Очередной платтендат содержал страницу 322. Фридрих сначала окинул её рассеянным взглядом, потом пододвинул к себе "Тосибу" поближе и начал читать очень внимательно.

"... переходящий в панику.

Сразу с аэродрома, не переодеваясь, я направился по указанному адресу. Присутствовали практически все участники нашего первого совещания полугодовой давности, включая Йодля.

Не буду пересказывать всё происходившее в ту воистину историческую ночь. Положение было критическим: после постыдного предательства Гёринга Хитлер знал - или мог знать - практически всё, включая подробные списки заговорщиков. Впрочем, получить их было бы нетрудно: гестапо, получив прямые указания Фюрера, не стало бы церемониться ни с кем, а методы допроса, применяемые в этой организации, известны своей эффективностью.

С другой стороны, он не мог немедленно обрушить на нас свой гнев: репрессии против верхушки германского руководства - а заговорщики к ней принадлежали - в самый разгар войны привело бы к очень серьёзным проблемам. Хитлер не мог этого не понимать. Ему нужно было хотя бы несколько дней, чтобы собрать доказательства, которые он мог бы предъявить дойчскому народу.

Моё положение на тот момент было, пожалуй, предпочтительнее, чем у всех прочих. Несмотря на всё то, что было сказано выше, если судить с чисто внешней, фактологической точки зрения, не проникая в суть вещей, то моё участие в деле было крайне незначительным. Фактически, всё, что можно было поставить мне в вину - опять же, с внешней точки зрения - было то, что я знал о заговоре, присутствовал на нескольких собраниях заговорщиков, а также несколько раз исполнял роль, которую можно назвать курьерской: я был передаточным звеном в сообщении заговорщиков с нашим Гроссмайстером. Я также принимал участие в передаче денег от Святого Престола, о чём я вкратце сказал выше".

Власов намерился было просмотреть пропущенные страницы, но решил не суетиться.

"Иных грехов за мной тогда не было" - продолжал князь.

"Вот именно" - подумал Власов. Было уже ясно: Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн играл не слишком-то важную роль, как бы ему не хотелось доказать себе и читателям обратное.

"Неизвестно, чем закончилось бы наше обсуждение, если бы не энергичная речь Канариса, поддержанная мной и Йодлем. Он убедил нас, что единственным нашим шансом было немедленное выступление - пока страх и уныние не сломили наши ряды. В сложившихся обстоятельствах нам было нечего терять, кроме чести. Честь же легко защитить: достаточно одного выстрела".

Фридрих подумал об Эберлинге, избравшем иной выход, и с тяжёлым сердцем убрал страницу с экрана.

Очередной дат начинался со страницы 329. Страница была озаглавлена: "Эдвард Дитль".

"Я приступаю к этой части своего повествования не без колебаний и сомнений", - писал князь, особенно аккуратно выписывая каждое словечко - "поскольку многое из того, что я должен сообщить современникам и потомкам, может показаться им посягательством на лавры наших предков и честь нашего общего дома, Германии.

Однако, славя победы - или то, что в то или иное время принято считать победами - и обходя молчанием промахи, поражения и в особенности преступления своих отцов, потомки мнят, что оказывают им услугу, не отдавая себе отчёта в том, что перед лицом вечности, которая рано или поздно поглотит всё, гордо выставляемые и стыдливо скрываемые поступки выглядят в равной степени ничтожно. Лишь духовное очищение, признание своих грехов и искренне покаяние в них способно очистить нашу кровь, нашу почву..."

- Пакость какая, - прошептал по-русски Власов. Он-то хорошо знал эти рассуждения: они были одним из самых ходовых инструментов в рабочем наборе атлантистской пропаганды правого толка. Особенно хорошо этим инструментарием владели скунсы: страна, чья истинная история была погребена в глубоких подвалах соответствующих служб (неизвестно было даже, кто же на самом деле убил их самого популярного президента), обожала заниматься обличениями чужой истории и неплохо за это платила. Не то чтобы Фридрих был против обнародования исторической правды, но "историческая правда" в американском исполнении выглядела следующим образом: из двух сторон конфликта одна провозглашалась либо невинной жертвой (и тогда любые ее действия априори оправдывались самозащитой), либо борцом за правое дело (и тогда то же самое оправдывалось высокой целью) - а затем начинался самый скрупулезный разбор действий (и в особенности насильственных действий) другой стороны.

