Наступил мрачный, полный жути вечер. В то самое время, когда Западные Короли вступили на границу живых и мертвых земель, для двоих путников настал час беспросветного отчаяния. Минуло уже четыре дня с той ночи, когда они ускользнули от орков, — но дни и ночи слились для хоббитов в один тяжкий, беспробудный кошмар. Теперь Фродо шел молча, низко опустив голову, то и дело спотыкаясь, ничего перед собой не видя. Сэм догадывался, что из них двоих хуже приходится хозяину. Кольцо становилось все тяжелее. Оно пригибало к земле плечи Фродо и жгло его разум. Сэм с тревогой заметил, что иногда хозяин судорожно поднимает левую руку, не то заслоняясь от кого–то, не то пытаясь защитить слепнущие глаза от ужасного взгляда из мглы. Время от времени правая рука Фродо потихоньку ползла к Кольцу, но в последний момент всегда отдергивалась, словно воля Фродо брала верх.

Когда настала ночь, Фродо опустился на землю, уткнул голову в колени и бессильно уронил руки. Пальцы его слабо сжимались и разжимались. Сэм смотрел на хозяина, пока сгустившийся мрак не скрыл их друг от друга. Слов утешения Сэм подыскать не смог и погрузился в собственные черные мысли. Сам он еще чувствовал в себе кое–какие силы, несмотря на усталость и тень страха, нависшую над ними обоими. Если бы не лембас и не его чудесные свойства, оба хоббита давно упали бы без сил и умерли[606]. Правда, хлебцы совсем не наполняли желудка, и втайне Сэм уже не раз предавался мечтам о еде, о простом ломте хлеба и о куске мяса, — но зато в эльфийских подорожниках таилась животворящая сила, которая теперь, когда путники не брали в рот ничего другого и полагались только на лембасы, сразу возросла. Она питала волю, придавала терпения и помогала держать в повиновении тело; только благодаря ей сносили они тяготы, непосильные для смертных… Итак, настало время принимать последнее решение. Идти дальше по дороге было нельзя — она вела на восток, в сердцевину Тьмы, оставляя Гору по правую руку, почти точно на юге. Пора было сворачивать. Между хоббитами и подножием Горы лежала широкая, засыпанная пеплом и камнями, кое–где дымящаяся полоса земли.

– Пить! Пить! — пробормотал Сэм.

Он давно уже отказывал себе в воде, и язык в его пересохшем рту распух от жажды — но, несмотря на все старания, воды остались считанные капли, а впереди, возможно, было еще несколько дней пути! Фляга опустела бы уже давным–давно, не догадайся они пойти по орочьей дороге: у обочины изредка попадались хранилища воды, предназначенные для войск, в спешке перегоняемых через пустыню. В одном из таких вместилищ Сэму посчастливилось найти немного воды, которой как раз хватило наполнить флягу. Вода была тухлая, изрядно загаженная, но для такого отчаянного случая годилась вполне. Правда, с тех пор прошли уже почти сутки. Больше на такое надеяться не приходилось…

Устав от тревожных раздумий, Сэм задремал, решив, что утро вечера мудренее. Сон и явь смешались. Хоббиту чудилось, будто во тьме горят чьи–то жадные глаза, казалось, будто к хозяину крадутся, припадая к земле, хищные черные тени. Среди камней рыскало зверье, до слуха доносились жуткие стоны съедаемых заживо — но, просыпаясь в холодном поту, Сэм не видел вокруг ровным счетом ничего подозрительного. Всюду по–прежнему царили тьма и пустынная тишина. Только однажды, вскочив и ошалело оглядевшись, Сэм приметил неподалеку два бледных огня, которые при желании можно было бы принять за глаза. Но огни мигнули — и сразу же погасли.

Ненавистная ночь отступала медленно и словно бы нехотя. Настоящего рассвета не последовало: здесь, близ Огненной Горы, мгла не рассеивалась никогда, ибо от крепости Саурона по равнине ползли мрачные туманы, которыми окружил свой замок Властелин этого черного края. Фродо лежал на спине без движения. Сэму совсем не хотелось будить хозяина, но он знал, что вся ответственность теперь на нем: он должен был укрепить волю Фродо, понудить его сделать еще одно усилие. Нагнувшись к хозяину, Сэм погладил его по голове и прошептал:

– Хозяин, подымайтесь! Нам пора идти дальше!

Фродо мгновенно вскочил, словно разбуженный внезапным ударом колокола, и обернулся к цели — но, увидев Гору и смерив взглядом лежащую между ним и нею пустыню, снова поник.

