– Выходит, ты там был? — резко спросил Фродо. — И как, обратно тянет?

– Да–да… Нет! — спохватился Голлум. — Только один раз, да, один раз мы там были, и то по с–случайности! Правда, С–сокровище мое? По чис–стой с–случайности! Мы туда больше не пойдем! Нет! — Вдруг голос и речь его изменились, и он, давясь рыданиями, забормотал, обращаясь неизвестно к кому: — Оставьте меня, голлм–голлм! Больно!.. Ой, мои бедные ручки! Голлм! Я, мы, я не хочу обратно! Я не смогу его найти! Я очень устал! Я, мы его не найдем, голлм–голлм! Его нигде нет. Они никогда не спят. Гномы, люди, эльфы, страшные зоркие эльфы с горящими глазами, они так далеко видят! Я не смогу найти его. А–а!

Он вскочил и вдруг погрозил кому–то тощим, костлявым кулаком, оборотившись на восток.

– Не пойдем, и все! Не получишь! — крикнул он и вдруг снова обмяк. — Голлм–голлм! — захныкал он, уткнувшись лицом в землю. — Не гляди на нас! Уйди! Уходи спать!

– Он не уйдет и не заснет по твоему повелению, Смеагол, — вмешался Фродо. — Но если ты и вправду хочешь от него освободиться, ты должен мне помочь. Боюсь только, для этого придется показать нам дорогу к нему. Впрочем, я не прошу тебя идти до конца. За ворота его страны можешь не делать ни шагу.

Голлум снова уселся и, прищурившись, посмотрел на Фродо.

– Он там, — проскрипел он. — Он всегда там. Орки могут проводить. Орков к востоку от Реки полным–полно. Не проси Смеагола. Бедный, бедный Смеагол! Он давно, давно ушел! У него отобрали С–сокровище, и Смеагол потерялся[417]. Теперь его не найти.

– Может, если ты пойдешь с нами, он и отыщется, — сказал Фродо.

– Нет, нет, никогда! — скорбно отозвался Голлум. — Он потерял свое Сокровище.

– Встань! — велел Фродо.

Голлум встал и прижался спиной к утесу.

– Отвечай! Как тебе легче искать дорогу — днем или ночью? Мы устали, но если ты выберешь ночь, изволь — пойдем хоть сейчас.

– Большой с–с–свет делает больно глазкам, — пожаловался Голлум. — Под Белым Лицом мы не пойдем, нет. Надо ждать. С–скоро оно уйдет за хребет, да. Отдохните пока немножко, добрые хоббитсы!

– Тогда садись, — приказал Фродо. — И не вздумай шевелиться!

Хоббиты посадили Голлума посередке, прислонились к стене и вытянули ноги. Сэму и Фродо уславливаться было незачем: они отлично понимали, что спать еще не время.

Луна медленно плыла своим путем. От скал в долину протянулись тени, вокруг стало темнее. Звезды над головой высыпали гуще и засияли ярче. Никто не шевелился. Голлум сидел, подтянув колени к подбородку, распластав по земле плоские ступни и ладони; глаза его были закрыты, но в теле чувствовалось напряжение, словно он к чему–то прислушивался — а может, размышлял.

Фродо украдкой глянул на Сэма. Глаза их встретились, они поняли друг друга без слов. Оба одновременно расслабились, запрокинули головы и прикрыли глаза. В тишине слышно было, как ровно они дышат. У Голлума дрогнули руки. Голова его едва заметно повернулась налево, потом направо; сначала приоткрылся один глаз, за ним — другой. Хоббиты не подали и виду, что наблюдают.

Вдруг с поразительной ловкостью и быстротой Голлум взвился с места и прыгнул в темноту, что твой кузнечик или лягушка. Но Фродо и Сэм только этого и ждали. Приземлившись, Голлум и двух шагов не сделал, когда Сэм навалился на него сзади, а Фродо, подоспев, схватил за ногу и повалил.

– Похоже, твоя веревка сослужит нам еще одну службу, Сэм, — проговорил Фродо сквозь зубы.

Расторопный Сэм добыл из мешка заветный моток.

– Куда же вы, почтенный господин Голлум, намылились, по таким холодным, таким твердым камням? — полюбопытствовал он, разматывая веревку. — Хотели бы мы знать, да, хотели бы знать! Не приятелей ли своих орков проведать надумал?.. Мерзкий предатель, вот ты кто! Этой бы веревкой не ноги, а шею тебе обвязать, да сдавить покрепче!

Голлум лежал тихо и не пытался вырваться. Сэму он не ответил — только метнул в его сторону ненавидящий взгляд.

– Нужно только, чтобы он не смог больше убежать, и все, — вмешался Фродо. — Он должен идти, поэтому нельзя связывать ему ни ног, ни рук, — кажется, он при ходьбе пользуется руками через каждый шаг. Привяжи один конец ему к щиколотке, а другой держи, да покрепче.

