– Познакомься, сьер Барти, – предложил Альнари. – Благородный Ферхад иль-Джамидер мой старинный приятель. Право, со стороны императора было весьма любезно прислать именно его. Ферхади, сьер Бартоломью – рыцарь короля Таргалы.

– Наслышан о Льве Ич-Тойвина, – рыцарь вежливо склонил голову. В голосе его ощущалась некоторая напряженность; ну давай же, думал Ферхади, покажи мне, каков ты есть. Того, что я видел до сих пор, слишком мало, чтобы понять любовь Марианы.

– Я не удивлен, что вы не запомнили нашу встречу, прекрасный сьер, – Ферхади поклонился в ответ и взял кубок. – Но все же предлагаю выпить за ваше чудесное спасение – как ни странно, у меня есть причины если не радоваться ему, то хотя бы приветствовать.

– Такой тост и я поддержу, – заметил Альнари. – Спасение и впрямь было чудесным. Так, значит, вы знакомы?

Барти, выпив, пожал плечами и чуть виновато улыбнулся: мол, не имею чести.

– Я стою у трона, – объяснил Ферхади. Поймут.

Поняли. Барти откровенно передернулся, Альнари чуть заметно поморщился. Конечно, ему тоже есть что вспомнить…

– Ваши признания, сьер Бартоломью, выглядели не слишком красиво, но владыке понравились. – Жалеть рыцаря Лев Ич-Тойвина не стал. – Впрочем, я понимаю ваши резоны. Выбор был… не слишком приятен, так скажем?

– Какой бы ни был, я от него не отрекаюсь, – отрезал рыцарь.

– Понимаю, прекрасный сьер. – Ферхади задумчиво вертел в руках кубок. – Я не должен был говорить о столь тяжких для вас минутах, но… давайте выпьем еще, сьер Барти, и я задам вам тот вопрос, ради которого позволил себе быть неучтивым.

Барти смерил ич-тойвинца тяжелым взглядом:

– Задавайте уж сразу.

– Ладно. Кто подтолкнул вас к такому выбору, прекрасный сьер?

– Ваш вопрос, – холодно ответил рыцарь, – затрагивает безопасность человека, который сейчас в Ич-Тойвине. Я не стану вам отвечать.

– Ну конечно, – пробормотал Ферхади, – он и тут сыграл благородного спасителя. Я мог бы не сомневаться.

– Альни, – выцедил таргалец, – прости, но сейчас я сорву тебе переговоры. Давайте выйдем, благородный иль-Джамидер.

Ферхади успел ответить раньше диартальца.

– Хочешь бить мне морду, рыцарь, бей прямо здесь. Это в рамках, за оскорбление посла не зачтется – я ведь тоже кулаками махать умею; а вот дуэль мы с тобой оба не можем себе позволить. Только сначала я сам отвечу на свой вопрос, ладно? Тебя брат провозвестник обработал, верно я думаю?

Привставший было рыцарь опустился на табурет.

– Угадал, вижу, – кивнул Ферхади. – Светом Господним клянусь, прекрасный сьер, на твоем месте я бы его не защищал.

– Постой, – Альни переводил удивленный взгляд с таргальца на ич-тойвинца. – Барти, ты влип на каторгу из-за брата провозвестника? Ты поверил этому шакалу?!

– Умник, – буркнул Ферхади. – Других по себе не меряй. Я вон тоже ему всю жизнь верил.

Альнари только головой покачал. И предложил выпить за доверие к достойным.

А потом ушел – хозяин дома должен уделять внимание всем.

– Послушай, благородный иль-Джамидер… – Рыцарь помялся, но все же задал свой вопрос. – Со мной в Ич-Тойвине девушка была, паломница… Мариана. Ты встречал ее, я знаю.

Похищение он помнить не должен, подумал Ферхади; подвал и брат провозвестник не в счет, незнакомый с его домом пленник никак не свяжет их с начальником императорской стражи. Значит, Мариана ему рассказала. Ну что ж, позволим себе маленькую невинную месть. Ферхади кивнул:

– Встречал, помню.

– Что с ней, не знаешь?

– Таргальская роза, – мечтательно улыбнулся Лев Ич-Тойвина. – Знаю, как же. У меня она.

Барти изменился в лице. Схватится за оружие или в морду даст? Ферхади ждал, улыбаясь с откровенной насмешкой.

Рыцарь с собою совладал. Встал, учтиво поклонился:

– Благодарю. Теперь я спокоен.

