Впоследствии вышел фернсериал по мотивам легендарной экспедиции. Вопреки здравому смыслу, Порцига там играл высокий блондин с героическим, но незапоминающимся лицом. Занимался он в основном тем, что, красиво опираясь на геологический молоток, клеился к платиновой блондинке с голубыми глазами, в конце фильма умирающей от партизанской пули. Всё это дерьмо не стоило пяти секунд рифеншталевского документального шедевра: в кадр попал типичный дойческий профессор, изучающий большой бутерброд с таким видом, как будто это редкий образец экзотического минерала...
Власов отогнал от себя некстати нахлынувшие воспоминания.
- Честно говоря, мы пока не знаем, имеет ли наша проблема отношение к геологии, - продолжил Власов. - Видите ли, я расследую одно дело. Оно очень запутанное, и имеет большое значение для безопасности Райха. Ваша помощь могла бы иметь неоценимое...
- Господа, господа, всё готово, прошу к столу! - донёсся снизу весёлый женский голос. - Валя, тебе пора есть!
- Ну вот... - профессор развёл руками. - Настенька, солнышко, ещё немножко, у нас тут очень важный разговор! - крикнул он вниз.
- Никаких разговоров, супчик стынет! - ответили снизу.
- Ну вот... - господин Порциг втянул голову в плечи и робко хихикнул. - Сижу, так сказать, под каблуком у супруги. Был сам себе хозяин, а стал... как это... Ehekrüppel... подкаблучник. Женщины такие создания... Ну, давайте, что-ли, вниз... Супчик всё-таки. Уха. Там и поговорим.
Они спустились по скрипучей палисандровой лестнице. На крошечной площадке между первым и вторым этажом было сделано высокое окно. В нём сиял витраж, отбрасывающий на тёплое дерево разноцветные пятна - синие, фиолетовые, изумрудные и алые. Профессор перехватил восхищённый взгляд гостя и начал было объяснять, соли каких металлов использовались в качестве присадок к стеклу - но после второго окрика снизу бросил объяснения и скоренько засеменил вниз.
За тяжёлой дубовой дверью (Фридрих обратил на неё внимание, когда входил в дом - увы, профессор сразу потащил его наверх, в кабинет) скрывалась просторная гостиная зала.
В середине стоял квадратный обеденный стол, покрытый широкой скатертью в русском стиле. Рядом дожидалось седоков целое стадо стульев на гнутых ножках. В углу жил своей жизнью огромный фернзеер, украшенный семью каменными слониками с задранными хоботами и заботливо покрытый кружевной скатёркой, свисающей на экран. Похоже, этим достижением цивилизации здесь пользовались нечасто. Над фернзеером стучали и хрипели старинные часы.
За второй дверью в глубине виднелась комната отдыха: можно было разглядеть краешек блестящего чёрного рояля и кусочек стены, обитой светло-синим бархатом.
Власов прикинул расположение комнат и понял, что профессорский кабинет - единственная маленькая конурка во всём особняке. Он попытался было оценить хотя бы приблизительную стоимость этих хором - учитывая уникальное расположение посёлка в городской черте Петербурга - но, не зная цен на здешнюю недвижимость, не смог прийти ни к какому определённому выводу. Во всяком случае, жаловаться на бедность профессору не приходилось.
По всему первому этажу плавал густой аромат рыбного супа. Профессор с наслаждением повёл носом, втягивая душистый воздух.
- Ушица! Хотя... в ухе главное вода... и рыба, конечно, - добавил он. - Ах, как мы рыбачили когда-то с покойником Вельяминовым! Вот был, некоторым образом, понимающий человек... А теперь что? Рыба - магазинная, покупная... небось мороженая...
- Это у Петра-то Николаевича в лавке рыба мороженая? - немедленно отозвался всё тот же звонкий голос из кухни. - Ай-ай-ай, папочка!
- Лапуся, я тебе сколько раз говорил, не называй меня при посторонних "папочкой"! - взорвался маленький профессор, и тут же заискивающе улыбнулся Власову. - Вы уж, в каком-то смысле, извините, у нас тут с моей фрау, некоторым образом, сложные семейные отношения... Да вы знаете, наверное.
