Тем временем вернулась мама.

- Ох, - сказала она, плюхаясь в кресло, - кажется, меня прохватило. Микки, ты ужасно себя вёл. Я тебя накажу.

Это Микки пропустил мимо ушей. Мама Фри прекрасно знала, что любые попытки его наказать обойдутся ей очень дорого.

- Где тут мои салфетки, - стонала мама, копаясь в сумочке, - эта бумага в туалете просто ужасна... извини, Микки... О! - ей под руку попалась коробочка с ампулами. - Наверное, лучше это сделать сейчас, - пробормотала она, доставая запакованный в полиэтилен шприц и капсулу с ватой.

- Посиди, милый, ещё немного, - попросила она Микки. - Маме нужно сходить кое-куда. Заодно и... - она снова пошла вдоль салона.

Микки её почти не слушал. Он пытался сообразить, какую же именно коробочку он положил к маме - её или свою.

Но когда мама Фри ушла, мальчик решил, что ничего страшного не случилось. Мама вернётся и положит коробочку на место. А потом он, Микки, сопрёт у неё эту коробочку. И отдаст тому дяде, который приедет за ними на машине, обе. И честно расскажет, что одна из коробочек мамина. Дядя, наверное, его заругает, может быть даже ударит. Но это лучше, чем не выполнить папино поручение. Уж папа устроит ему такое, что мало не покажется.

Мама всё не шла. Мужчина на переднем сиденье спал. Чёрный нотицблок притягивал. Микки весь извертелся, пытаясь придумать, как бы до неё добраться.

Потом мужчина проснулся, оглянулся - и вдруг побежал куда-то, на ходу размахивая какой-то книжечкой.

Мальчик понял, что лучшего случая не представится. Он мышкой проскочил к чужому креслу и схватил нотицблок. Он оказался неожиданно тяжёлым.

Несколько упоительных минут Микки тыкался в клавиши, машинка смешно пищала.

После этого начались неприятности.

Сначала вернулся мужчина. Он вбежал в салон очень быстро, и Микки не успел его заметить. Он отнял у мальчика нотицблок, но не стал наказывать, а просто застегнул его ремнём и сел рядом. Мама не появилась. Потом самолёт пошёл вниз, их немного трясло, и они остановились. Был какой-то голос, и никто не стал выходить. А потом через проход на какой-то штуке с колёсами повезли маму. Мама лежала совсем неподвижно. Мальчик подумал, что мама, наверное, умерла.

Дальше была улица, холод, темнота, что-то сырое падало на лицо - это был снег. Микки совсем не хотелось идти в эту холодную темноту, но большой мужчина быстро шагал вперед, а Микки ужасно боялся остаться один. Он цеплялся за руку мужчины, как за последнюю надежду.

Потом он как-то - он не запомнил, как - оказался в машине, где трясло, воняло бензином и говорили на непонятном языке. Он немножко поплакал, но на это никто не обратил особого внимания. Его не стали утешать, бить тоже не били. Его просто везли куда-то, и он не понимал, куда.

Потом он оказался в каком-то помещении со взрослыми людьми, которые говорили на непонятном языке и звонили по телефонам. И тут вдруг Микки настигло озарение. Он понял, что случилось с мамой. Ее убили за то, что она везла лекарство. Прямо в аэропорту, как она когда-то и говорила. Точнее, прямо в самолете. А теперь, если найдут у него коробочку, убьют и его.

Ужас обострил мыслительные способности Микки. Он принялся канючить, что хочет в туалет. Впрочем, для этого ему даже не потребовалось особенно притворяться. Поначалу на него не обратили внимания. Кажется, этим людям он был не очень интересен, у них были какие-то важные взрослые дела, и они просто ждали, пока кто-то придет и заберет мальчика. Но Микки канючил все громче, и какой-то сердитый дядька с усами взял его за руку и повел.

Больше всего Микки боялся, что усатый не позволит ему остаться в туалете одному. Но тому, как видно, не пришло это в голову. Едва закрылась дверь кабинки, мальчик вытащил коробочку из кармана, бросил в унитаз и спустил воду. Потом, торопясь, чуть не сломав молнию, спустил штанишки и сделал то, в чем и впрямь нуждался. Снова спустил и заглянул в унитаз. В сливном отверстии еще был виден край коробочки. Делать было нечего: Микки, пыхтя, сунул руку в воду и принялся пропихивать коробочку вглубь трубы - настолько далеко, насколько хватило длины его руки. Картон уже промок и легко проминался под пальцами. Затем Микки поспешил к умывальнику, старательно вымыл руки и обтер их бумажным полотенцем. Как раз вовремя: усатому, как видно, надоело ждать, и он открыл дверь.

