– Нет, ты погляди только, – хмыкнул Альни, снимая со стены саблю. – Все, как при отце было. Даже оружие наше родовое не убрал. Чем он тут вообще занимался, этот так называемый наместник? Служанок в спальню таскал да крамолу выслеживал, вместо того, чтобы провинцию поднимать?

Молодой господарь один за другим выдвигал ящики огромного резного бюро, конторки, массивного стола. Просматривал какие-то бумаги и, небрежно смяв, кидал под ноги. Пошарил под столешницей, вынырнул с ключом, сказал с веселым удивлением:

– Нет, ты глянь, он даже тайник не нашел!

Повозился у стены, отодвинул резную деревянную панель, присвистнул:

– Нет, нашел. Просто поменять не соизволил. Барти, глянь.

В нише за стеной хранилась, видно, казна провинции – вернее, та ее часть, из которой черпаются средства на срочные нужды. Два сундука – не то чтобы неподъемных, но и не маленьких. Ключ из тайника подошел к обоим. Альни откинул крышки, выдохнул:

– Ах ты ж, тля вонючая!

Один сундук был доверху полон серебряными слитками. Во втором тускло блестели золотые монеты. Новые и потертые. Хандиарские имперки, таргальские коронки, халифатские дирики и веночки…

– Три года, ах ты ж тля… – Альни зачерпнул золото, пропустил сквозь пальцы. – Три года назад, Барти, здесь было пусто. Отец раздал всё. Надеялся, что император пожалеет голодающую провинцию – а тем временем сам платил налоги за тех, кому даже еды купить было не на что. А этот… тьма его дери, за три года! Это ж как грести надо было!

За сундуками оказался еще один тайник, и вот его-то господин Джирхед иль-Танари найти не сумел. Альнари надел на палец массивное серебряное кольцо с гербовой печаткой. Постоял несколько мгновений, склонив голову. Запер сундуки, закрыл тайник. Стянул доспех, небрежно бросил в угол. Туда же полетела промокшая от пота рубаха.

– Ну что ж, Барти, будем работать. Можешь написать для меня письмо в Таргалу?

Что за письмо, Альнари объяснил быстро. Дольше думали потом вдвоем, как писать, что сказать, о чем промолчать на случай, если попадет не в те руки. Но только Альни усадил себастийца за стол, положил перед ним с десяток листов дорогой гладкой бумаги, поставил чернильницу, как в кабинет вошел Гиран:

– Альни, там люди собрались. Ты б вышел, поговорил.

Несколько мгновений Альнари смотрел совершенно непонимающими глазами. Потом резко кивнул, встал:

– Извини, о другом думал. Теряю хватку.

– Ты просто устал, – нахмурился Гиран.

– Все устали, так что ж теперь? Отдыхать некогда. Барти, ты со мной?

Я бы лучше спать, подумал Барти. Двужильный ты, что ли? Вон, уже у двери… или это я на ходу сплю?

– С тобой.

Гиран поглядел на Альнари.

– Ты так, что ль, собрался идти? Оденься.

Альни криво усмехнулся. Ответил:

– После.

– Вид у тебя…

– Знаю. Пойдем, люди ждут.

Огромная площадь перед дворцом колыхалась морем людских голов. Не иначе, решил Барти, вся Верла собралась. В воздухе еще стоял едкий запах гари, над развалинами казарм курились дымки, а на дворцовой кухне кашеварили матери и жены тех, кто успел этой ночью забежать домой. Молодой господарь замедлил шаг перед балконом, качнул головой и пошел вниз: на крыльцо. Бросил, уловив удивление спутников:

– Оттуда Законник тогда смотрел. Не хочу. Ноги моей на том балконе не будет.

Пальцы Альнари стиснули рукоять отцовской сабли. Гиран понимающе кивнул.

Альни остановился на верхней ступеньке, и толпа потрясенно затихла. Странно, должно быть, выглядит молодой господарь в глазах горожан, подумал Барти. Совсем не так, как положено правителю: полуголый, в разводах пота и копоти. Зато всем видно: Альнари не только клеймен, но и пытан и бит. Позор для благородного – но разве позор, принятый правителем ради своего народа, не становится честью? Диартале несладко жилось последние три года. Ее законному господарю – тоже.

