— У меня складывается впечатление, что вы — личность с развитой психической саморегуляцией и самообладанием. Не так ли? Я заблуждаюсь?

— Конечно, заблуждаетесь. Есть вещи, которые заряжают меня. Например, я знаю, что надо проплыть 4 или 5 км через речку, а я никогда не плавал на такое расстояние и не знаю смогу ли я? Я заряжаюсь и плыву. Вот я недавно участвовал в звездном боксе. Я знал, что мне надо победить, что мне надо заняться этим, что я никогда со школы не занимался спортом, но задатки, у меня существовали такие. Пришёл в спортзал и стал тренироваться, и, в конце концов, я победил мощного, сильного и талантливого актёра Пороховщикова.

(Мой пациент может скрывать свои страдания. Общение показало, что мой пациент сопереживающий собеседник, излучающий заботу на всех и вся).

— Внешне вы — высокий, стройный, жилистый мужчина…

— Я никогда не занимался спортом со школы. Поэтому после бокса всё болело. Рука болит до сих пор. Нога начала давать знать о себе. Да выгляжу моложаво, все равно существует возраст — 50 лет, никуда не денешься.

— Вы имеете развитое образное мышление?

— У меня образное мышление как у неандертальца. Я вижу в начале предмет, я вижу то создание, что буду писать и тогда уже начинаю писать. Тогда образ начинает в моей голове и руке складываться. А в остальном я такой же несобранный и могу быть рассеянным. Но это ни как не относится к моей профессии.

Я никогда не пьянею, т. е. я могу быть страшно пьяным, но я чувствую, что я должен поехать домой, лечь спать, я не должен встревать в какие—то дурацкие споры, драться, лезть и т. д. Пока меня не трогают, конечно. Когда меня задели, я могу пойти на принцип. Но это чисто мужское достоинство.

— Очень часто люди выпивают и начинают подводить итоги. Кто я, что я, и что я сделал? Математики какого-нибудь НИИ начинают мнить себя Архимедами…

- После какого-то количества лет, когда ты смотришь на свои картины, как бы иносторонним взглядом, и, понимаешь, что они и не такие плохие. В процессе работы ты все время неудовлетворённо думаешь: «Вот я, вот, вот оно же близко вот я сейчас такое напишу!».

Я вижу недостатки у многих художников, и вижу достоинство великих мастеров, и недостатки великих мастеров. И я думаю: «Я же сам допускаю это и мне надо учится на этом». Всё покажет только время.

(Мой пациент ещё имеет творческий потенциал, хотя при первом восприятии мне показалось, что суета жизни или выживания его уже напрочь убила).

— Писать политиков… Это конъюнктура или способ самовыражения? — Только по истечению времени ты всегда хочешь что-то доделать, и ты не доволен. Ты пишешь картину в некоей эйфории, не осознавая даже то, что творишь, и, вдруг начинаешь царапать, экспериментировать и видишь настальгический домик в кустах, куда нельзя попасть. Он скрыт за какими то кустами.

(Защита дезориентацией).

— И всё таки почему пишем политиков?

— Иванов у меня в виде Фридриха короля, короля Германии, который тоже воевал. Он ненавидел военные действия и всё время тянулся к невоенному делу, а к творчеству, к искусству. Музицировал, играл на флейте, прекрасно пел. Вот это отношение к Иванову, который с одной стороны закрыт и я пытаюсь приоткрыть его личность.

(Я изначально почувствовал, что мой пациент является как бы моим коллегой. Только инструменты у него иные.)

— Бывает так, что вы в картине себя видите, свой кризис, нечто, что ранее не видели? И вам становится больно потому, что вы почувствовали сущность себя. Тем более, что в ней вы себя оголяете. Вы рассчитываете, что обыватель вас там не увидит?

