Стоп!

Во внезапном озарении Альнари невольно рванул поводья; мышастый сбился, заплясал на месте. Молодой господарь помянул тьму и Нечистого. Успокоил коня – и заставил себя сказать вслух ту мысль, что свела воедино все его вопросы и все несуразности странного посольства.

– Его прислали меня убить.

Звучало дико. Ферхад иль-Джамидер, Лев Ич-Тойвина – и убийство под прикрытием переговоров, грязное по любым меркам?!

А почему нет, возразил вере в лучшее Альнар иль-Виранди. Вот оно, объяснение всему. Прозрачно до полной ясности высказанное «не верь омерхадовым предложениям, дурит он тебя» – а ты что ж, Альни, думал, что верный из верных и впрямь вот так, ни с того ни с сего предаст? А один – потому что всегда о своих людях заботился, лучшего сотника поди поищи! Понимает, что за меня с него живьем шкуру спустят, да не сразу, а по ремешку. Свою жизнь, значит, на алтарь за любимого владыку, но за собой никого не потянешь, так, благородный иль-Джамидер?

Но как же, чуть не застонал Альнари.

Да так. Очень даже просто. Ручной лев, цепной пес, верный до безрассудности – кого прикажут рвать, того и порвет. А всем известные честность и прямота, да открыто высказанное сочувствие – лишь гарантия, что ему поверят, подпустят близко.

Как вчера.

А правда, почему тогда он не попробовал убить вчера, за ужином? Ведь могло получиться, ой как могло! И не такой же он дурак, чтобы надеяться на продолжение такого невероятного везения? Так почему?

И что, тьма меня дери, что я упустил, что мешает поверить в такой простой и понятный ответ?

Один-единственный проблеск тебя настоящего. Разбитый вдребезги бокал – после слов, что ты не нужен своему владыке, и тоста за верность. Хотя казалось бы, разве впервые Омерхад посылает тебя на смерть? Уж тебе, Щит императора, не привыкать…

Альнари вернулся во дворец, так и не приняв решения. «Будет день – будет и хлеб», утешительная мудрость покорно бредущих по предначертанному судьбою пути, иногда подходит и тем, кто с судьбой спорит.

Скрежет засова прошелся ледяной крошкой по хребту. Серж боялся темниц. Слишком крепко запомнилось, как ломал его коронный дознаватель, добиваясь признания в чужой вине. И слишком жег стыд за то, что сломался тогда. А тут – словно время вспять, и снова…

Темень – хоть глаз выколи. Стена – влажный холодный камень. Шесть мелких шажков до угла. А чего ты ждал, королевских апартаментов? Здесь и сядем, подальше от двери. Когда придут, будет хоть несколько мгновений собраться.

Серж боялся темниц, но выказывать свой страх не собирался.

Но как же глупо вышло! Что за бешеный пес его цапнул? Или известие об отлучении короля так шарахнуло, что последние мозги отшибло? Или очень уж зло взяло, когда Филиппу корону предложили, а он едва слюной не захлебнулся, падальщик двоедушный? А замковый капеллан еще и поддакнул: воля, мол, Господня. Тут-то и дернул Нечистый вылезти. Оно конечно, приятно было сообщить Филиппу – и всем присутствующим заодно, – что отлучение Светлейший Капитул утвердить должен, а до той поры оно силы имеет не больше, чем сплетни базарных кумушек. Но можно же было предугадать, что отец Ипполит на такое заявление коршуном вскинется! Вот и получай то, от чего бегал. Чего стоило смолчать? Пусть бы перся Филипп в столицу, пусть бы даже, воспользовавшись отсутствием короля, корону напялил. Пусть. Чем выше заберешься, тем больнее падать: стоит Луи двинуть на узурпатора гвардию, и…

А теперь одно из двух: либо наследный герцог решит, что законная корона ему не светит, и засядет в Дзельке крепче прежнего, либо королевский аббат все-таки убедит его рискнуть. Но тогда Филипп будет осторожен и не станет короноваться, пока не уверится в полной безопасности. Серж уже убедился, что королевский кузен далеко не дурак. Пусть он трус, но убрать Луи чужими руками вполне способен.

