— Я вырасту и стану таким же сильным, как папа! — прорыдал Егорка. — И вы у меня тогда попляшете…

Я вздохнула. Он говорил не своими словами, копировал Трохима. Тот любил трясти кулаком перед носом у Олеси и кричать, что вот он где нас всех держит, и мы попляшем, если попытаемся хоть на капельку ослушаться его приказа.

— Или какой нибудь проходимец воткнёт в тебя нож, и ты умрёшь, так же как папа… Нельзя полагаться только на силу. Посмотри на Мишаню: он сильный, сильнее дяди Прошки, сильнее твоего папы, но он всего лишь вышибала. А у твоего отца был трактир… Знаешь почему?

— Почему? — всхлипнул Егорка.

— Потому что твой папка, хотя и махал кулаками налево и направо, понимал: сила — не главное. Гораздо лучше договариваться. — И прежде чем сын возразил, добавила с весёлой усмешкой: — Вот представь: если бы папка не заплатил за мясо, а поколотил мясника, разве мясник в следующий раз привёз бы нам мясо? Или молочник — молоко?

— Не привёз бы, — он немного успокоился и уже не рыдал, хотя по прежнему лежал ничком на старой соломе.

Я осторожно потянула его к себе. Он поддался и поднялся, чтобы угодить в мои объятия.

— Ну вот видишь. Значит, сила — не самое главное. Гораздо лучше договариваться. Давай договоримся: я побуду главной, а когда ты вырастешь, трактир достанется тебе, как хотел папа. Хорошо?

Егорка прижался ко мне и замер, уткнувшись в подмышку. Я не сразу поняла, что он говорит. Только когда переспросила, он на миг повернул ко мне заплаканное лицо и выпалил:

— Но ты же баба!

Можно было начать убеждать сына, что баба тоже человек, но я решила пойти другим путём и сыграть на авторитете отца.

— Но это не помешало твоему отцу договориться со мной и соблюдать эту договорённость…

— Договориться? — он снова выглянул из под мышки. — С тобой? О чём?!

— О том, что мы муж и жена, — я отвела прядку волос со лба и ласково провела по горячей, опухшей от слёз щеке сына. — Что у нас будут дети, много детей. И что он будет заботиться обо мне и о вас.

Он на миг задумался и выдал:

— Но почему тогда…

Не договорил, замолк, но я поняла, о чём он: почему тогда отец колотил нас почём зря; почему сёстры недоедали; почему всё было так ужасно…

Я ответила так честно, как только могла:

— Потому что, когда я вышла замуж за твоего отца, я была очень молодая и глупая. И вместо того, чтобы тоже поставить свои условия, которые твой отец непременно соблюдал бы, просто согласилась на то, что предложил он. Мне не сладко жилось с мачехой, и я больше всего на свете мечтала сбежать из дома. Не думала о будущем дальше этого побега…

— А мы с тобой, — резко перевёл разговор сын, — о чём будем договариваться?!

— Мы с тобой договоримся, что я буду управлять трактиром, а ты будешь меня слушаться. Хорошо?

Сын на миг задумался и вздохнул:

— Но ты же баба! А я мужик. И значит, я главный!

«Вот, блин, на колу мочало — начинай сначала…» — тяжело вздохнула я.

— Хорошо. Ты главный. А теперь скажи, главный Егорка: ты знаешь, как держать трактир? Как договариваться с мясником и молочником? Сколько покупать пива? Когда латать крышу, а когда чистить печь на кухне? Знаешь?

Он отрицательно мотнул головой и опустил плечи.

— Вот то то и оно… Чтобы быть главным, тебе надо немного подрасти и многому научиться.

— А ты знаешь? — поднял на меня взгляд Егорка.

Я уверенно кивнула. Он на миг задумался и снова повторил, но теперь в его голосе слышалось отчаяние:

— Но ты же баба! Надо, чтобы ты вышла замуж за дядю Прошку!

— И тогда у нас с дядей Прошкой родится свой сын, — попробовала я зайти с другой стороны. — И он будет любить не тебя и гордиться не тобой, а своим сыном. А когда мальчик вырастет, именно он станет здесь главным. А не ты…

— Почему это?! — нахмурился Егорка. — Это папин трактир.

— Потому что трактир тогда станет дядей Прошкиным, — терпеливо объяснила я. — И у него будет свой наследник. Вот так то, Егорушка. Поэтому я и отказала дяде Прошке. Ведь этот трактир — твой. И когда ты вырастешь, станешь здесь главным.

