Это примерно то, что я вам пытаюсь пояснить, только языком другого психолого-антропологического вида…

Один не последний в Москве человек предположил: «Семь колодцев» — это семь канализационных люков на дороге.

Интересная позиция!

Неожиданная!

Вот этот взгляд!

Вот это глубина проникновения в материал! Это он о моей книге, или чего перепутал? И все равно!

Он — этот уважаемый человек — тоже прав.

Повторяю, каждый вкушает действительность под своим углом, видит то, что иному вовсе не доступно, и не видит того, что открыто другому.

В конце концов, каждый видит то, что хочет видеть и способен видеть, пусть даже это всего-навсего семь канализационных колодцев!

Ну хорошо, выкрутился, подонок, скривите вы в отвращении губы, но ты еще не сказал, что есть для тебя самого «Семь колодцев»?

У тебя ведь должно быть собственное мнение.

Ведь ты, ё-моё, зачем-то выдумал это название.

Значит, ты подразумевал какую-нибудь стратегическую идею.

Для меня?

Ну, во-первых, ничего я не выдумывал и не подразумевал.

Во всем виновата та рыжая длинноногая девчонка!

А во-вторых, у меня действительно есть собственное мнение:

Семь колодцев — это «Прощание Славянки». Это погружение «Титаника» в ледяные воды. Это вертолетная атака Монте-Карло.

Не врубаетесь? Хорошо…

Семь колодцев — это Сталинградская битва, где много месяцев миллион упертых мужиков чистят друг другу хари не на жизнь, а на смерть.

Это Хиросима до и после…

Это звездные войны, ворвавшиеся в наш мир из виртуального пространства Лукаса.

Опять не дошло? Что ж…

Семь колодцев — это внезапное защемление полового члена при совокуплении.

Это боль анальной дефлорации.

Это Карабас-Барабас, Буратино, Пьеро и Артамон, насилующие по очереди рыдающую Мальвину.

Ну все, гад, достал! — уже злитесь вы.

Ладно, бог с вами, я вам отвечу, не таясь:

Семь колодцев — это присосавшаяся к самому дорогому месту мелкая крылатая тварь, выпучившая в экстазе свой стереоскопический желтый глаз.

Это остановленные настенные часы и повесившийся в шкафу армейский друг.

Это Азикофф, исчезнувший где-то между Москвой и далеким Норильском.

Это N, сделавшая свой печальный выбор.

Это Кальмар, навсегда погрузившийся в вечную мерзлоту солженицинских и довлатовских зон.

Это железная пластина в голове сошедшего с ума сокурсника Игоря…

И далее:

Это растерянный Алеша, которого крепко держат за яйца две ненасытных бабы, и каждая тянет к себе.

Это испуганная Вера, писающая голышом на толчке с пачкой долларов в зубах.

Это подмигивающий Вовочка в гробу, пропустивший, к своему великому огорчению, собственные похороны, человек, Бегущий от Реальности.

Это я на улице с большим круглым значком на лацкане пиджака: «Хочешь трахнуть весь мир? Спроси у меня как!»

Это, в конце концов, лучшие годы, бесполезно проведенные в кабинете.

Это бесконечная мастурбация одинокого сексого-лика.

Это предательство всех, кто был рядом. Это раздолбанные нервы. Это обнаженные раскаленные мозги. Это оглушительное банкротство всех жизненных устремлений.

И все-таки:

Это харчо на столе — ароматный дымок в лицо, чудесная композиция манящего запаха и задушевного вкуса.

Это трепет женских сердец, под который так легко идти по жизни.

Это козыри, нескончаемо выпрыгивающие из рукава.

Это безбрежное счастье любимой работы.

Это рыжая девочка — мой ангел, мое никому не нужное, но такое сладкое вдохновение!

Это мое торжество!

Это триумф всей моей жизни!

Это и есть «Семь колодцев»!

Ну чего вам еще!

Наконец я немного пришел в себя. Потихоньку вычистил квартиру и избавился от назойливых звонков недавних собутыльников.

В голове было пусто и спокойно до немоты, все казалось делами давно минувших дней.