– Сегодня, – негромко сказал Альнари, – Верла отомщена. Сегодня мы расплатились за тех, кто стали врагами императора лишь потому, что их дети голодали. За тех, кто был схвачен без вины. За позор их жен и дочерей. За всех, кто три года по родному городу ходил, опустив глаза. Но вы ведь понимаете, что это только начало, так, люди? Диартале нужна свобода, и никто не даст нам ее, если не возьмем сами. Сегодня, – голос Альнари взметнулся над затихшей толпой, зазвенел открытой яростью, – по праву и закону предков я устраняю должность императорского наместника Диарталы. Отныне и впредь Диарталой правит господарь и только господарь. Мы будем с империей – но только в том случае, если империя будет с нами. Мы будем платить налоги – но лишь в обмен на честную помощь в тяжелые годы. Мы будем воевать за них – но тогда, когда и они будут воевать за нас. За, а не против! Пока армия Омерхада орудует в Диартале как на завоеванной вражеской территории, они будут для нас захватчиками и врагами, и поступать с ними мы будем так, как и положено поступать с захватчиками и врагами! Без пощады!

– Без пощады! – завопила толпа. – За Диарталу, за господаря!

– Я клянусь, – Альнари вскинул над головой родовой клинок, – клянусь памятью отца, кровью своей: на этот раз мы победим!

К вечеру этого дня освободительная армия Диарталы насчитывала пять тысяч бойцов. Вдвое меньше, чем держал в Диартале император, да и бойцы по большей части были неумелые. Но Джирхед Мазила клялся, что по крайней мере приемлемых стрелков он сделает из этих олухов до того, как под стены Верлы придут каратели, а Гиран без особого труда набрал среди них полтысячи сабельников в городскую охрану и две сотни в гвардию господаря. Что же касается Альнари, он все-таки усадил Барти сочинять письмо, а сам заперся в кабинете со старшинами гномов и вышел оттуда лишь под вечер. Но о чем шла речь, никому не сказал.

Убитых этой ночью императорских солдат закопали за стеной в общей яме, без установленных традицией церемоний, как преступников.

Луи понимал: осенний бал полка королевских кирасиров – не самый лучший случай знакомить свет с красотой юной королевы. В столице много прелестниц, но именно здесь блистают две признанные владычицы сердец: баронесса Годринская, сероглазая золотоволосая северянка, жена командира белой роты – и супруга командира черной роты, жгучая брюнетка герцогиня Эймери. Радислава рядом с ними – девчонка-недоросток, мышка, недоразумение! Открыто хаять не посмеют, но разговоров по углам надолго хватит.

Молодой король знал, конечно: причиной жаркого перемывания косточек станет не столько сама Радислава – что удивительного в династическом браке?! – сколько его собственное, оскорбительное для столичных красавиц поведение. Да, они в самом деле считали оскорблением, что король, женившись, перестал искать их внимания!

Впрочем, по Стефании Луи тосковал. Не хватало ее смеха, отражения свечи в глубоких серых глазах, не хватало остроты ночных визитов, когда в любой миг может вернуться Ленни; не хватало зрелой страсти искушенной женщины. При всей своей любвеобильности Луи не увлекался угловатыми юницами; и хотя Раду он любил по-братски искренне и тепло, как женщина она его не слишком привлекала. Он надеялся – пока. Через годик-другой его подружка детства вырастет, оформится – и, быть может, затмит Стефанию в его глазах. Если за эти год или два они с Радой друг друга не возненавидят!

Неопытная девочка, Радислава все же чувствовала: что-то в ее супружеской жизни не так. Муж был с нею нежен, но тороплив – «будто на похороны врага опаздываешь!», сказала она как-то. Ему нравилось лежать с нею рядом, болтая о пустяках; нравилось, когда ее голова умащивается ему на плечо; нравилось, что она пренебрегла традициями и спит с ним в одной постели, свернувшись калачиком под боком. Но к любовным играм с женой-девчонкой Луи себя принуждал чуть ли не силой. И прекрасно сознавал, что рано или поздно она это поймет…

Не раз он порывался объясниться, честно попросить подождать – но каждый раз умолкал, толком не начав. Рада не считала себя маленькой; Раде он нравился именно как мужчина. Луи желал ей счастья и надеялся, что со временем научится делать ее счастливой.