(Наблюдая за выражением лица, я убедился, что мой пациент, страдая дромоманией, по-видимому, испытывает реактивное раздражение на монотонность, однообразие ситуации, необходимость выполнять обычные бытовые обязанности. Поэтому он склонен к перемене впечатлений, перемене мест пребывания. В нём преобладает ощущение свободы, возможность бесконторольно проводить время.)

Два раза женился. Жёны опять лагерь делают. Два раза просто жил без расписки. Но всегда уходил. Резко. У меня пятнадцать детей.

— Можете назвать их всех по именам?

(Мой пациент внимательно и медленно перечисляет всех своих детей по имени. Судя по выражению лица, мой пациент при произнесении каждого имени ощушает разные чувства.)

— Я все помню…

— А в последний раз когда с детьми виделись?

— Давно не видел. Только помню из-за третьего сына, лет пятнадцать назад в суд ходил. Его посадили.

— А они вас не ищут?

— Нет…У них своя жизнь. Они мне тоже не нужны. А может они и не знают, где я. Я ведь везде. Пока здесь…Но я уже долго здесь. Привык и сил уже нет. Наверное, уже никуда больше не пойду, если не погонят…

(От моего пациента пахнет немного… алкогольным угаром.)

— Раньше вы тоже пили?

— Нет. Я помоложе когда был, то не пил. Ну так… Иногда.

— А сейчас пьёте часто?

— Раньше я пил на деньги, которые оставались от еды. Сейчас сначала пью, и на оставшиеся деньги кушаю.

— Утром сосёт… опохмеляетесь?

— Когда как… когда есть.

(Мой пациент, как и большинство бомжей России страдает алкогольной зависимостью.)

Мне было интересно везде ходить. Я тогда не пил, был нормальным, а меня в лагеря забирали. Сажали. Сидел. А сейчас я пью. Испортился, а меня никто не сажает. Статью отменили. Вроде, спасибо.

— Почему вроде?

— Я в лагерях был много раз, там режим, всё равно кормят. Я там много книг прочёл про путешествия, про Восток, про Гималаи… Я слышал, что сейчас в лагерях хуже. Лучше здесь.

— А не бывает так утром просыпаешься и жить не хочется? Вам не надоела такая жизнь?

— Нет… Наоборот, просыпаться не хочется. Спать бы и спать. И боженька ведь приходит…Гималаи… (Опять слёзы.)

— И всё-таки жить то так хочется? Нет желания выключить всё?

— Нет… Этого нет. Я сорок второго года и дай Боженька ещё прожить…

— Не могли бы вы рассказать про свою жизнь, когда вы бродяжничали, будучи молодым?

— Я так и не понял, за что меня в лагеря направляли. Это я сейчас пью. Испортился. Наверное, тогда я слишком свободным и счастливым был. Ну, я всегда улыбался. Незнакомые люди, которые меня встречали может думали, что я странный. Ну и что! Какое их, хрен дело! Некоторые заявляли на меня, что я нигде не работаю. Но я больным не был. Я был закаленным. Это сейчас насморк не кончается. Я тогда ходил всегда, даже зимой, в тонкой куртке и всё. Душа-то моя всегда была теплая. И не нужна одежда, когда душа греет. Вот так. У меня тогда денег никогда не было. И я без них обходился.

— Посоветуйте, как можно обходиться без денег?

— Это тогда было очень просто. Просыпался я очень поздно. Чем больше спишь, тем меньше надо денег. Когда спишь, не кушаешь ведь. (Мой пациент повторяется. Может быть это выученная легенда?) Лишь бы место было, где спать. Я ночевал всегда в общежитиях. Некоторые вахтёрши выручали. Может жалели. Это сейчас я такой. У-у-у! Это сейчас я небритый, а тогда… Я любил бриться. Любил разговаривать с теми, кто был в общежитии. И они меня угощали за завтраком. Постоянно Ну, не постоянно. Поэтому я ходил в одну столовую. Тогда были столовые. Там меня ждали. Я ведь вежливый, читал книжки в лагерях. Они ждали меня. И им был нужен, и они тоже. Я им подметал столовую, грузил и перетаскивал продукты. Хлеб грузил. Помню его запах. Пока грузишь, а есть хочешь. Они были довольны. Потом я получал обычно супа и каши. Постоянно.

— Вы сейчас хотите есть?

— Не так. У меня всегда есть хлеб. (Мой пациент вытащил большую булку из-за пазухи. Потом показал огурец и выронил пластмассовую кружку на пол.) И крупа сейчас недорогая. Иногда завариваю. Если не пью. После бани там. Голода нет. Пусть не врут. Крупа недорогая. Раньше крупу носил с собой. Кипяток всегда можно найти. Соль и сахар с собой ношу. Вот…И картошку ем, иногда. (Показывает спичный коробок и три куска сахара.)