– Я больше не могу, Сэм, — сказал он тихо. — Оно слишком тяжелое. Ты даже представить себе не можешь, какое Оно тяжелое!

Сэм знал, что, как всегда, скажет что–нибудь не то, и ясно отдавал себе отчет, что его слова могут только повредить хозяину, — но ему было так жаль Фродо, что он не смог сдержаться и предложил:

– Дайте я Его немного понесу вместо вас, хозяин. Вы же знаете, я всегда вам помогу с радостью, были бы силы.

Глаза Фродо бешено сверкнули.

– Отойди! Не прикасайся ко мне! — отпрянул он. — Оно мое, слышишь? Прочь!

Рука его потянулась к рукояти меча, но тут же отдернулась, и голос Фродо снова изменился.

– Нет, Сэм! — сказал он с печалью. — Ты должен понять. Это бремя возложено на меня. Никому другому его не снести. Слишком поздно! Теперь ты мне уже не поможешь, Сэм, дорогой мой Сэм! Оно завладело мной почти без остатка. Я никому не могу Его отдать. А если ты вздумаешь отнять Его силой, я впаду в бешенство или сойду с ума[607].

Сэм кивнул.

– Понимаю, — сказал он. — Но вот что я подумал, господин Фродо. Мы ведь вполне можем кое от чего избавиться, чтобы не тащить лишнего груза. Почему бы и нет? Ведь теперь мы пойдем прямиком к цели! — Он показал на Гору. — Зачем брать с собой то, что больше не понадобится?

Фродо снова оглянулся.

– Ты прав, — согласился он. — Нам на этом пути мало что будет нужно. А в конце — и вовсе ничего…

Он поднял с земли орочий щит и отшвырнул подальше. За щитом последовал шлем. Затем Фродо скинул эльфийский плащ, расстегнул тяжелый пояс и бросил его на землю вместе с кинжалом и ножнами. Черную орочью накидку Фродо разорвал на лоскуты и разбросал их по сторонам.

– Все! Я больше не орк! — оповестил он. — Отныне я отказываюсь от всякого оружия — благородного, подлого, всякого. Схватят так схватят!

Сэм последовал примеру Фродо. Скинув орочье тряпье, он полез в мешок и вывалил на землю все свое барахлишко. Он крепко сроднился с ним за время пути — сколько превратностей судьбы претерпело оно вместе с ним! Особенно восстала душа Сэма против разлуки с посудой. Когда он отшвырнул котелки, в глазах у него стояли слезы.

– Помните тушеного кролика, хозяин? — обернулся он к Фродо. — И те папоротники под горой, где мы Фарамира повстречали? Ну, олифана–то я там еще сподобился увидеть, помните?

– Боюсь, что нет, Сэм, — вздохнул Фродо. — Не помню. То есть я знаю, что все это было когда–то, но глазами не вижу. Я все забыл. Забыл вкус еды, забыл прохладу ручейков, не помню, как шумит ветер, как выглядят деревья, цветы, звезды и месяц. Я остался один во мраке, Сэм, один–одинешенек. Стою голый, а перед глазами вертится огромное огненное колесо, и меня с ним ничто больше не разделяет. Я теперь даже с открытыми глазами все время его вижу, а все остальное отступает и блекнет.

Сэм взял его руку и поцеловал.

– Чем скорее вы от него избавитесь, тем скорее отдохнете, господин Фродо, — сказал он неуверенно, не придумав ничего лучше.

«Разговорами тут не поможешь, — пробормотал он себе под нос и сгреб раскиданные вещи в кучу, рассудив, что просто так оставлять их нельзя. — Только Вонючку обрадуем. Нашел же он тогда орочью кольчугу, которую мы бросили! Не хватало еще, чтобы мы ему даровой меч преподнесли! Он и с голыми–то руками ого–го какой. И потом, нечего ему лапать мои кастрюльки!»

Он отнес ворох вещей и одежды к одной из множества трещин, что прорезали рассохшуюся землю, и сбросил вниз.

Исчезая в темной глубине, бесценные котелки звякнули на прощание, и звон этот отдался в сердце Сэма похоронным колоколом…

Возвратившись к Фродо, Сэм отрезал от мотка кусочек эльфийской веревки и опоясал им хозяина поверх серого плаща. Остаток он заботливо свернул и уложил обратно в мешок. Кроме веревки, в мешке оставалось еще несколько эльфийских подорожников и фляга. Сэм получше закрепил у пояса Жало и нащупал в потайном кармане на груди скляницу Галадриэли, а рядом маленькую шкатулку, которую ему подарила Владычица.