Однако вынести тяжёлый запах, пропитавший стены мясного павильона, дано не каждому. Я начинала задыхаться через две минуты. А через три готова была заплатить любые деньги за любой кусок, лишь бы быстрее оказаться снаружи.

Так вот… Я просто не знала, что такое мясной ряд на ярмарке в Ламане. Вонь я почувствовала, как мне кажется, стоило только оказаться за высокими каменными стенами городка. Просто никак не могла определить. Ну откуда мне знать, как пахнет гнилое мясо? Не слегка завонявшее, как будто бы летом ты забыла вынести мусор, в котором вдруг оказались мясные обрезки, а именно сгнившее до мерзкой сине зелёной кашицы.

Я даже не сразу поняла, что это за дрянь лежит у стихийной помойки рядом с бойкой торговкой, продающей ощипанных и разделанных кур. Они лежали на прилавке небольшой кучкой из трёх штук, худые, синие и совсем неаппетитные.

— Мам, — дочь, как назло, потянула меня именно к ней, — курицу купить надобно. На лапшу сгодится. И дёшево, и сытно.

— Папка завсегда двух куриц брал, — вмешался Егорка.

— А ты откуда знаешь?! — вскинулась Анушка. — Я тебя ни разу на кухне не видела, когда отец приносил продукты.

— Тю, — презрительно фыркнул мальчишка, — батька меня с собой на ярмарку брал. Так что я получше тебя всё знаю.

— Ничего ты не знаешь! — Кажется, начиналась ссора.

Но вместо того, чтобы успокоить детей и погасить конфликт, я думала только о том, что больше не могу терпеть эту вонь. Тошнота подкатывала к горлу, а в висках гулко стучало, отдаваясь болью, будто барабанщик от всей души лупил палочками по моей голове.

— А может, нам купить живых кур? — внезапно нашла я выход из ситуации. — И будет у нас не только мясо, но и яйца? И цыплята?

— Нет, мам, — в один голос отказались от моего предложения дети. А сын добавил: — Кур кормить надо. И дохнут они. И не несутся. Батька сказал, пустая трата денег.

— Он уж пытался кур завести, — подхватила Анушка, — даже загородку построил. По двору то нельзя их пускать, или задавят, или скрадут.

— Только они всё равно сдохли все, — подхватил Егорка.

— Ага, — кивнула дочь, — сожрали всю траву в загончике и сдохли.

— Батька сказал — больные…

— Авдотья сказала — с голодухи…

Дети опять спорили, не замечая, что мы уже идём прочь от мясного ряда, туда, где птицу и животных продавали живьём. Та, другая Олеся, немного ориентировалась на ярмарке, потому я доверилась её памяти и шла как на автопилоте.

Среди живых животных тоже пахло не розами, а вполне себе навозом. Но даже когда худая лошадь опорожнила кишечник прямо при нас, воняло не так противно, как от гнилого сине зелёного мяса.

— Уважаемый, — обратилась я к хмурому крестьянину, сидевшему рядом со своей клячей, пробежав взглядом по немногочисленным торговцам в этой части рынка, — а подскажите, пожалуйста, где мы можем купить кур?

«Уважаемый» поднял на нас мутный от выпитого пива взгляд и, икнув, махнул рукой куда то в сторону:

— Тама… Только вы опоздали уж. Курей сегодня всех разобрали.

— У Тимохи с десяток осталось, — вмешался в беседу его сосед, продававший худую овцу с грязной шерстью, в которой застряли репьи. Овца тревожно блеяла и смотрела вокруг испуганными глазами. — Только он уж уезжать собрался. Вон, грузится.

И правда: хмурый, кряжистый мужик в опрятной белой рубахе, домотаных штанах и в самых настоящих лаптях грузил в телегу большие бочки, которые никак не хотели лежать и постоянно скатывались с переполненного возка. Тимоха раздражённо тряс густой, кудрявой бородой и ругался.

— Мам, — прошептал Егорка, хватая меня за руку, — к нему нельзя ходить… Он с батькой в прошлом годе побился на спор и заломал батьку, как мальца. Батька все деньги ему отдал. А мне такого леща отвесил! У меня три дня в ушах звенело.

Анушка насмешливо фыркнула, но тоже, на всякий случай, взяла меня за руку.

— Пойдём обратно, мам. Нам же мясо надо купить. И ты сказала, что сегодня я главная по покупкам, — напомнила она мои же слова.

Но вернуться в мясной ряд было выше моих сил. И я поступила совсем не так, как должен поступать ответственный родитель: просто вручила Анушке несколько монет и отправила детей за мясом, поручив Егорке охрану сестры от недоброжелателей.