- Du bist in Ordnung? - спросил он с грубым и одновременно смешным акцентом.

- Ja! - поспешил заверить его Микки, чувствуя едва ли не самое большое облегчение в своей жизни.

Дальше его передавали от одних людей к другим, опять куда-то звонили, опять вели по улице, где падал снег. Ботиночки Микки промокли, но он этого не замечал. Ему снова было страшно: ведь мама умерла, и теперь он остался совсем один.

В конце концов он оказался в маленькой комнате с зарешёченными окошками. Там стоял стол, а за ним сидела высокая худая женщина в круглых очках. Спина у неё была прямая, как линейка - это было видно по тому, как она сидела. Волосы на затылке были стянуты в тугой узел, очки зловеще поблескивали.

Микки посмотрел на неё внимательно и решил, что этой женщине, наверное, нравится наказывать.

- Добрый день, мальчик, - сказала она и замолчала. Микки заметил, что на дойче она говорила с трудом.

- Добрый день, - выдавил мальчик из себя, постаравшись, чтобы это прозвучало пожалобнее.

- Садись, - сказала женщина и показала на деревянный стул рядом со столом. Микки сел на самый краешек.

- Меня зовут Валентина Сергеевна Офен. Впредь будешь обращаться ко мне как к фрау Офен. Никаких "Сергевна". Впрочем, ты ведь дойч?

Микки кивнул.

- Надеюсь, ты себе не позволишь неуважения, - это было утверждение, а не вопрос.

Мальчин промолчал.

- Итак, Михель, - перед тем, как назвать его по имени, она посмотрела в какие-то бумаги, - сейчас твои дела идут неважно. У твоей мамы большие неприятности. Поэтому ты пока поживёшь здесь. Так нужно. Ты меня понял?

- Да, - прошептал Микки. Он понял, что про маму лучше не спрашивать. Впрочем, ведь она умерла.

- Не слышу! - повысила голос Валентина Сергеевна.

- Да, - сказал Микки громче.

- "Да, фрау Офен" - вот что ты должен был сказать! - женщина посмотрела на Микки изучающе, как смотрит большая змея на очень маленькую мышь: стоит ли возни такая ничтожная добыча.

- Да, фрау Офен! Простите, фрау Офен! - залепетал Микки.

- Говори чётко и внятно, - поморщилась женщина.

- Да, фрау Офен! - громко сказал Микки. Он уже понял, как надо себя вести.

- Слушай внимательно, мальчик, - несколько смягчилась строгая фрау. - Тебя поместят в третий блок. Там говорят на дойче. Подъём в семь часов.

Микки вздрогнул: это было очень рано.

- Будешь ходить в общую столовую на завтрак, обед и ужин, - продолжала фрау. На двери есть кнопка для вызова дежурного по этажу. Если захочешь в туалет или помыться, вызови его, он тебя отведёт куда надо. Если тебя обижают, сразу вызывай дежурного, он разберётся. Ты меня понял?

- Понял... то есть да, фрау Офен! - ответил Микки.

- Так-то лучше, - фрау благосклонно посмотрела на мальчика. - В этом крыле живут мальчики. Все они дойчи, как и ты, хотя родились здесь. Но они набрались дурных мыслей и сделали очень плохую вещь: они убежали из дома. Ты некоторое время поживёшь с ними. Смотри, не наберись от них чего-нибудь плохого. Ты всё понял?

- Да, фрау Офен! - ответил Микки и был удостоен благосклонного кивка.

Через десять минут сонный, зевающий охранник повернул ключ

Комнатёнка, куда его посадили, выглядела непривлекательно. Окна были забраны косыми решётками, пол был бетонный, на грязном потолке чернели выжженные спичками надписи непонятными буквами. У стен стояли две двухъярусные койки. Внизу на левой и вверху на правой кто-то лежал.

Микки вошёл в комнату (точнее, камеру) и растерянно огляделся по сторонам.

Из-под простыни сверху показалась мальчишечья голова, остриженная наголо. Лицо мальчика казалось добродушным, но было в нём что-то плохое, кривое.