Я не хотел искать правду, бороться, я желал только одного: скорее всё забыть и начать какую-нибудь новую жизнь, пусть бедную и бездарную, но чтобы впредь не подвергать риску ни себя, ни людей, которые меня будут окружать. Потому что никакие деньги не стоят даже одной человеческой жизни.

Вскоре начались неприятности. У меня обнаружились личные долги. Совсем небольшие по старым меркам, но громадные с точки зрения сегодняшнего моего положения.

Когда занимаешься серьезным бизнесом, всегда так: тебе обязательно должны кучу денег и ты тоже должен — чтобы перекрутиться до очередных крупных поступлений, всё время где-то кредитуешься на неделю, на две. Иногда, чтобы упростить операцию, берешь деньги «черным» налом, под личную расписку.

На меня стали наезжать полукриминальные банковские структуры и еще чехи (чеченцы). Их «счетчики» были включены и каждый день наматывали к общей сумме долгов не меньше трех тысяч долларов. Один раз меня вывезли за город, предупредили, что дают мне неделю, чтобы рассчитаться с кредиторами, сильно избили и бросили в кусты. Я пролежал в лесу сутки и еще сутки добирался до Москвы…

Я позвонил Валентину Федоровичу. Ведь эти долги в большей степени имели отношение к Никробрил-продукту.

— Разбирайся сам! Это твои проблемы! И больше мне не звони! — Он отключился.

Вскоре мне пришлось продать свой двухуровневый замок, в котором я провел столько счастливых лет, и вернуться на старую квартиру. Особенно было жалко расставаться с джакузи, с которым было связано столько трогательных воспоминаний. Рассчитавшись со всеми, я остался при небольшом капитале и маленькой однокомнатной квартирке.

Никробрил-продукт продолжали рекламировать и продавать. Чтобы не сталкиваться с ним — а я тяжело переживал любое напоминание, — я месяцами не смотрел телевизор и не читал газет, а также старался не заходить в крупные магазины.

Однажды я получил почтой цветной буклет, где мне предлагалось приобрести Никробрил-продукт со скидкой и с доставкой на дом. С обложки буклета на меня смотрели дружеским коллективным взглядом знакомые мордочки директоров корпорации «Никробрил-продукт»: посередине Валентин Федорович, рядом Вера, Мозгоправ, чуть поодаль Алексей… Я разозлился и поклялся во что бы то ни стало им хоть как-то отомстить.

Месяц спустя я вспомнил о китайце Сэме и послал ему на Тайвань по интернету предложение производить для меня Никробрил-продукт. Он давно уже слышал о «русском чуде», крепко заинтересовался и попросил меня прислать ему рабочую документацию.

Наверное, ОНИ предполагали, что у меня ничего не осталось, но в земле запущенного садового участка, принадлежащего матери, я когда-то на всякий случай зарыл в железном тубусе копию чертежей. Я откопал их и отправил Сэму, не забыв посвятить его во все нюансы, не зная которые невозможно Никробрил «оживить».

Как я и ожидал, Сэм ответил отказом — у него слишком примитивное оборудование, чтобы производить столь технически сложную продукцию, но уже через полгода сначала на Тайване, а потом и в самом Китае стали производить собственный Никробрил-продукт и торговать им по всему миру. Как они только его не называли и сколько новых модификаций не придумывали, черти узкоглазые!

Мой план удался, хунвейбин Сэм, как и в прошлый раз, меня «не подвел».

Россия была завалена дешевым Никробрил-про-дуктом, цены на него упали до двухсот долларов, рынок быстро насытился, и корпорация «Никробрил-продукт» всенародно обанкротилась. Больше я о ней ничего не слышал…

Сегодняшний день.

В вестибюле библиотеки мне самоотверженно преградил путь старый гардеробщик, тот самый, которому я однажды дал чаевые за поданное пальто.

— Мы закрываемся! — сообщил он категорично.

— Я по личному вопросу!

Я прямо в куртке хоккейным нападающим скользнул мимо него, чуть не сбив кадушку со старым фикусом, и оказался в зале, перед стойкой, за которой сидела опрятная старушенция надменного вида. На ее носу висели дешевые пластмассовые очки. По залу еще бродило несколько припозднившихся книголюбов. Татьяны не было.