А сама решительно направилась к Тимохе. Потому что идея завести кур теперь казалась мне гениальной. Кормить их будем объедками, а они будут нести нам яйца. А если вдруг, как этой ночью, на пороге неожиданно появятся денежные путники, всегда можно будет отправить куру в картаровские щи, и не оказаться в ситуации, когда нечего предложить гостям. Не зря же в той, другой жизни была в народе поговорка про петуха и щи.

— Доброго дня! — сияя широкой улыбкой, подкатила я к Тимохе, в очередной раз закинувшему бочку на самый верх. — Помочь?

Тимоха пытался приладить бочку на крышу большой клети с десятком упитанных белых кур с ярко розовыми гребешками. Но она никак не хотела лежать на месте и всё время скатывалась.

— Обойдусь, — буркнул Тимоха, кряхтя от напряжения и пытаясь одновременно удержать бочку и перекинуть через неё верёвку, чтобы привязать к клети. — Да и чем ты поможешь то? Раздавит тебя бочка то, а мне потом ответ перед мужем твоим держать.

Я покачала головой. Так у него ничего не выйдет. А вот если убрать клеть с возка, то сразу освободится место и для двух бочек, и для большого рулона плотного отбелённого льна, лежащего на бочке, стоявшей рядом с телегой.

— Я куплю у вас кур. Вы разберёте клеть — и место освободится… Она ведь у вас разборная… Вон, верёвками стенки между собой скреплены…

Тимоха тяжело выдохнул, отпустил бочку, которая с облегчением скатилась вниз и замерла у его ног на утоптанной тысячами ног земле.

— Ну, коль не шутишь… Так продам кур то. Сколько тебе?

— А сколько у вас осталось? — спросила я.

— Десяток кур и петух, — кивнул Тимоха. — Ежели всё возьмёшь, за восемнадцать монет отдам. Считай, две монеты сбережёшь. Утром за двадцать продавал.

Я вздохнула. Купец заплатил мне тридцать. Анушке я отдала пять. Но помимо кур мне ещё надо и остальные продукты купить.

— Дорого, — покачала головой. — Пятнадцать, не больше.

Тимоха фыркнул:

— А может, тебе за просто так их отдать?! — ехидно спросил он.

— За просто так не возьму, — ответила я. И, понимая, что торговаться толком не умею, в супермаркетах ведь не торгуются, — решила сказать правду: — Есть у меня восемнадцать монет. Вот только кроме кур мне ещё и других продуктов надо. Муж мой помер, трактир мне оставил, а денег нет. Приходится выкручиваться…

Тимоха внимательно посмотрел на меня, словно увидел впервые.

— Трохима, что ль, вдова? — Я кивнула. Тимоха вздохнул и махнул рукой: — Ладно, забирай за пятнадцать. Негоже мне, здоровому мужику, на бабьем горе наживаться. А пять монет мне твой Трохим ещё в прошлом годе заплатил.

— Спасибо! — губы сами собой растянулись в широкой улыбке. — А вы поможете довезти их до трактира?

Я захлопала глазами. Ну как я потащу этих кур домой? На себе, что ли?

Тимоха на миг замер, а потом вдруг расхохотался, показывая крупные, белоснежные зубы:

— А губа у тебя не дура. Как же Трохим, имея такую прошаренную бабу, едва концы с концами то сводил?

Я пожала плечами и отвернулась. Эта незатейливая, насмешливая похвала вдруг вызвала странное щемящее чувство в груди и слёзы на глазах… Как будто бы та, другая Олеся, на миг вернулась. Её ведь никто и никогда не хвалил, только бранили…

Тимоха осекся, вздохнул и снова махнул рукой:

— Да не реви… Чего уж… Довезу.

Тимоха получил деньги и уехал, оставив меня приглядывать за бочками. Пока я караулила чужое имущество, Анушка с Егоркой закупили все остальные продукты. Когда они подбегали ко мне, чтобы оставить очередную покупку, я не могла сдержать улыбки. То, что казалось мне родительским провалом, неожиданно обернулось удачей.

Во первых, Анушка показала себя умелой хозяюшкой, а Егорка рачительным хозяином. Они купили и тех самых синих кур, и шмат солёного сала, и картошку, и капусту, и тыкву, и немного других овощей, и хлеб, и муку, и даже три небольших мешочка крупы: гороховой, пшённой и гречневой. И каждый раз торговались так, что по деньгам у них ушло почти вдвое меньше, чем обычно тратил Трохим. Егорка пыжился от гордости, а у Анушки так сияли глаза, что у меня сердце защемило.