- Знаешь, есть такая русская пословица - "не говори "гоп", пока не перепрыгнешь"...

- Ты прав, конечно. Но будем надеяться - на сей раз не сорвется.

- Я могу чем-то помочь?

- Пока нет. Дам знать, если что.

Вскоре они расстались - Эберлинг сел в оставленную на подъезде к Новому Арбату машину, а Власов пошел в свой Трубниковский. Фридрих испытывал странное чувство. С одной стороны, если Зайна возьмут, теракт, очевидно, будет сорван - а после допросов потянутся нити и к его организаторам. Так что можно, вроде бы, просто расслабиться. С другой стороны - его собственное расследование так и не привело к конкретным результатам. Он по-прежнему не знает, кто убил Вебера и почему. И ведь теоретически может оказаться, что Мюллер был прав, заставив его и Хайнца работать автономно, и Зайн и смерть Вебера - это действительно две разных темы. Вряд ли совсем уж никак не связанных, но...

Он думал об этом, подперев голову руками перед включенным нотицблоком. Затем вновь принялся рассматривать свою схему с овалами и стрелками. Его не покидало ощущение, что он упускает что-то совсем простое. Что-то, возможно, давно ему известное, но на тот момент не привлекшее внимание... Хотя, конечно, это могло быть и ложное чувство, возможно даже (с неловкостью признал Фридрих) - порожденное завистью к успеху друга...

Запел целленхёрер. Власов уже привычным движением достал обе трубки.

Но это был не Спаде. Это оказалась Берта Соломоновна.

Езда по городу, одни улицы которого были перекрыты из-за праздников, а другим по той же причине пришлось принять на себя двойное бремя автомобилей, не доставила Фридриху никакого удовольствия. К тому времени, когда он, наконец, выбрался из машины на Бутырском валу, солнце уже скрылось за домами, и утренние намеки на весну бесследно развеялись. Московская погода напоминала теперь политику польского ландтага по отношению к официальному Берлину: по отдельности придраться вроде бы и не к чему, но в целом - скверно. Так и здесь: ветра не было, белая гадость с неба не сыпалась, даже предательского льда под ногами на расчищенном дворе не ощущалось, и тем не менее, на улице было на редкость неуютно. Возможно, причиной тому был ранний вечер, тёмное небо, которое с запада уже вновь начали затягивать тучи, и очень редкие огоньки в окнах. Во всяком случае, дом 8а был тёмным практически полностью. Горело только несколько окон на верхних этажах, и это были не окна квартиры Берты Соломоновны.

Отыскивая на домофоне кнопку вызова консьержки, Власов думал, станет ли старуха говорить о заложниках. Во всяком случае, главной темой встречи это точно не будет. Всю информацию о происшествии, в том числе и показания самой Берты, Власову предоставили русские безопасники. Фридрих просмотрел их вполглаза: никакой оперативной ценности они уже не представляли... Кстати, дело, надо полагать, уже завершено. За последние два часа Спаде так больше и не звонил - видимо, его взяли в поезде или прямо на вокзале. Почему бы и нет? Там имеются видеокамеры, а внешность Спаде известна. Даже забавно, если он попался так просто... вероятно, он максировался, но недостаточно успешно. Так или иначе, теперь с ним будет разбираться российский суд - если дело дойдёт до суда. Власов, впрочем, имел основания полагать, что это маловероятно. Спаде был не из тех людей, которых судят открыто. Таких людей или уничтожают, или используют - в зависимости от того, что они знают и насколько могут быть полезны в тех или иных отношениях. В любом случае, если дуфана взяли, в течение ближайшего месяца-двух его жизни ничего не угрожает. Да и здоровью тоже - сейчас языки развязываются куда более гуманными способами, нежели лет тридцать назад. Пытки применяют только отморозки вроде визенталевцев: Фридрих представил себе Спаде в лапах юдских боевиков и скептически хмыкнул.

Тем временем домофон, наконец, проснулся. Невнятный мужской голос пробасил:

- Слушаю.

Власов понял, что консьержку заменили - наверное, на какого-нибудь стажёра из Департамента. Рефлекторная реакция всех подобных контор на любое ЧП - усиление мер безопасности. Особенно после того, как всё плохое уже случилось.

