Когда же его ввели обратно в камеру, он тяжело дышал.

— Виктор? Ты цел?

— Угу. А вот противник нет.

— Лихо он Залтана отработал. Это один из бывших Черных Аистов. Афганский спецназ! — вдруг подал голос один из охранников. Говорил на ломанном английском. Я их не видел, но кажется, это были не пакистанцы.

Забросив майора обратно в камеру, они захлопнули дверь и удалились. Странно, что больше с собой они никого не увели. Неужели это все? Да нет, вряд ли. Скорее всего, для массовки возьмут кого-то из своих осужденных.

— Против кого ты сражался? Против того, что в камуфляжных штанах был?

— Ну да. Он оказался поляком. Кого в этом лагере только нет. Сброда хватает. Американцы сюда их как на сафари возят. Суки.

— Как ты его нейтрализовал? — поинтересовался я. — Ведь с виду он казался серьезным бойцом!

— А! — устало отмахнулся он. — Ничего особенного! Сначала я просто отступал, потом подобрал горсть песка и швырнул ее ему в глаза. Затем контратаковал. А слепого обойти не сложно, подставил подножку. Оказавшись сверху, я ему с силой вывернул руку. Сломал, судя по всему. Криков не было. А бой был закончен. Зрители конечно же в бешенстве — уже двое «курсантов» проиграли бой один на один. Они не такого ждали.

— Хорошо отработал. А так можно?

— А чего тут думать? На войне все средства хороши, даже подлые! Честно сражаются в спортивных секциях, а тут куда ни глянь, везде гниль одна.

Больше мы не говорили. Просто молчали.

Еще двоих сегодня забрали, а вернулся только один. Его Сергеем звали — против него тоже выбрали длинный нож, но он как-то умудрился перехватить инициативу, а заодно и сам нож. Противника порезал, но ликвидировать не успел. Нож забрали, а самому по ребрам дали.

Остаток дня прошел в полной тишине. Даже просто поговорить было не о чем — каждый замкнулся в себе.

Ночью в камерах было тихо, а в некоторых теперь еще и пусто. Привычный шепот из камеры Семена больше не доносился. Воздух казался гуще, тяжелее от сознания этой потери. Нас оставалось десять.

— Громов, — тихий, но абсолютно четкий голос донесся сквозь несколько стен. Это был Кикоть. Его камера, вроде бы, была через две, в сторону выхода.

— Чего, майор?

— Твой бой… Какой он был? — в его голосе был лишь холодный интерес.

Я все рассказал ему, но максимально кратко.

— Они этого не любят. Они хотят зрелища, крови, а не работы профессионала. А мы им сегодня всю малину испортили. Будут последствия.

— Семена не стало, — сказал я, глядя в темноту.

— Но это нормально! Его смерть — еще один аргумент в пользу того, что нужно бежать.

— Ты же сам говорил, что сейчас не самое удачное время для побега. Что это самоубийство, учитывая где мы!

— Ситуация изменилась. Я тут подумал. Сегодняшний сигнал с того пикапа… Кто-то проявил к тебе нездоровый интерес. Это значит, у них на тебя другие планы. Не быстрая смерть на арене, а что-то иное. Возможно, передача другой группе. Или использование в качестве «образца» для иных целей. Как язык ты им точно не нужен, иначе бы уже допрашивали… Любое повышенное внимание — это брешь в их системе. Слабость, которую можно использовать. Нужно постараться этим воспользоваться и понять, кто внутри.

— Что ты предлагаешь?

— Пока не знаю. Следующий выход — на прогулку. Мы должны быть готовы действовать мгновенно. Нужно создать неконтролируемый инцидент. Драку, поджог, короткое замыкание — неважно. Главное — отвлечь основную массу охраны. В возникшей суматохе — прорыв к главным воротам. Там постоянно только два часовых. И им дела нет до того, что внутри лагеря. У них все внимание нацелено на то, что вокруг лагеря! Понимаешь, о чем я⁈

— Да. А дальше-то что? Горы, пустыня. Мы без оружия, без воды. И у тебя рука повреждена.

— Дальше — выживать. Как я выживал до этого. Как выживал ты. Это все равно лучше, чем быть «куклой» на этой скотобойне. Шанс мал. Но он есть. Будь готов к моменту, в нужный момент я дам знать. На прогулке, а может и на озере, во время купания. Будт начеку, понял?

