Сын на миг задумался, а потом покачал головой:

— Нет, не хочу… И Анушке ж надо хорошего жениха найти. А кто на нищую девку позарится? Только такой же нищий…

Он вздохнул и, кивнув на семь монет, разложенных полукругом, предложил:

— А может, снова дать объявление? Если в прошлый раз получилось гостей привлечь эльфами и гномами, значит, и сейчас получится…

Я покачала головой:

— Уже не получится. Сейчас все так делают. Нам просто повезло быть первыми. Надо придумать что то другое… Вот если бы мы могли подавать купцам то, что напомнило бы им о родине, то они пришли бы к нам… Помнишь, как вышло с картаровским бурачником?

Сын кивнул и наморщил лоб.

— Но для этого надо знать, как и что готовить, — я вздохнула. — А ни я, ни Авдотья не умеем… А чтоб научиться, надо ехать в столицу и потратить много лет… Ты уже вырастешь к этому времени.

Он снова кивнул… Подумал немного и выдал:

— Так, может, у купцов и спросить? Ну, они то точно знают, что готовят у них дома. Пусть расскажут нам.

Гениальная идея Егорки понравилась всем. И мы с воодушевлением взялись за её воплощение.

На следующий же день, с ура пораньше, мы помчались в город, к городскому писарю. Купцы все грамотные, читать писать умеют, значит, можно повесить растяжку над дорогой, где будет написано, что в нашем трактире можно получить скидку в пять монет за рецепт из другой страны.

Писарь за одну монету нацарапал на листке бумаги несколько слов. Местные буквы оказались похожи на таракашек с множеством ножек, гуляющих в цветах. Я даже подумала, что писарь посмеялся над неграмотной трактирщицей и просто нарисовал глупую картинку. Но купец, которому мы показали листок, прочёл именно то, что нужно…

Оказалось, буквы здесь делятся на две большие группы: вроде гласных и согласных. Так вот, «гласные» — это и есть букашки. От количества и положения ножек зависит звук, который они обозначают. А «согласные» — это те самые цветочки, собранные в букеты. От количества лепестков и цветов в букете зависит и буква…

Есть ещё один алфавит, больше похожий на иероглифы, но он используется только среди аристократов, потому что считается, будто простой люд не в состоянии запомнить сложное начертание букв.

«Простой люд» в моём лице совершенно не был с этим согласен. Но его, как водится, никто не спрашивал.

Для растяжки мы купили длинный отрез самого дешёвого льна. Для краски замешали уголь со смолой, чтобы надпись не смыло дождями. А стойками для растяжки стали обычные деревья, росшие по обеим сторонам дороги.

Буквы мы с детьми переносили с бумажки на ткань целых два дня. Считать ножки и лепестки оказалось забавно. И к тому времени, когда мы закончили, даже Ванюшка легко различал написанные буквы. У моих детей появилась новая игра, а все доступные поверхности были украшены букашками и цветами. Дети писали слова, которые можно составить из тех букв, что были им известны.

Возможно, что то есть правильное в идее двух алфавитов, если детям так просто освоить букашки и цветы. Потом с них будет проще перейти на символы. А пока я решила взять пару уроков по таракашкам… Очень уж нужны были нам недостающие буквы.

Зато баннер получился на славу. Он обошёлся нам в пять монет: одну отдали писарю, на две купили ткани и на две монеты накормили путников, которые помогли нам натянуть растяжку над дорогой.

И подарил надежду, что всё будет хорошо.

Несколько дней баннер провисел без всякой пользы. Купцы его замечали, читали, подъезжали к воротам, чтобы спросить у Егорки, правда ли то, что там написано. Но, получив утвердительный ответ, всё равно направляли обозы в город под защиту городских стен.

Дети расстроились: затея, казалось, провалилась. Авдотья жалостливо вздыхала и поджимала губы, глядя на меня. Её сомнения в моей разумности, похоже, лишь укрепились после «провала». Однажды вечером она даже попыталась меня утешить:

— Нельзя каждый раз полагаться на везение, пора думать головой. И выйти замуж, конечно… За Прошку. Потому что Тимоха сюда не переедет, а заберёт тебя к себе.