Впрочем, положа руку на сердце, нельзя было не признать, что периодически тем же самым, только с обратным распределением ролей, грешила и имперская пропаганда...

"Итак, я намерен поведать миру правду об Эдварде Дитле - в том числе ту правду, которую сейчас не знает уже никто из живущих. Увы, сейчас некому ни подтвердить, ни опровергнуть мои показания на этом суде истории. Я могу лишь ручаться своим словом солдата в том, что я говорю правду, насколько она мне известна. В мою пользу говорит то, что я сам был свидетелем и участником описываемых событий.

Официальная биография первого Райхспрезидента хорошо известна в Германии и в Райхсрауме. Для читателя, незнакомого с дойчскими учебниками истории, всё же напомню самое главное.

Дитль родился в 1890-м году в Баварии. Во время Первой Германской войны был командующим ротой, и хорошо зарекомендовал себя в этом качестве. С 1920 года состоял в Национал-социалистической партии Германии, будучи, таким образом, ветераном партии. В том же году он вернулся на военную службу, где и преуспел. С 1935 года он становится командиром 99-го горно-стрелкового полка, историю и боевой путь которого теперь известен каждому дойчскому школьнику. Опять же, как известно каждому дойчу, первым в истории Германии он стал кавалером нового ордена - Рыцарского Креста с дубовыми листьями. Уже в чине генерал-оберста он удостоился особой чести - стал первым дойчем, награждённым Нарвикским щитом, учреждённым в честь захвата и обороны норвежского Нарвика. Именно в честь Дитля на этом нарукавном знаке изображён цветок эдельвайса, символ горных егерей, которыми он командовал. 21 марта 1941 г. эту награду ему вручил лично Хитлер. Полагаю, впоследствии Дитль вспоминал эту сцену со смешанными чувствами.

В 1941 году Эдвард Дитль был назначен командиром горно-стрелкового корпуса. Примерно тогда же появились явственные признаки своего рода культа Дитля: официальная пропаганда принялась восторженно описывать его военные подвиги. Дитль охотно принял на себя роль "идеального дойчского солдата" и позировал перед фотографами. Не буду рассуждать о том, насколько такое поведение украшает дойчского воина: в конце концов, существуют определённые пропагандистские цели, ради которых следует временно отложить присущую дойчам сдержанность, столь противоположную западному стремлению к известности, глянцевым фотографиям и славе так называмой "звезды". Увы, внимание и восхищение публики подобно лести - оно развращает душу. Впоследствии Дитль удовлетворил своё тщеславие вполне: на протяжении всей оставшейся жизни его портрет висел в каждом дойчском доме".

Власов перешёл на следующую страницу.

"Но вернёмся к фактам - или к тому, что сейчас принято считать фактами. Согласно официальной версии, после Сентябрьских убийств Дитль совершает перелёт в Берлин, где и принимает полномочия Председателя Комиссии по расследованию преступлений против Райха. Несколько позже - в этом вопросе дойчские источники, обычно весьма подробные, почему-то (я ещё скажу, почему) начинают пестреть белыми пятнами и следами умолчаний - он принимает на себя также дополнительную ношу временно исполняющего обязанности райхсканцлера. Специалисты, знакомые с архивами, утверждают, что это назначение произошло с многочисленными нарушениями процедуры. Фактически же это назначение было проведено под сильнейшим давлением, что нехотя признают даже записные апологеты режима.

14 марта 1942 года Дитль становится райсхканцлером. К тому моменту он начинает создавать свои структуры, неподконтрольные триумвирату. Дойчские историки из числа самых объективных сквозь зубы признают, что известную помощь в этом ему оказывал Гёринг, фактически отстранённый от власти, но всё ещё остававшийся влиятельной фигурой".