— Я наблюдательная.

Он смотрел на меня долго. И, что самое пугающее — не отводил взгляда, будто копался в сознании, примерял на меня нечто, чего я ещё не понимала.

— Хорошо, — наконец произнёс герцог, обойдя меня и снова посмотрев в окно сада. — Тогда скажем так. Я не стану вас трогать пока то, что вы предлагаете, не окажется пустышкой. Взамен вы не будете пытаться обмануть меня, юлить, тянуть время. Вы играете ва-банк, но правила здесь ставлю я.

— А если я нарушу их?

Он медленно повернулся, от чего стало не по себе.

— Тогда вы очень быстро узнаете, почему от меня бегают даже те, кто не боится короля. И сейчас вам придётся отыгрывать роль моей невесты, раз уж ваш бывший жених теперь уверен в нашей связи.

Земля ушла из-под ног, а разум будто оглушило от шока. В висках звенело, в груди неприятно сжалось, будто изнутри ударили чем-то тяжёлым. Глаза сами собой распахнулись от невозможности поверить в услышанное. Я не сразу поняла действительно ли он произнёс это вслух, или мой мозг, добитый бессонной ночью, решил добавить драматизма. Но слова продолжали звенеть в ушах, будто кто-то разбил стекло в полной тишине. «Роль моей невесты». Он сказал это без намёка на усмешку, без угрозы, без яда — просто и спокойно, как диктуют приговор. Как озвучивают решение, которое уже невозможно обжаловать.

Это даже не была угроза. Это было хуже. Это — необходимость и последствие. Новая цепь, застёгнутая на горле, только тонкая и дорогая, как полагается приличной невесте. Я почувствовала, как в желудке стянулось от подступающей тошноты. Холод под кожей, страх даже на кончиках пальцев, а ещё боль где-то в глубине души и зарождающаяся, медленно нарастающая злость.

Потому что он безоговорочно прав. Вчера я сама, своими руками, с улыбкой на лице сожгла все мосты. Сказала почти прямо в лицо Луиджи, что я влюблена в другого и для него в моём сердце нет места. Разорвала свою единственную броню столь глупым способом. Сбросила цепь и, как идиотка, тут же подставила шею под новую, но уже более изощрённого и опытного аристократа, знающего своё дело.

А сегодня мне хватило ума потребовать невозможного, хотя стоило дважды подумать прежде чем озвучить вслух. Исключение из политических браков. Право быть свободной, разорвать правила высшего света, которым подчиняются даже те, у кого в жилах кровь королей. И ведь всё ещё удивляюсь, почему он решил так просто и быстро закрыть мне эту лазейку?

Дура. Ну конечно. Кто же ещё.

Я не могла пошевелиться от осознания полного краха. Воздух застрял в горле, будто я разучилась дышать. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. В груди поднималась тяжесть — медленно, неотвратимо, как прилив перед штормом. Сердце сжалось в судороге, а разум отчаянно пытался вбить в себя утешительное: я ослышалась. Это бред, сон, ошибка! Он не мог. Такой, как герцог Делавьер, не мог сказать подобное вслух. Точно, не той, кого считают капризной, эгоистичной, не заслуживающей даже шанса быть всерьёз воспринятой.

Первые секунды прошли в оглушающей тишине. Я стояла, как статуя, не моргая, не двигаясь. А потом пришёл страх. Он разлился по венам ледяным ядом, парализуя всё. Следом — злость. Яркая, колючая, обжигающая. На себя — за глупость, на него — за этот голос, лишённый эмоций, за фразу, брошенную как вызов. На весь проклятый мир — за то, что снова вышел из-под моего контроля.

А после — боль. Не та, что причиняет тело. Глубже. Противная, унизительная. Как будто мной воспользовались. Как будто меня без спроса поставили в позицию, где даже голос — не мой. Где за меня всё решили, а потом с лёгкой полуулыбкой выдали это за щедрость.

— Простите… — хрипло выдавила я, как только смогла перестать дрожать и снова заставить себя дышать. — Что вы только что сказали?

Он не ответил сразу и даже не обернулся. Просто продолжал стоять у окна, будто рассматривал не сад, а последствия собственной воли. Его фигура казалась чужой, вытесненной из мира, где живут люди. Неподвижной. Театрально спокойной. Ни одного жеста, который говорил бы о сожалении. Ни оправданий, ни попытки смягчить обстоятельства. И зачем? Он не просил. Он констатировал. Он изменил правила — потому что имел на это право.