Да, Серж, подгадил ты своей несдержанностью изрядно. И ладно бы только себе самому. Службе графа Унгери не меньше: ведь он, если ты еще помнишь, велел открыто ни во что не вмешиваться, а только наблюдать. А чем отзовется твоя выходка для короля, ты уже не узнаешь. Потому что даже тебе, дураку, яснее ясного, чем закончится она для тебя.

Сейчас наверху, должно быть, пируют. Филипп ублажает дорогих гостей, госпожа Хербертина, пожалуй, впервые после замужества увивается вокруг супруга: герцогиня тщеславна, перспектива стать королевой наверняка греет ей душу. Но отец Ипполит говорил, выезжать в Корварену нужно уже завтра, так что долго не засидятся.

Завтра…

Знать бы, его с собой прихватят или пока оставят здесь? Будь Серж на месте отца Ипполита, оставил бы: в дороге случается всякое, и будущего короля охранять важнее, чем арестанта. Прислать потом стражу и голову не морочить. Но отец Ипполит подвержен страстям; как знать, не восхочет ли самолично доставить беглого в столицу? Серж хорошо помнил, как ревниво косились друг на друга монастырский отец предстоятель и королевский аббат.

По уму, поспать бы. Глупо изводить себя, когда силы будут еще ой как нужны. Но Серж знал – не заснет. Сидел, медленно застывая от промозглой сырости, гнал прочь страшные воспоминания и дурные предчувствия. Молился.

Засов ржаво взвизгнул, Серж вздрогнул: уже? А казалось, глухая ночь наверху…

Или он все-таки заснул? С чего бы наяву за арестантом пришел сам наследный герцог? Завтрашнему королю не к лицу изображать из себя тюремщика.

Прикрыл дверь, пристроил гномий светильник на полочку у входа. Один, без охраны? Филипп-то? Нет, точно сон!

– Брат Серж, у меня к вам предложение. – Герцог нервно оглянулся, дернул плечом. – Я знаю, вы человек короля…

Серж не ответил. Есть предложение – предлагай, послушаем, чего хочет завтрашний король от завтрашнего приговоренного.

– И, очевидно, человек графа Унгери, – продолжил Филипп.

Вот тут Серж не удержался:

– С чего вы взяли?!

– Достаточно того, что я прав. Ведь я прав?

Серж пожал плечами:

– У меня нет привычки опровергать все те глупости, что думают обо мне дознаватели и их хозяева. Вы вольны считать меня человеком графа Унгери, кнеза Хальва, императора Омерхада, – да хоть самого Нечистого! Что дальше?

– Так не пойдет, – пробормотал Филипп. Вздохнул. Заговорил медленно и нарочито рассудительно: – Я понимаю, что в данной ситуации человек графа Унгери обязан умереть, но не признавать своей работы на тайную службу. Пусть так, я не настаиваю. Но, брат Серж, станете ли вы отрицать, что верны его величеству Луи? Причем верны, простите за высокий слог, беззаветно и самозабвенно? Именно поэтому вы не совладали с собой… я ведь видел.

Вот уж верно, любитель высокого слога! Будто сонет слагает…

– Не знаю, что уж вы там углядели, – хмыкнул Серж, – но королю я верен, это да. Признаю открыто пред Господом, который видит нас и во тьме. Что дальше?

– Я вас освобожу, – полушепотом выпалил Филипп. – Выведу за стены. А вы возьмете меня с собой.

– Куда? – выдавил ошарашенный узник.

– Да куда угодно, – почти взвизгнул наследник таргальского престола. – К королю, к графу Унгери, в армию, к гномам в подземелье! Вы ведь не пойдете туда, где отец Ипполит нас достанет?

Замечательно! Филипп – и в армию! Серж ущипнул себя за руку. М-да… не сон.

Тем временем его высочество изволили взять себя в руки и продолжить почти спокойно:

– Королевская тюрьма была бы неплохим вариантом, но в данной ситуации такое решение бросит тень не только на меня, но и на Луи. Хотя, если взвесить выгоды…

Серж встал. Подошел к герцогу вплотную. Потрогал. Спросил:

– Вы правда его высочество Филипп? Или я пропустил появление нового заклятия?

– Разумеется, я, – дернул плечом гость. – Вам нужны доказательства? Третьего дня вы спросили меня, почему я так не люблю замкового капеллана. Я ответил: потому что его слишком любит моя дорогая супруга. Мы разговаривали на галерее, подслушать никто не мог.