Мысль еще раз вызвать видение отца Ипполита и попробовать разобраться, найти, понять, откуда у аббата столь неподобающие светлому отцу чувства, Анже отбросил сразу. Это ж – как в болото вонючее добровольно нырнуть, а то и в выгребную яму. Нет уж. Вот доедет до Корварены, отдаст письмо графу Унгери, расскажет увиденное… забыть не получится, конечно, но хоть в руках держать эту мерзость не придется, и то благо.

От всех этих мыслей Анже торопился, теряя на отдых ровно столько времени, сколько нужно для коней. И поспел в Корварену – на счастье ли, на беду – как раз в тот день, когда граф Унгери перехватил еще одно письмо от заговорщиков. Письмо с картой берега вокруг Себасты, схемой прохода в бухту для тяжелых транспортных судов, планами городских укреплений и подробнейшими сведениями о гарнизоне…

– С этим змеиным гнездом пора что-то делать, – пробормотал граф Унгери. Два письма лежали перед ним, одно измятое и затертое, другое – только сегодня снятое с голубя. – Проверь, кто писал, – велел он Анже, кивнув на второе. – И дай Господь, чтобы на этот раз я ошибся…

Парень взял лист тонкой бумаги – явно через силу. Прикрыл глаза. Пальцы гладили письмо, а на лице проступали смущение и горечь. Отложил, сказал:

– Пресветлый. Сам писал, сам и отправлял. Только их три было.

– Кого три? – не понял Готье.

– Письма. Три одинаковых. Он не знает, что голубей здесь перехватывают, но через море все-таки…

– Три, – повторил граф. – Три. А мне принесли одно. Значит, это, – ткнул пальцем в карту, – они получат. Ну что ж, по крайней мере, мы знаем, где именно их ждать. Все лучше, чем ничего.

– Я не нужен вам больше, господин граф? – тихо спросил Анже.

Готье, успевший погрузиться в раздумья, поднял на дознатчика тяжелый взгляд. Тот не отвел глаз, но совсем не из показушной силы характера. Парень, похоже, смотрит, не видя, подумал граф: такая усталость на лице, в чуть подрагивающих руках, опущенных плечах.

– Тебе надо отдохнуть.

Позвонил, бросил вбежавшему порученцу:

– Антуан, проводи Анже в служебную гостевую и проследи, чтобы о нем позаботились.

Дознатчик встал.

– Анже, – остановил его граф, – не выходи без надобности из комнаты.

– Хорошо, господин граф, – голос бывшего послушника звучал тускло и безразлично. Это же надо было так себя умотать, покачал головой Готье. Но, едва за парнем закрылась дверь, выбросил его из головы. Куда больше капитана тайной службы занимал сейчас отец предстоятель.

Готье мерил шагами кабинет, изредка поглядывая на злополучные письма. И думал. Очень уж нешуточные решения лезли в голову – вот так рубанешь сплеча, а после трижды пожалеешь. Но и оставлять все как есть – нельзя. Иначе можно сразу подписывать капитуляцию.

– Ну что ж, – пробормотал наконец, – попробуем положиться на Господа. Все ж его люди.

Набросал короткую записку, кликнул порученца. Спросил, прежде чем отдать:

– Что Анже?

– Спит, – доложил мальчишка. – Даже ужина не дождался.

– Ладно… Вот письмо, доставишь в монастырь Софии Предстоящей. Отцу предстоятелю лично в руки. Попроси ответить сразу, но если откажется, не настаивай.

– Слушаюсь, мой капитан!

Порученец, топоча сапогами, скатился вниз по лестнице, а Готье убрал письма заговорщиков под замок и велел подавать ужин. Сегодняшние дела были окончены, но возвращения Антуана от пресветлого надо дождаться.

Вопреки всем ожиданиям графа, отец предстоятель приехал вместе с Антуаном. Одарил ошарашенного подобной милостью Готье благословением, объяснил:

– Когда человека Господнего просят о помощи, он должен откликаться сразу. Все промедления и оправдания – от Нечистого.

– Благодарю, – склонил голову граф. – Прошу вас, светлый отец, пройдемте в кабинет. Боюсь, разговор предстоит долгий.