Он кивнул, лицо мгновенно посветлело. Такой исход ему явно понравился.

— Так как, — напомнила я о главном, — мы с тобой договорились? Я управляю трактиром, ты меня слушаешься, а когда вырастешь, получишь своё наследство целым и невредимым. Идёт?

— Идёт, — кивнул Егорка и обнял меня. — Мам, но если что, ты говори мне… Я же мужик…

— Договорились, — я постаралась спрятать улыбку, чтобы Егорка не понял, как забавно звучит его «Я же мужик».

Из конюшни мы вышли вместе. Мир между нами был заключён, и договорённости соблюдались обеими сторонами в полной мере. Хотя первое время Егорка иногда забывался и начинал грозить сёстрам кулаками. Тогда мне приходилось напоминать ему о новых правилах.

Егорка принёс из чулана постельное бельё. Не совсем новое, конечно, скорее очень старое. Оно много лет пролежало в сундуке, заботливо переложенное полынью от моли, в ожидании своего часа.

Трохим купил трактир почти тридцать лет назад у старухи солдатки. Детей у неё не было, а сама она уже не справлялась.

И вот что интересно: Олеся, да и все остальные, всегда считали, что Трохим практически спас это заведение от разорения. Но стопка простыней из самотканого льна переворачивала всё с ног на голову. Очень странно, что в якобы процветающем трактире гости спали на голых тюфяках, а в разоренном — на простынях, пусть и довольно грубых.

Я сделала мысленную зарубку: спросить у Авдотьи о прошлом. Она ещё должна помнить.

А пока постелила новые простыни, пахнувшие полынной старостью, уложила детей и легла сама. За окном уже стемнело. Я страшно устала, мышцы ныли от напряжения. Зато в избе теперь царила чистота и порядок: все дети были выкупаны, а грязная одежда выстирана и развешана на верёвке во дворе.

Девочки никак не могли угомониться: шушукались и вздыхали. Для них спать на отцовской кровати, на старой перине, казалось почти райским удовольствием.

Егорка, правда, пытался занять место отца, но одного моего взгляда хватило, чтобы он отступил и полез на полати, надувшись, как мышь на крупу.

Заснула я быстро, едва успев мысленно пробежаться по пунктам плана на завтра: хорошенько осмотреть трактир; сделать ревизию запасов; пошариться в чулане…

Егорка сказал, что у отца были деньги, но где именно они хранились, сын не знал. Значит, я во что бы то ни стало должна найти заначку Трохима. Без денег мне придётся тяжко. Если уж в доме было так грязно, значит, и в трактире не лучше.

— Олеся! — меня опять разбудил громкий шёпот Авдотьи.

На миг даже показалось, что весь прошлый день мне приснился и я снова открыла глаза во вчерашнем утре. Но нет, вокруг царила ночь.

— Что случилось? — вскочила я. — Что то с детьми?!

— Нет, — Авдотья мотнула головой, — обоз приехал…

— Какой ещё обоз? — не сразу поняла я.

— Ну дак… купеческий… Ось у них сломалась по дороге, вот и тащились весь день. Только только до нас добрались. Разместить надобно. И накормить.

Я мысленно застонала. По ощущениям, я только только заснула. Мышцы ещё даже не расслабились, и каждое движение давалось с болью. Но и упускать клиентов было бы глупо: целые обозы у нас останавливаются очень редко.

— Хорошо, — прошептала я, — иду…

Авдотья кивнула и стремительно выскочила из избы. Я кое как натянула платье и добрела до стола с закрытыми глазами. Там лежали ключи от чулана, которые я забрала у Егорки. В окно, сквозь толстое полупрозрачное стекло, светила луна. Я зевнула, прикрывая рот ладонью, и огляделась. Дети спали.

На цыпочках, чтобы никого не разбудить, вышла на крыльцо. Тёмное небо, обильно усыпанное светлячками звёзд, казалось глубокой, опрокинутой над миром чашей. Лёгкий свежий ветерок залез под подол, вызывая мурашки от ночной прохлады. Я поёжилась и глубоко вдохнула, наполняя лёгкие воздухом. Одуряюще пахло ночной фиалкой. Её сладкий аромат обволакивал и шептал на ухо: «Спи… Спи…»