- Я пришёл с визитом в квартиру двадцать три, - как можно отчётливее сказал Власов. - К Берте...

- Соломоновне, - ответил всё тот же голос, звучащий уже вполне осмысленно. - Заходите.

Это Фридриха несколько удивило: он ожидал долгого и нудного выяснения личности, или хотя бы вопроса. Потом он поднял голову и увидел стеклянный блеск линзы над дверью. Видеокамера, понял он. Судя по всему, поставлена недавно. Страхуются.

Внутри всё было то же самое - белый камень лестничной площадки, консьержская клетушка. В ней кое-как умещался здоровенный парень с копной отчаянно рыжих волос и усами того же цвета. На Фридриха он посмотрел очень внимательно, цепко, но пропустил без разговоров.

Неплохо соображает, подумал Власов. Похоже, обитающий здесь божий одуванчик решили всерьёз оберечь от возможных неприятностей.

Дверь в квартиру 23 тоже заменили. Вместо деревяшки с узором из гвоздиков на него смотрела гладкая серая панель без замка. Старые косяки заменила металлическая рама. Единственное, что сохранилось в неприкосновенности - кнопка звонка.

Трель за стеной была столь же противной, но хотя бы не такой громкой.

Старая Берта выглядела как всегда - халат, огромные тапочки, очки на поллица, остальное место занимал нос. Единственным новшеством был небольшой слуховой аппарат за левым ухом.

- Власов, шоб вы были здоровы, - сказала старуха не очень громко, но слышно, - не кричите в меня, я слышу. Идёмте в обеденную, там будет у нас чай. Дверь хлопните только, она мине тягостная.

Власов с силой захлопнул дверь - в самом деле, тяжеловатую: не металл, но что-то прочное, - и поплёлся по знакомому коридору, гадая, что же всё-таки понадобились старой ведьме лично от него.

Обеденный стол и в самом деле был накрыт под чаепитие. Посреди стола стоял самый настоящий самовар, такие Фридрих видел только в кино - медный, пузатый, с краником на боку. Картинку портил только чёрный электрический провод, тянущийся под сервант. Власов невольно подумал, как же это старуха умудрилась таскать по коридору этакое чудовище, и решил, что она крепче, чем кажется.

- Должны принести торт, - торжественно объявила старуха. - Я заказала торт у Розанова.

- Который на Тверской? - блеснул познаниями Власов.

Старуха поправила аппаратик возле уха и рассеянно кивнула.

- Давайте вашу чашку, - распорядилась она. - Если вы чего хотите знать за ту женщину и Мойше, вы говорите. Я всё видела этими вот глазами, - она провела рукой перед лицом.

- Я читал отчёт, - сказал Фридрих. - Насколько я понимаю, фрау Галле и её сын спрятались в тайнике у вас на кухне, но были обнаружены. Как вы утверждаете, женщина закричала.

- Очень глупо, - заметила старуха. - Я уже немножко решила это дело, и тут она кричала. Мне пришлось показать, где тайник, и тот хулиган их достал. Очень грубо, - добавила она и замолчала.

- Это чрезвычайно прискорбно, - выжал из себя Власов: скорби он не испытывал, скорее уж досаду и злость. Отчасти на себя, но больше - на фрау Галле, которая долго и старательно нарывалась на неприятности, и, наконец, нарвалась.

- Так должно быть, - старуха открутила медный краник, самовар зафыркал, свистнул паром, и, наконец, выпустил сверкающую стеклянную струйку кипятка, горячую даже на вид. - Я знала, кого-то убьют.

- Почему он не убил вас? - спросил Фридрих напрямик. В стиль дуфана это как-то не вписывалось.

- Шобы я пила тут чай, - старуха то ли ушла от ответа, то ли на что-то намекнула: Власов не понял. - Эти дураки сделали мне цорес. Их эта дверь, я не могу это двигать, у меня возраст. Скажите им, пусть вернут ту старую дверь. Если меня захочут убить, зачем ему дверь, он и так войдёт, - непонятно добавила она.