— Есть мои работы, которые не оцениваются людьми, но при этом работа хорошая. Её не замечают. Ты не хочешь её никому отдавать, не хочешь её продавать, и ты его держишь. Или хочешь продать за такую сумму… Когда назначаешь цену, они смеются. «Ты что с ума сошёл?!». Но вдруг приходит ценитель. Я сразу начинаю видеть его мучения. Он приобретает эту картину. Он переживает, волнуется, и ты понимаешь, что нашёл, того покупателя. И он заплатит любые деньги, а денег у него нет. И ты ему хочешь подарить, потому что ты понял, что он твой клиент, он тебя почувствовал. Вот такие бывают работы.

Есть работы, которые ты пока не напишешь, не успокоишься. И тебя мучает эта работа, которая кажется идеальной. Всем она понравилась, но ты не доволен, потому что ты знаешь и вкладывал другое. И ты начинаешь её переписывать или выбрасывать. Через какое-то время опять её достаёшь. Дескать, я её добью. Ты соскабливаешь больше, чем потратил время, на письмо. Неделю можешь соскабливать. Ведь уже покрыл лаком картину. Понимаешь, что всё равно это не тот лак, надо снять и построить скажем сюжет, т. е. реконструируешь свои душевные процессы, которые были спящие. Это может тянутся достаточно долго. И, в конце концов, ты заканчиваешь и понимаешь, что ты попал.

(Это следствие недосягаемости и самообмана личности в понимании себя, но я рад, что моему пациенту удаётся немного приоткрывать великую тайну — тайну самого себя. Именно в этом является главная ценность и смысл жизни любого художника и обывателя тоже.)

Многие мои работы, не все конечно, меня будоражат. Ты испытываешь силенки, страдание беременной женщины, ты вынашиваешь, ты переживаешь. И когда она рождается, это как ребёнок, который потом наполняется энергией. Ты ее обхаживаешь, оформляешь в рамочку, одеваешь, т. е. делаешь как ребёнка, создаёшь и духовно наполняешь. Ты видишь её, ты можешь увидеть её во сне через много лет. Может она связана с тобой, некими невидимыми нитями, существует какая-то связь. И картина- это живое существо. Она живет самостоятельной жизнью после того как она родилась. От этого зависит, как ты написал. Если ты скажем, неграмотный, то и дети твои выходят неграмотные и безобразные. Но нельзя браться за вещь, если просто не умеешь рисовать. Лучше не берись за то, что не твоё.

(У моего пациента сильно развит архетип анимы. Несмотря на свою явно выраженную мужественность он имеет материнскую заботу о мире, о людях и всегда беременен плодами своего художественного творчества.)

У самураев есть замечательное правило: «Если мучаешься между жизнью и смертью — умри;

— Вам не бывает дискомфортно за то, что вы душой, а может и телом, разделись в своей картине?

— У меня есть картина «Голые Истины». В Храме голый человек склонился от стыда.

— Я видел эту картину и почувствовал, что это вы склонились от стыда!?

— Ну, конечно.

(Мой пациент обнажается и пишет про себя. Это смелость художника потому, что больно и страшно ощущать истину о себе. Но не является ли это самоистязанием истиной о себе. Об этом мы узнаем ниже?).

— А вот возвращаясь к стыду, который выражен на вашей картине. Там и ваш стыд, да? Это выражение вашего стыда как некое очищение? Что на картине изображено?

— На этой картине изображён храм, скорее всего католический, явление такое, как боженьки Христа. Он находится на заднем плане. Из темноты этого храма вечернего, лицо освещено в одежде. И на переднем плане перед зрителем съёжившись в калачик, сидит голый человек, который свернулся в калачик. Он на коленях, то ли молится, то ли прячется, это некое покаяние. Картина называется «Голая истина».

— Вы часто, в своих размышлениях приходили к голой истине.

— Голая истина — это сложное метафизическое состояние души. Во-первых я никогда не любил носить одежду с детства. Она меня раздражала, и, я до семи лет снимал штаны бегал голый. И меня мама секла, потому что стирала или вообще не находила меня, пока в школу не пошёл. Я где-то подсознательно чувствовал нелюбовь к одежде. Второе, это оголённые без кожи тело, которое ты мучаешь, истязаешь себя как люди, которые бьют себя и бичуют. Эта картина о состоянии наказания внутри себя. Одежда это условная вещь.

— Тяга к самоистязанию и оголению?