Он внимательно изучал ее удостоверение, даже несколько раз поднимал голову, сравнивая ее лицо с тем, что на снимке. Дженнифер воспользовалась моментом, чтобы вытереть влажную после его рукопожатия ладонь о брюки. Но вот он закончил и протянул ей удостоверение.

— Да, разумеется, мне и прежде приходилось иметь дело с людьми из ФБР, но, должен признать, они не были настолько… привлекательны. К сожалению, я не имею права обсуждать с вами эти дела. — Глаза его сузились. — Это вопрос национальной безопасности. Уверен, вы поймете.

Он указал на стену справа от него. Стена являла собой подобие алтаря, была сплошь увешана снимками, дипломами, заполненными каллиграфическим почерком, свидетельствами в золоченых рамочках. Дженнифер кивнула, надеясь, что он не заметит усмешки, промелькнувшей у нее на губах.

— Вы хорошо знаете Вашингтон? — В ответ она пожала плечами, и Бакстер воспринял ее жест по-своему. — Если хотите, чтобы кто-нибудь показал вам город, буду счастлив стать вашим гидом в ближайший уик-энд.

Пару лет назад, когда Дженнифер еще верила, что ума и трудолюбия достаточно, чтобы чернокожая женщина стала агентом ФБР, она встретила бы данное предложение с ироничной улыбкой и презрительным смешком. Но опыт научил использовать все имеющиеся в ее распоряжении средства и инструменты. А это, в свою очередь, означало, что она должна говорить Майлзу Бакстеру то, что он желает слышать. Только тогда можно будет вернуться к Корбетту не с пустыми руками.

— С радостью, — протянула Дженнифер и смущенно пригладила шапочку вьющихся волос.

— Вот и славно! — Бакстер расцвел в улыбке. — Прошу вас, садитесь. — Он кивком указал на кожаное кресло напротив стола. — Называйте меня просто Майлз.

— Спасибо, Майлз. — Она одарила его самой сердечной улыбкой. — А вы меня — просто Дженнифер.

Бакстер сложил ладони вместе, точно собрался молиться. От внимания Дженнифер не укрылось, что ногти у него обкусаны.

— Итак, Дженнифер, чем могу помочь?

Она полезла в карман жакета.

— Что вы можете сказать вот об этой монете? — Дженнифер протянула Бакстеру монету в плоском защитном пластиковом пакетике.

Он нацепил очки в металлической оправе и перенес монету под лампу с зеленым абажуром, стоявшую на столе, чтобы лучше видеть все детали. А потом вдруг резко поднял голову, и Дженнифер прочла на его лице крайнее изумление. Да и голос у Майлза изменился, он заговорил с запинками и неуверенно.

— Где…, как вам удалось раздобыть ее? — Он недоверчиво покачал головой, отвисшая кожа под подбородком затряслась. — Нет, невероятно! Невозможно! — Он прерывисто дышал, пальцы дрожали, пока он вертел в них монету, точно она раскалилась добела.

— О чем вы?

— Ну, тут нет никаких сомнений. Это «двойной орел» тысяча девятьсот тридцать третьего года выпуска.

Дженнифер пожала плечами:

— Я не являюсь экспертом по части нумизматики, Майлз.

— Да, конечно, извините. Правительство США начало чеканить золотые монеты с тысяча семьсот девяностых годов, а двадцатидолларовые монеты, или, как их еще называют, «двойные орлы», с тысяча восемьдесят сорок девятого года, со времен «золотой лихорадки».

— Но почему двойные? Ведь на монете всего один орел.

— Видимо, вот в чем дело, — медленно промолвил он. — Десятидолларовые монеты называли «орлами», а затем, когда появились монеты достоинством в двадцать долларов, их прозвали «двойными орлами». Большинство людей обладают не слишком развитым воображением.

— Да.

— Все дело в дате, — пробормотал Бакстер, и на его лице отразилась задумчивость.

— Вы хотите сказать, на монете? Так что же случилось в тысяча девятьсот тридцать третьем году?