Пресветлый устроился в предложенном графом кресле:

– Слушаю, сын мой.

– Я обойдусь без долгих предисловий. Есть один вопрос, отец мой, который гнетет меня довольно давно, и разобраться в нем без вашей помощи я, боюсь, не смогу.

Остановился, поймал взгляд церковника. Тот глядел спокойно и доброжелательно, и кому угодно мог принадлежать этот взгляд, но не заговорщику и не предателю. Капитан тайной службы вздохнул – оказывается, не так легко сказать то, что хочет он сказать, глядя в эти глаза.

– Скажите, светлый отец, разве Святая Церковь занимается не только и исключительно борьбой за души и за Свет в них?

– Только и исключительно, – кивнул пресветлый. – Ты совершенно точно сформулировал, сын мой.

– Тогда объясните, прошу вас… – Готье подошел почти вплотную к гостю. Да, пока еще гостю! – Объясните мне, светлый отец, как в борьбу за души вписывается то, что творится сейчас в Таргале?

– Что именно, сын мой?

Свет Господень, как же он спокоен! Человек с совестью не просто чистой – сияющей! А ведь ошибка исключена: против пресветлого не только видения Анже, но и доказательства вполне зримые и ясные. Хотя бы клетка с голубями, полученная от ханджарского священника!

– Что именно? – переспросил граф. – Да то, к примеру, что в грядущей войне Капитул Таргалы намерен открыто поддержать ее врагов – а пока что поддерживает их скрытно. Что об этой войне лично вы, отец мой, узнали, еще будучи в Ич-Тойвине. Что Святая Церковь лишь ждет удобного случая, чтобы свергнуть законного короля Таргалы, а оправдать это деяние намерена очернением памяти святого. Это же ваша страна, отец мой! Ведь все, кто погибнет от рук завоевателей, – ваша паства! Как можно, объясните?…

Молчание продлилось недолго: отец предстоятель словно и не удивился разоблачению. Так, принял к сведению…

– Сын мой… или теперь я должен вас называть «господин дознаватель»?

– Какая к Нечистому разница! – буркнул граф.

– Видите ли, граф, – пресветлый выбрал нечто среднее, за что Готье остался ему благодарен, – как интересы короля стоят над интересами его вассалов, временами противореча отдельным из них ради общего блага, так и интересы Церкви стоят над королями и государствами. Церковь едина, и служители ее подчиняются Светлейшему Капитулу, а не государям земным.

– Но вы остаетесь подданными Таргалы. Король не требует от таргальской Церкви повиновения, но уж лояльности он ждать вправе! Простите, светлый отец, но где это видано, чтобы короля в его стране предавали его же духовные отцы?! Разве Господь учит вас предательству?

– Граф, – покачал головой пресветлый, – вы плохо слушали меня. Представьте, что ради государства вам надо предать родича – такое ведь случается, согласитесь. Печальный и трудный выбор – но разве позволите вы даже самым светлым чувствам взять верх над долгом? Или же, скажем иначе, долгу родственному возобладать над долгом вассальным?

– Значит, – подытожил Готье, – вам пришлось выбирать меж долгом и долгом. Именно поэтому никто из отцов Церкви не пытался предъявить его величеству внятные претензии и найти устраивающее всех соглашение? Вам просто приказали?

Отец предстоятель молча склонил голову.

– И вас не остановило даже то, что такой приказ очевидно выгоден не Церкви, а императору?

– Как бы то ни было, отдала его Церковь.

– Очевидно, забывшая, что Господь не одобряет пролития крови, – демонстративно вздохнул граф Унгери.

– Не вам, сын мой, учить Святую Церковь вере.

– Ну что ж, – вздохнул граф. – Сожалею, отец мой, но вы арестованы.

– Простите, граф, по какому обвинению?

– В государственной измене, разумеется.

– Вы забыли: служители Церкви подсудны лишь Святому Суду.

– Помню. Именно поэтому вам, светлый отец, не стоит даже надеяться предстать перед судом. Думаю, вы меня поймете: между долгом послушного сына Церкви и долгом вассала и подданного я выбираю второй.

Пресветлый встал; теперь заговорщик и дознаватель смотрели друг другу в глаза.

– Это будет убийство, сын мой.