фонарём, лестница, шум, старуха на пороге и слова на непонятном языке. Мамы, кажется, не было. Кто-то спрашивал у Микки, хочет ли он остаться здесь, и Микки сказал "да": ему очень хотелось, наконец, уткнуться лицом в подушку...

Сейчас, наоборот, подушка казалась жёсткой и мешалась.

Мальчик лежал в тёмной комнате с открытыми глазами. Обрывки воспоминаний крутились в голове, как ошмётки грязи в раковине, когда выдёргиваешь пробку.

Внезапно его охватило острое чувство незащищённости. Даже в ЦВИНПе, вблизи опасного Акселя или в когтях фрау Офен, он не чувствовал себя настолько слабым и уязвимым.

Впервые за всё это время он задумался о простой вещи: а ведь, судя по всему, и его отец, и мать, и эта старуха - все они занимались чем-то плохим. Чем-то таким, за что, наверное, можно поплатиться. Ну, мама Фри всегда была глупой. А отец? А этот Андрей? Но Андрей, несмотря на свою роскошную машину и деньги, тоже не был сильным. Он тоже боялся, понял Микки, он очень боялся. И старуха Берта - она ведь тоже чего-то боится, поэтому и не спит ночью. Боялись все. Кроме, может быть, мужчины из самолёта, которого мама называла Власовым и который ударил его по щеке.

Если бы он был здесь! Микки рассказал бы ему всё - и про отца с матерью, и про лекарство, и про непонятный разговор с Андреем. Просто потому, что тот мужчина ничего не боялся, так как не делал ничего плохого.

Но его не было.

Тогда Микки поправил пижамку и пошёл к старухе.

Та сидела у себя в комнате. Обычно она там пила кофе с коньяком. Но на этот раз кофе не было. На том месте, где обычно у старухи стояла чашка, лежала пачка каких-то маленьких бумажек. Она брала их по одной и внимательно рассматривала.

Шагов ребёнка и скрипа двери она, как обычно, не слышала.

Микки подошёл совсем близко, чтобы тоже посмотреть на бумажки. Тут, наконец, Берта его заметила.

- Ты не пил чай, - громко сказала она по-дойчски.

Мальчик знал, что старуха глухая. Поэтому он дождался, пока она повернётся к нему лицом и сказал чётко и ясно:

- Тётя Берта, я не могу заснуть. Дайте мне ещё своего чая.

Старуха внимательно посмотрела на него. Молча встала, пошла к серванту. Достала пузырёк с тёмной жидкостью и чайник с холодной заваркой. Не скрываясь, отлила чайную ложку жидкости в стакан, залила сверху.

- Ты боишься, маленький глупый мальчик, - сказала она. - Значит, ты стал чего-то понимать в этой жизни. Но для тебя уже поздно.

- Вы тоже боитесь, - сказал Микки.

- Поди сюда, - велела старуха.

На столе лежали пожелтевшие фотокарточки: все кучкой, одна отдельно.

- Это очень старая история, тебе не надо это знать, - сказала старуха и отодвинула кучку фотокарточек в сторону. - Это всё мёртвые люди. Но вот один есть ещё живой, - она придвинула фотку поближе к Микки.

Фотография была неинтересная: бульвар, скамейка, ничем не примечательный человек с надвинутой на лицо шляпой.

- У него нет того, чем он называется, - старуха гадливо хихикнула. - Но он очень опасный человек. И поэтому я сижу и думаю, зачем он придёт к старой Берте.

- Чтобы сделать больно, - прошептал мальчик. Он знал, зачем приходят такие люди.

- Да, - сказала Берта, - он таки может делать из человека фиш, как моя мама могла делать фиш из рыбы. И вот я не хочу, чтобы из меня сделали фиш. А теперь пей свой чай и быстро спи. Я положила тебе много сонного средства и теперь я не хочу, чтобы ты падал в моём коридоре.

Мальчик быстро выпил невкусную, горькую заварку. От бабкиного лекарства она горчила ещё сильнее.

Он успел добрести до постели, когда сон, наконец, мягко ударил его в затылок, и Микки беспомощно растянулся на простыне.

Фрау Галле заворочалась во сне, поискала руками Микки, нашла, потрогала, успокоилась: мальчик спал.