— Важнее то, чего не случилось, — ответил Бакстер, задумчиво теребя кончик длинного розового носа. Щеки у него тоже порозовели, голос обрел прежнюю уверенность. Он отодвинул монету в сторону и откинулся на спинку кресла. — Самое интересное в золотой монете, отчеканенной в тысяча девятьсот тридцать третьем году, то, что Америка была погружена в глубокую депрессию. В марте тысяча девятьсот тридцать третьего года президентом был избран Рузвельт, и через несколько дней после инаугурации он запретил хождение в стране золота в любом виде. Запретил производство, продажу и владение золотом.

Дженнифер кивнула, она проходила это еще в школе, на уроках истории. Полный биржевой крах на Уолл-стрит в тысяча девятьсот двадцать девятом. За ним последовала Великая депрессия. Четверть всего населения стали безработными, страна погрузилась в хаос. В урагане обрушившихся на них несчастий, когда все ценные бумаги превратились в прах, а накопления разом обесценились, люди начали цепляться за то, в чью ценность свято верили. Золото.

— Президент хотел положить конец хаосу, успокоить рынки путем укрепления федеральных золотых запасов, — продолжил Бакстер, иллюстрируя свою речь выразительными жестами. — Был издан президентский указ за номером шесть тысяч ноль два, запрещающий частным лицам и банкам владеть золотом, а также производить расчеты с его помощью.

Эти монеты сразу же стали редкостью. Я правильно понимаю?

— Именно. Ко времени, когда Франклин Делано Рузвельт издал свой указ, в стране было отчеканено четыреста сорок пять тысяч пятьсот «двойных орлов» тысяча девятьсот тридцать третьего года выпуска. И все они оставались на Монетном дворе в Филадельфии в ожидании, когда их запустят в обращение. Чего, как вы понимаете, не случилось.

— Они не имели права их выпускать?

Бакстер улыбнулся:

— Они не имели права делать с ними что бы то ни было. За одним, разумеется, исключением. Пустить их на переплавку, что и произошло в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, когда переплавили все золотые монеты. — Его голос понизился до трагического шепота. — Так что официально, Дженнифер, «двойного орла» тысяча девятьсот тридцать третьего года существовать просто не могло.

Кларкенуэлл, Лондон

19 июля, 14.05

Он распорядился выкрасить фасад здания густо-черной краской, витрины скрывали то, что творится внутри, поскольку были замазаны тонким слоем белил. На этом фоне особенно отчетливо вырисовывалось название магазина; изогнутое в виде арки над входом, оно блистало крупными золочеными буквами. Том с гордостью прочел: «Кирк Дюваль». Маме бы понравилось. А чуть ниже шли уже более мелкие, но тоже золоченые буквы, одной ровной строчкой: «Изобразительное искусство и антиквариат».

Он посмотрел вправо, влево и начал переходить улицу. На секунду остановился, дойдя до середины и пропуская машины, и наконец приблизился к входной двери. Под его прикосновением она отворилась бесшумно, и он увидел горы оберточной бумаги, груды картонных коробок и деревянных ящиков; местами их содержимое высовывалось из-под соломы и специального синтетического наполнителя в виде мелких белых шариков. В одном — элегантные часы эпохи Регентства, в другом — мраморный бюст, то ли Цезаря, то ли Александра Македонского, он так до сих пор и не выяснил. В дальней части помещения виднелся уже полностью распакованный столик розового дерева для карточной игры времен короля Эдуарда VII; там же, на темно-зеленом сукне, красовалась ваза династии Хань с букетом из сухих цветов. Да, понадобится еще несколько недель, чтобы рассортировать и упорядочить все это.

Впрочем, последнее не слишком беспокоило Тома. Впервые в жизни, если ему не изменяла память, время работало на него. Нет, разумеется, он неоднократно подумывал остановиться, сказать себе «стоп» — или же просто играл с этой идеей. На протяжении последних нескольких лет нужды в деньгах он не испытывал. Но остановиться не получалось, самое большее — на несколько недель. Он снова брался за свое, притягиваемый после недолгого отсутствия, точно заядлый игрок, к обычному месту за столом для игры в блэк-джек. И конца-краю этому не было видно.

Впрочем, на сей раз все обернулось иначе. Мир вокруг изменился. Да что там говорить, он сам изменился, что доказала последняя работа в Нью-Йорке.