Не отчаивались лишь двое: Мишаня и я. Мишаня — потому что не совсем понимал, что происходит. Я — потому что знала: не всякая реклама срабатывает с первой минуты. Иногда нужно время, чтобы она «раскачалась».

Так и вышло. Первый караван завернул к нам примерно через неделю.

Я занималась очисткой местного напитка в баре, готовясь к вечернему наплыву гостей из Ламана, когда в помещение ворвался взъерошенный Егорка:

— Мам! — радостно закричал он с порога. — Там купцы! По рекламе! Их много!

Я улыбнулась и кивнула:

— Отлично! Пусть заезжают во двор. Я предупрежу Авдотью.

— Мам! Это большой обоз! Я насчитал двадцать человек, и ещё осталось! — Егорка ловко считал в пределах двух десятков, но дальше начинал путаться и заикаться, оправдывая нежелание учиться тем, что такие большие числа ему вряд ли пригодятся.

Я не стала напоминать, что счёт до двадцати — это мало. Егорка и сам поймёт: он у меня умненький, хоть и с отцовским гонором.

— А ты считай двадцатками, — посоветовала я. — Десять человек — двадцать монет. Ещё пять человек — ещё десять монет…

— Там больше, чем два раза по двадцать, — в голосе Егорки прозвучала паника. — И они хотят поговорить с тобой. Ну скорее, мам, а то уедут! Они не могут ждать долго!

«Больше?!» — встрепенулась я. В прошлый раз обоз состоял из четырнадцати человек и считался довольно крупным: подводы стояли во дворе плотно. Примерно на такой состав я и рассчитывала, когда готовила рекламу.

— Ванюшка, ты за старшего, — кивнула я младшему и бросилась к воротам. Обоз нельзя упускать, даже если Егорка ошибся в подсчётах. Хотя я знала: когда ему нужно, он считает ловко.

Я была готова к шутке, но не к тому, что увидела наяву.

Караван оказался огромным — тянулся от наших ворот до самого леса. Это был именно караван, а не привычный обоз. Вместо лошадей подводы тащили белоснежные верблюды. Сами подводы нельзя было назвать телегами: слишком длинные, с высоким пологом из плотного серого полотна над каждой. На ум самопроизвольно пришло слово «арба».

Купцы, однако, не вписывались в образ восточных гостей. Ни ярких халатов, ни тюрбанов, ни хитрого прищура. Обычная, можно сказать, европейская внешность — разве что невысокого роста. Одежда тоже ничем не выделялась.

— Вы хозяйка? — ко мне подошёл коренастый мужчина чуть ниже меня, в кожаных доспехах и чёрной бандане (в этом мире банданы оказались самым распространённым мужским головным убором — я видела их так же часто, как платки на женщинах).

— Я. Меня зовут Олеся. Это ваш обоз?

— Наш. Я отвечаю за безопасность. Можете называть меня Кроп.

— Очень приятно…

Я попыталась проявить вежливость, но Кроп бесцеремонно перебил:

— Это ваше? — указал он на баннер за воротами. Не дав мне ответить, продолжил: — Госпожа Омул готова поделиться рецептом своей родины, если вы позволите её людям приготовить и поесть своей еды.

Его слова должны были насторожить, напугать. Но я, испорченная безопасностью другого мира, лишь ответила:

— Конечно. Именно для этого мы и повесили объявление. Мы хотим кормить гостей едой, к которой они привыкли на родине, и будем рады научиться готовить то, что вам нравится.

Кроп усмехнулся. Мне почудилось в его усмешке что то неприятное — то ли презрение, то ли пренебрежение. Но я отмахнулась от ощущения, как от надоедливой мухи.

— Мне нужно минимум пять комнат, желательно приличных — без клопов, трактирной вони и грязи.

— У нас шесть, — улыбнулась я, сдерживая нарастающее недовольство. Что за манера разговаривать так, будто собеседник — грязь под ногами этой госпожи Омул?

— Могу я посмотреть? — прищурился безопасник.

Этот прищур неожиданно успокоил меня: точно так же смотрел глава службы безопасности в моём банке, когда клиент казался… скажем, немного не таким, как все. Он называл таких смешным, а не обидным словом — «при пи пи нутые».