Он замолчал. Его слова, тяжелые и неоспоримые, повисли в темноте камеры. Майор был прав. Любой, даже самый призрачный шанс, был лучше этой медленной, унизительной бойни, которой вообще не должно быть, ибо нельзя играть в бога и так обращаться с пленными. Просто нельзя.

Я лежал на вонючем матрасе и смотрел в потолок, где медленно ползал луч прожектора. Теперь нужно было только дождаться подходящего момента. И быть готовым умереть за этот шанс.

Скрипнула дверь. Раздались тяжелые шаги. Рядом с моей камерой показался охранник.

— Семьдесят семь двенадцать… — грубо произнес он, опять на английском. — Тебя хотят видеть! Подойди ближе, руки!

Ваши лайки помогают Громову быстрее найти способ побега)

Я молча поднялся, но охранник жестом показал, что не сейчас. Снаружи раздался чей-то крик и он тут же скрылся из виду. Шаги затихли в дальнем конце коридора. Скрипнула дверь.

— Что, уже не нужно? — хмыкнул я ему вдогонку, затем вновь сел на матрас.

Слова Кикотя повисли в спёртом воздухе, тяжёлые и звенящие, как пустая гильза на бетоне.

Я потрогал языком ранку на внутренней стороне щеки — результат прилета по касательной кулака того негра. Теперь будет болеть дня три точно. Обработать бы, да только времени нет. Тут был момент, что по требованию, могли отвести в медчасть… А могли и не отвести. Чаще второе. К тому же время было упущено ожиданием завершения всех боев. А сейчас медчасть конечно же закрыта.

Чуть не рассчитал. Впрочем, тогда бы мог не получиться разговор с Виктором.

План. Побег. Слова, которые здесь, в этом проклятом, пропитанном болью и кровью месте, звучали как настоящий бред. Почти никто из кукол уже не помышлял о побеге — большинству внушили, что так они еще хоть немного поживут, а при попытке побега будет применено самая страшная афганская пытка, которую советские бойцы знали под названием «Красный Тюльпан». Однако майор, в отличии от остальных мыслил иначе. Он говорил без тени сумасшествия, уверенно и твердо… Да и сам я придерживался того же мнения, несмотря на то, что провел тут совсем немного времени.

Оба думали одинаково. С холодной, выверенной жёсткостью, где не осталось ничего, кроме воли к жизни. А у меня она была очень сильной — один раз уже умереть довелось.

Устав сидеть, я прилёг на дурно пахнущий матрас. Сон естественно не шёл. Мозг принялся за работу, лихорадочно перебирая обрывки информации, варианты возможных действий, риски… Точно так же как и всегда, перед сложной операцией.

Камеры. Решётки. Засовы. Охрана. В первую очередь все упиралось в ту железную дверь в конце нашего блока. Её открывали только для того, чтобы вывести или завести «куклу», ну и для того, чтобы раздать пищу. Внутри, во время нашего заточения, охраны почти никогда не было. Они стояли снаружи, у входа в здание, и на вышках по периметру. Их голоса доносились чуть ли не постоянно — болтовня, смех, обсуждения ставок.

Отсюда, из камер сбежать крайне сложно. У нас ничего для этого не было.

— Возможно, на прогулке, или на озере будет проще, — это слова Кикотя.

Значит, действовать надо будет во время одного из этих предстоящих выгулов или помывок. Когда мы все вместе, когда суета, когда охрана уверена в себе и расслаблена, считая нас покорным скотом. Ну а как иначе? Почти все куклы это обычные солдаты, прошедшие только обычную трехмесячную либо полугодовалую учебку. Почти все обычные мотострелки, редко когда десантники. Были дезертиры, у них моральный дух очень низкий. Что с ними делали до того, как они попали в лагерь, даже думать не хочется. Часть кукол появились тут благодаря старику Малику. Наверняка, были и другие работорговцы, как бы мерзко это ни звучало.

Срочники больше двух недель тут не протягивали, а вот сверхсрочники вроде погибшего сегодня Семена или того же Сергея, эти явно покрепче будут. Потому и держаться еще.