— Ну, рассказывайте дальше…про столовую.

— В этой столовой еды хватало. Столовая № 2…

(Мой пациент рассказывает и его глаза приоткрылись и засветились, но теперь не от слезы, а от радости воспоминаний или от желания поесть то, что вспомнил)

Я дружил с поварами разных столовых. Знал когда прийти. Всё равно будут выливать на помой. Они выливали мне оставшийся суп, гарниры в целлофан. Сейчас так не получается. Столовых мало. Я просил. Не выливают. Гонят. Тогда я даже дружил с одной женщиной из столовой. Этот суп потом я согревал в общежитии и кушал.

— А зимой в морозы, где вы согревались?

— По разному. Я люблю читать. И сейчас читаю. В заброшенных домах ничего нет, а какие-то книги остаются. Я часами задерживался в книжных магазинах. Ходил в течение дня от одного магазина к другому. Сначала это не нравилось. Потом познакомился с ними, привыкли. Я много так что прочел. Я так обходил много книжных магазинов.

— А когда магазины закрывались?

— Я шел в чайную или кафе, где меня тоже ждали. Все мы люди,

родные и не красиво, брезгать друг другом. Я собирал со столов не до конца отдавшие свой вкус растворимые пакетики с чаем.

— Тогда разве они были?

— Ну лет десять назад же были. Я их собирал. В кипятке мне никогда не отказывали. Брал стаканчик, заваривал в них чай и опускал в них свои пакетики. (Показывает свою пластмассовую кружку.) Общался, пил чай, пил, пил и общался. Охотливых собеседников было много. Все хотели общаться со мной. Вот вам интересно сейчас со мной?

— Я с большим удовольствием вас слушаю.

— Вот. И они так. Ну, они угошали меня кексами, пирожными, коржиками. Так я выпивал стаканов десять-двенадцать, успев пообщаться с пятью-шестью посетителями кафе.

— А о чём вы чаще всего говорили?

— Я говорил о красоте города, о красоте женщин, о Гималаях. Меня слушали, и всем было так интересно, что они забывали пить чай. Некоторые подслушивали и тоже не желали уйти. Чая пили долго. Чая пили много. И опять были довольны и продавцы и покупатели. Всем же хорошо. Я пил кофе. Ведь использованный кофе еще может сгодиться. Я уверен, что самое вкусное и полезное от кофе остается после варки использованного кофе. Вот так. Мне размешивали эти остатки с кипятком. Люблю кофе с кексом. Вот так. А потом бежал в общежитие греть суп. Потом спал. Счастливое было время, иногда.

— Почему иногда?

— Потому, что кто-то на меня заявлял… Потом опять лагеря… Это хорошо сейчас нет статьи. А тогда статья была…

Проблема — это не то, что произошло, происходит сейчас с личностью или будет происходить с ней. Проблема — это то, как она к этому относится. Поэтому мой пациент по жизни, по-видимому, имел два этапа.

Первый, когда его бродяжничество не было проблемой. Оно было его ценностью и смыслом жизни. Он имел вполне зрелый взгляд на то, как он живёт и это его устраивало. Он был «бродягой во фраке» и его везде ждали как романтика, как интересного человека, как собеседника, как отшельника, к которым всегда у обывателей есть тяга, как тяга к монахам, маргиналам разных мастей, людей излучающих «свободу». В конце концов, к бесцельному хождению по жизни, как восприятию процесса жизни, а не стремления к её результатам (как суеты), у многих людей есть интерес. Но у моего пациента есть и второй этап его бродяжничества — деградационный. Изменение социальной среды (в рыночных условиях между бомжами началась конкуренция, они стали социальным слоем, их стали гнать, кстати, частотный анализ речи моего пациента показал значительное употребление слова «погонят».) привело к тому, что свобода и романтизм уменьшились, и, это надо было как-то восполнять. Поэтому мой пациент стал компенсировать эту утерю потреблением алкоголя. По-видимому, деградационные процессы моего пациента усугубились этой алкоголизацией, а также преждевременным старением, вызванным неполноценным питанием, болезнями и плохими условиями проживания. В конце сеанса я почувствовал, что мой пациент ощущает дефицит жалости со стороны людей. Я почувствовал, что мой пациент доверился мне (его глаза часто были на мокром месте), но мне не хотелось его жалеть, так как я хотел видеть того самого "бомжа во фраке", которым он был по молодости, но я видел иное. Поэтому я подал ему милостыню и мы попрощались.