Я медленно выдохнула, будто выталкивая из себя ледяной ком в горле. Постаралась взять себя в руки, вернуть остатки контроля, хотя бы в выражении лица. Сделала шаг назад — не физически, а внутри. И позволила себе надеть маску. Спокойствие. Отстранённость. Безмятежность. Хрупкие доспехи, но другие сейчас были недоступны. Хоть видимость достоинства — уже победа.

— Я предлагаю брак по контракту, — пояснил он ровно, почти с равнодушием.

— Вы в своём уме? — выдохнула я, скорее хватаясь за вопрос, чем действительно ожидая ответа. — Это всё? Угроза, сделка… и жених, как побочный эффект?

Он всё же обернулся. Медленно, как всегда, будто мир сам обязан подстраиваться под ритм его решений. В его взгляде не было ни смущения, ни раздражения. Только спокойствие и едва уловимая тень удовлетворения — словно он удачно поставил фигуру в нужную точку и теперь просто наблюдает, как она осознаёт свою новую роль в чужой игре.

— Не жених, — лениво уточнил он. — Спаситель. Пока ещё добровольный.

Слова прозвучали не громко, но в них ощущался стальной приговор. Ни капли теплоты. Ни жеста, за который можно было бы зацепиться. Спаситель. Добровольный. Звучит почти как «временно терпящий твоё существование».

Я почувствовала, как внутри всё сжалось в тугой узел. Никакой надежды на паритет. Никаких иллюзий. Только чёткие правила чужого договора, где мои желания — лишь мелкий шрифт внизу страницы. И что теперь? Покорно опустить голову, принять спасение, купленное ценой своей свободы — и стать марионеткой в чьей-то чужой политической игре? Это был не тот исход, на который я надеялась.

— Благодарю за спасение, ваша светлость, — выдавила я, с трудом удерживая дрожь в пальцах и гнев в голосе. — Но, быть может, вы всё же объясните, зачем вам этот фарс? Или это тонкая месть за вчерашний спектакль в саду?

— Месть — привилегия тех, кто слишком много чувствует, — холодно бросил он. — Я предпочитаю рациональность. Сейчас вы — слишком выгодная фигура, чтобы позволить себе роскошь упустить. А мир уже видел нас вместе. Назад дороги нет. Ни для вас, ни для меня.

Я на миг прикрыла глаза. Так хотелось рассмеяться — горько, с надрывом, почти истерично. Но что-то внутри сдержало. Наверное, именно та часть меня, которая отчаянно цеплялась за здравомыслие и инстинктивно понимала: один неверный жест — и остатки моей свободы рассыплются прахом.

Я снова посмотрела на него внимательно и в упор. И всё, что смогла найти в его взгляде, — это бесконечная тьма. Лёд и безмолвное превосходство. Он был создан не для того, чтобы смотреть на людей — он умел лишь просчитывать их, расставлять, как фигуры, и направлять к тем точкам, где они приносили наибольшую выгоду.

— Значит, теперь я ваша невеста? — спросила я сухо, как будто читала выдержку из деловой переписки. — Или просто удобная маска на случай, если кому-то вздумается задать лишние вопросы?

Аристократ сделал шаг. Один — но этого оказалось достаточно, чтобы в горле застрял воздух. Блондин подошёл ближе, остановившись так, что между нами не осталось ничего, кроме нескольких дюймов и той самой невидимой границы, которую он разрушал с пугающей лёгкостью. Его взгляд был холоден — не просто безразличен, а клинически точен, как у врача, осматривающего пациента, которому не суждено дожить до утра… но который всё же подлежит лечению по долгу присяги.

Меня бросило в озноб. Будто кто-то сорвал с меня все одеяла и выдернул из-под ног ковёр. Температура в комнате, казалось, резко упала, а вместе с ней — и ощущение контроля. Всё моё подсознание кричало: «опасность». Сердце колотилось так, что в ушах зазвенело. Я знала — знала всеми фибрами, что именно с ним сравнивали бы пришествие дьявола, если бы ад решил носить форму безупречного аристократа.