Сама фрау Порциг появилась буквально через минуту. На роковую блондинку из фильма она совершенно не походила. Невысокая, полноватая, чуть неуклюжая, она была типичной представительницей той породы женщин, которых в России раньше называли "пышечками". Власов подумал, что в Фатерлянде таких любят снимать в рекламе домашней утвари: в пухлых руках подобной барышни даже кухонные ножи золингеновской стали излучают покой и уют. Хотя, решил Фридрих, в рекламный ролик её бы не позвали - слишком уж простецкое личико. К тому же и одета она была по-домашнему безвкусно. Во всяком случае, длинная серая юбка и оранжевые тапочки-мули выглядели смешно. Похоже, хозяйка дома не слишком-то заботилась о внешности. Единственным её украшением были блестящие чёрные волосы, забранные на затылке в тяжёлый узел и сколотые позолоченной шпилькой.
Хозяйка дома торжественно несла перед собой поднос, накрытый полотенцем. Под ним угадывались очертания большой кастрюли.
- Ну что ж, пожалте к столу, гости дорогие, - поднос опустился точно в середину стола. Три прибора и наборы тарелок уже ждали едоков. Фридрих не без интереса покрутил в руке тяжёлую серебряную вилку с выбитыми на черенке вензелями "VP". - Сейчас Маша нам закусочек принесёт, и чего-нибудь запить. Желаете, кстати, чего-нибудь крепкого? Мы-то крепкого не пьём. У папочки печень шалит, а я просто не люблю...
Профессор недовольно заворчал, помянув, что к ухе обязательно нужен хотя бы стопарик очищенной, а лучше стакашечку, иначе это не уха, а одно название. Зато Фридрих благодарно улыбнулся хозяйке дома и попросил:
- Нет, крепкого не надо. Если можно, чего-нибудь горячего... и чтобы в нём не было спирта.
- Совсем-совсем без спирта? У нас есть узвар фруктовый... сама делала.
Власов вежливо поблагодарил и на непонятный "узвар" согласился.
- Кстати, папочка, ты меня не представил гостю, - напомнила хозяйка дома.
- Ох... Ну да. Знакомьтесь. Господин Фридрих Власов, офицер из Берлина... между прочим, образованный человек: помнит, за что мне дали Римановку. А это моя лап... то есть Настенька... то есть, простите, Анастасия Германовна Порциг. В каком-то смысле, супруга... Да вы, наверное, всё знаете? Небось, бумажки про меня всякие читали?
- Ну что вы, какие бумажки, - Власову показалось, что он наконец-то нашёл нужный тон разговора, - сейчас никто не работает с бумагами. Только с платтендатами.
- Ну, значит, дат, невелика разница, - профессор предложенного тона не принял, - и там написано, что я, некоторым образом, женат на дочери своей покойной жены?
- Некоторым образом, да, - не удержался Власов: любимые профессорские словечки уже отзванивали в ушах.
Анастасия Германовна тихо засмеялась.
- Вы уж извините папочку, он ужасно чувствительный в этом вопросе. Просто его заклевали. И наши, и на Западе - все отметились.
В дверях нарисовалась служанка в фартучке - видимо, та самая Маша - с подносиком поменьше. На нём стояли высокие стаканы со стеклянными ручками и кувшин, над которым поднимался тонкий парок. Это, видимо, и был "узвар".
- Понимаете ли, в чём тут сложность... Брак наш, в каком-то смысле, фиктивный, - взялся объяснять профессор то, что Власов уже и так знал из досье, - чтобы не было проблем с завещанием. Я ведь, некоторым образом, смертен. У меня есть кое-какое имущество, дом, деньги в банке, а главное - архивы. Всё это я хочу передать Насте, а не этим моим родственничкам, - профессор махнул рукой: судя по всему, родственнички не пользовались его расположением.
Прошелестела накрахмаленным фартуком Маша, и перед Власовым оказался стакан с узваром. Судя по запаху, это было что-то вроде компота.
- Лучше бы я её удочерил, конечно. Это и естественнее: Настя ведь выросла в нашей семье... и всю жизнь была мне как дочь. Но у неё уже есть, в каком-то смысле, законный отец, - профессор выразительно скривился, - бывший, в каком-то смысле, муж моей покойной супруги. А наши законы в этой области, некоторым образом, очень негибкие. К сожалению. Ну вы понимаете?