Пока Сэм возился с узлом, Фродо сторожил Голлума. Итог оказался неожиданным: Голлум запищал, тоненько и душераздирающе. Жутко было даже слышать этот писк. Голлум выгибался, пытаясь достать зубами до щиколотки и перегрызть узел, и выл не переставая.

В конце концов пришлось поверить, что Голлуму и правда больно, но узел здесь был явно ни при чем. Фродо проверил его и убедился, что петля затянута не так уж и туго. Сэм оказался милосерднее, чем его речи.

– Что с тобой? — спросил Фродо у Голлума. — Ты хотел убежать, и мы тебя связали, но делать тебе больно мы вовсе не собирались.

– Больно, больно! — шипел Голлум. — Оно морозит, оно кусает![418] Его сплели проклятые эльфы — чтоб их разорвало! Злые, жестокие хоббитсы! Вот почему мы хотели убежать, мое Сокровище, вот почему! Мы догадались, что это жестокие хоббитсы. Они водятся с эльфами, ужасными зоркими эльфами! Развяжите нас! Нам больно!

– Нет, — ответил Фродо. — Веревки мы с тебя не снимем. Разве что… — он на мгновение задумался, — разве что ты дашь такое обещание, чтобы я мог поверить.

– Мы поклянемся, поклянемся, мы будем делать все, что они нам скажут, да! — подхватил Голлум, по–прежнему корчась и хватаясь за лодыжку. — Веревка делает нам больно!

– Поклянешься? — переспросил Фродо.

– Смеагол, да, — сказал вдруг отчетливо Голлум и широко открыл глаза, в которых зажегся странный огонь. — Смеагол поклянется. На Сокровище.

Фродо выпрямился — и Сэма вновь поразили его суровый тон и слова:

– На Сокровище? И у тебя хватает дерзости? Подумай хорошенько!

Воедино сковать их и ввергнуть во тьму…

Неужели ты осмелишься вверить ему свою судьбу? Знай, эта клятва свяжет тебя крепко. Но Сокровище коварнее тебя. Оно может исказить твои слова и представить их в ином свете. Берегись!

Голлум съежился, повторяя:

– На Сокровище, на Сокровище!

– В чем же ты поклянешься? — спросил Фродо.

– Что Смеагол будет хорошим, очень хорошим! — решительно заявил Голлум. И вдруг, подползая к Фродо, хрипло зашептал, ластясь к его ногам и дрожа, будто в смертельном страхе от собственных речей. — Смеагол поклянется, что никогда, никогда не предаст Сокровища Ему. Он его не получит. Никогда. Смеагол спасет Сокровище. Но он должен поклясться на Сокровище.

– Нет! На Сокровище ты клясться не будешь, — отрезал Фродо, с жалостью, но сурово глядя вниз, на юлящего перед ним Голлума. — Ты надеешься увидеть Его и потрогать, но ты отлично знаешь, что от одного вида Сокровища потеряешь над собой всякую власть. Им, а не на Нем — если твердо решил клясться! Где Оно, ты знаешь. Да, прекрасно знаешь, Смеагол! Оно — перед тобой.

На мгновение Сэму померещилось, что хозяин внезапно вырос, а Голлум, наоборот, уменьшился. Там, где только что стоял Фродо, высилась суровая тень — тень могучего властителя, который ослепил бы мир своим сиянием, если бы не окутавшее его серое облако. У ног грозной тени скулила какая–то жалкая собачонка. И вместе с тем в чем–то эти двое были, как ни странно, сродни — и понимали друг друга без слов. Внезапно Голлум вскочил и принялся прыгать около Фродо, то ластясь к его коленям, то пытаясь, как собака, встать передними лапами ему на грудь.

– Прекрати! — велел Фродо. — Клянись!

– Мы клянемся, да, да. Клянусь! — отозвался Голлум. — Я буду теперь служить Хозяину Сокровища. Хозяин хороший. Смеагол тоже хороший, голлм–голлм! — И вдруг он снова разрыдался и потянулся к веревке, пытаясь ее перекусить.

– Сними веревку, Сэм, — приказал Фродо.

Сэм нехотя подчинился. Голлум сразу вскинулся и принялся скакать вокруг хоббитов, словно побитая дворняжка, которую хозяин, сменив гнев на милость, потрепал за ухом. С этой минуты в Голлуме наметилась перемена, к которой хоббиты вскоре привыкли. Почти исчезла всегдашняя шепелявость, прекратился скулеж; Голлум перестал обращаться только к себе и удостоил наконец этой чести и хоббитов. Если те делали к нему шаг или просто неожиданно резко поворачивались, он съеживался и отскакивал; эльфийских плащей старался не касаться, но в общем вел себя дружелюбно. Жалко было смотреть, как он из кожи вон лезет, чтобы услужить и подольститься. Услышав шутку или даже просто ласковое слово, Голлум заливался кудахчущим смехом и выкидывал какое–нибудь коленце, а если Фродо его упрекал, хотя бы и легонько, — немедленно пускался хныкать. Сэм старался говорить с ним поменьше. Новый Голлум, Смеагол, вызывал в нем еще больше подозрений, чем прежний, а нравился он Сэму меньше — если только это было возможно.