День, а вместе с ним и неделя, начались скверно: Власову приснилась редкостная дрянь. Под низким серым небом раскинулись серые от дыма и пыли руины города, в котором Фридрих не столько даже узнал, сколько нередким во сне иррациональным чутьем угадал Берлин. Стоило ему определиться с географией, как его глазам предстало грязное, закопченое, полуразрушенное здание Райхстага, по которому, словно муравьи, карабкались наверх солдаты в некрасивой грязно-зеленой форме. Первый из солдат тащил здоровенный красный флаг - без всякого намека на свастику, а, напротив, с желтой большевистской звездой в углу - с явным намерением водрузить эту гадость над пробитым куполом имперского парламента. Следом за солдатами, пыхтя и обливаясь потом, полз маленький кинооператор, отчего-то смахивавший на Лемке. Очевидно, все происходящее совершалось ради него, это была всего лишь киносъемка, инсценировка - однако мысль об этом не приносила облегчения. Фридрих откуда-то знал, что даже после того, как оператор закончит свою работу и слезет, флаг останется висеть... Усилием воли Власов рванулся из серого омута сна и открыл глаза за четыре минуты до звонка будильника.

Он не был суеверен, и все же мерзкий сон хотелось чем-то перебить, словно заесть невкусную пищу. Так что возникшие лишние четыре минуты Фридрих потратил на то, чтобы загрузить из Сети и посмотреть фотографии того, как все было на самом деле. Парад Победы в Москве, над Кремлем развеваются знамена союзников - русские триколоры и райхсбаннеры, гвардейцы РОА и Ваффен СС - в безукоризненной форме, с георгиевскими и рыцарскими крестами, в белых перчатках - швыряют большевистские знамена к подножью кремлевской стены, в яму, образовавшуюся после взрыва капища ленинской мумии... Это зрелище, хотя и хорошо знакомое с детства, заметно подняло Фридриху настроение, и он бодро побежал в душ.

Завершив обычные утренние процедуры, Власов сходил вниз за газетами. На сей раз его ждал небольшой сюрприз: в почтовом ящике обнаружился квадрат довольно скверной тонкой бумаги самого казенного вида. "Департамент внутренних дел Российской Республики. ДОПО г. Москвы" - прочел он в правом верхнем углу и усмехнулся: "Оперативно работают!" Это была штрафная квитанция, причем доповцы, не разводя лишней бюрократии, свели в один документ все причитающиеся с него штрафы за прошлую неделю (таковых оказалось даже на один больше, чем рассчитывал Фридрих - как видно, у московской дорожной полиции было больше глаз, чем казалось на первый взгляд). Сама бумага Власова не обеспокоила - он знал, что Управление все оплатит - но, уже поднимаясь обратно по лестнице, он вдруг мысленно обругал себя за то, что в своем расследовании доселе не сделал очень простой вещи - не проверил счета, предъявленные к оплате Вебером. Едва ли, конечно, в этих счетах могло содержаться что-то сенсационное - скорее всего, такие же штрафы, выплаты осведомителям и прочая рутина, иначе на них обратили бы внимание задолго до Власова - но все же пренебрегать таким источником информации не следовало. Так, большое количество штрафов за определенный период показало бы, что в эти дни Веберу пришлось много и быстро ездить. Отрываться от "хвоста" или, напротив, кого-то преследовать - это уже тема для дальнейшего разбирательства...

Вернувшись в квартиру, он отправил факс в бухгалтерию, присовокупив заодно и свой запрос. На сей раз, как Власов уже не раз имел возможность убедиться, быстрого ответа ожидать не приходилось; в вопросах, касавшихся финансов, имперская бюрократическая машина (включая и такую немаловажную ее шестеренку, как бухгалтерия РСХА), работала с невыносимой скрупулезностью, неоднократно перепроверяя каждый пфеннинг и каждый пункт полномочий. Зато, разумеется, и заслуженная слава наименее коррумпированной из крупных стран мира... Власов напомнил себе об этом, дабы не раздражаться, и проверил почту. Ответа от Марты не было. Накануне поздно вечером, вернувшись из "Калачей", Фридрих отправил ей электронное письмо (поскольку телефона ее так и не знал). В полушутливой форме он предупреждал девушку, что не следует проявлять к нему столь пристальное внимание при случайных встречах, ибо это замечают даже посторонние и "задают всякие неловкие вопросы". Памятуя, что письмо может прочесть не только адресат, Фридрих не стал выражаться яснее, но понадеялся, что Марта все же поймет, что на самом деле беспокоит Власова. Хотя вчера ее чрезмерное внимание сыграло скорее положительную роль, рассекретив "топтуна" - так, кажется, сотрудники наружки именуются по-русски... но с куда большей вероятностью могло навредить. Нет уж, лишний интерес к собственной персоне нам совершенно ни к чему, на то он, собственно, и лишний... И, кстати, надо полагать, вчерашний "хвост", потеряв главный объект, увязался как раз за Мартой - что тоже едва ли полезно.