А он начинает мне нравиться, подумал Ферхади.

– В гостях у меня, – швырнул в закаменевшее лицо. – Ждет тебя, ишака безмозглого. Видел бы ты, что с ней было, когда по Ич-Тойвину твои признания дурацкие оглашали!

– Но… мне сказали, она…

– Знаю я, кто тебе сказал, – презрительно бросил Ферхади. – Мне он тоже много чего наговорил, да и Мариане твоей не меньше. Не ты один, рыцарь, дураком оказался, я не лучше. Кстати, возьми, – выложил на стол гномье зерно, – твое.

Барти сел, спросил ошарашенно:

– У тебя-то откуда?…

– А ты хотел бы, чтоб у брата провозвестника? Остальные ему и достались. – Просвещать рыцаря насчет похищения Ферхади не захотел. Пусть Мариана рассказывает. Если сочтет нужным. – Лучше скажи, чего это оно?…

Зерно, в руках у Ферхади остававшееся темным, у таргальца забилось живым алым светом.

– Да ничего, не бойся. – Барти спрятал «последний довод» в карман. – Хозяина чует. Наговорено оно на меня. Спасибо, что вернул.

Когда гости разошлись, Альнари увидал поразительную картину. Изрядно захмелевший Барти втолковывал Льву Ич-Тойвина что-то заумное о подземельных чарах, об отличиях таргальских и диартальских гномов и о каких-то давних делах, в которых одно такое вот зернышко решало исход боя. Ферхади подбрасывал вопросы и явно мотал на ус. И вопросы его показывали знакомство с предметом беседы куда большее, чем стоило бы ожидать от шалопая, у которого на уме лишь красотки да кони.

Анже вошел в кабинет без спроса и даже без стука. Остановился у стола, спросил угрюмо:

– Зачем вы так с ним?…

А мальчишка-то совсем расклеился, отметил граф Унгери. Белый весь и губы трясутся, того гляди разрыдается как барышня.

– Он был предатель, и ты это знаешь.

– Он меня спас. И он… он не такой был, как отец Ипполит, он не из ненависти предавал. Он же все равно вредить уже не мог! Подержали бы в тюрьме до конца войны, а там…

– Анже, не учи меня работать.

Какое-то время Анже молчал. Закатит истерику, думал граф, или уйдет молча дуться? Бывший послушник нужен, причем нужен в рабочем состоянии, а не растекшийся сопливой лужицей. Конечно, можно было предвидеть такую реакцию. Но не в подвал же парня было сажать, в одиночку без права разговоров! А казнь… так было надо.

– Так было надо, Анже, – повторил Готье.

– Я понял вас, господин граф.

Оказалось, бывший послушник умеет взять себя в руки. Никаких истерик; голос ледяной, но предельно спокойный.

– Работать на вас я больше не буду. Хватит того, что наработал. – Анже бережно положил на стол вещи пресветлого. Ожег капитана тайной службы свирепым взглядом. И вышел, от души хлопнув дверью.

И решительностью тоже не обижен, кто бы мог подумать…

Граф выглянул следом. Ишь, чешет.

– Анже, вернись.

Парень и не оглянулся, только прибавил шагу.

Тогда Готье и приказал страже:

– Вернуть.

Надо отдать парню должное – мало того, что без боя не сдался, еще и дрался честно: его известная всем в доме саламандра попыталась заступиться за хозяина, но тут же вновь спряталась. Анже приволокли обратно в кабинет – с разбитым в кровь лицом и заломленными за спину руками; и он спросил, дерзко улыбнувшись, не дожидаясь, что скажет ему капитан тайной службы:

– Ну и что дальше? Под замок вы меня посадить можете, даже повесить можете, но работать-то насильно не заставите?

Граф Унгери молчал. Парень прав – такую работу, как он делал, насильно не получишь. Или получишь – угрожая дорогому; но это уже пройдено. Что ж, рано или поздно он все равно бы сорвался: слишком чистый для таких дел. Жаль, конечно…

– Я у тебя спрошу, Анже: что дальше? Вот выйдешь ты сейчас на улицу – и куда пойдешь? Чем жить будешь?

– А вы уверены, что я хочу жить? – тихо спросил Анже.

Только этого не хватало!

Граф, тяжко вздохнув, поднялся. Подошел, сказал:

– Отпустите. Сядь, Анже. Не буду я тебя силой держать, просто поговорить хочу. Можешь ты потерпеть меня еще полчаса?