— Нет, ваша светлость, — с заминкой протянул смазливый блондин, и я всё же бросила на него косой взгляд. — Хотел лишь убедиться, что Эления действительно ничего ко мне не чувствует и не передумает. Она ведь… любит деньги. Может вернуться, если увидит удобный случай.

— Не беспокойтесь, — без малейших колебаний откликнулся герцог, на миг скользнув по мне взглядом. — У меня достаточно средств, чтобы удовлетворить желания своей девушки.

Внутри что-то окончательно оборвалось. Последняя, едва живая надежда, что Луиджи не настолько низок, рассыпалась. Реальность снова ткнула в лицо. Он не просто решил очернить меня на глазах у другого мужчины — он ещё и выбрал самую дешёвую ложь. Ложь, в которую, как надеялся, все поверят. Меркантильная, готовая вернуться за выгодой. Удобный образ, выгодный только ему.

Спорить? Оправдываться? Бессмысленно. Я не собиралась доказывать ни искренности, ни чувств, которых давно не осталось. В этой сцене Луиджи сыграл свою последнюю партию. И сделал это блестяще — именно так, как нужно было. Теперь проблема, называемая Луиджи Уинтерли, осталась позади.

Он отступил с видом побеждённого, но не смирённого. Глаза продолжали метаться, как у зверя, загнанного в угол, не понимающего, как всё вышло из-под контроля. Я смотрела на него спокойно, не торопясь отворачиваться. Не было ни злости, ни сожаления. Только странное чувство — будто перечёркиваю главу, которую давно следовало сжечь.

Сад вновь погрузился в тишину. Вокруг шевелились только тени, и даже фонари будто тускнели, поняв, что спектакль окончен. Я сделала шаг в сторону, освобождаясь от руки герцога. Он не остановил. Не спросил. Просто проводил взглядом, в котором не было ни насмешки, ни жалости — лишь что-то похожее на любопытство. Не к словам, не к роли, которую я пыталась разыграть, — к самой сути.

Ночь выдалась неприятной и тревожной. Сон не шёл — как ни лежи, покоя не находилось ни телу, ни голове. Стоило на минуту притихнуть, как вспыхивала боль — в рёбрах, в плече, в груди, будто тело вспоминало каждый взгляд, каждое напряжение вечера. Стоило повернуться — и всё сначала. Словно даже в покое я не имела права дышать свободно.

А мысли… Те и вовсе не давали ни малейшего шанса на отдых. События бала крутились перед глазами, словно кто-то разворачивал их снова и снова, подчёркивая каждый поворот головы, каждый вздох, каждую тень на лице герцога Делавьера. С каждой минутой раздумий я только сильнее убеждалась, что потревожила чудовище. Приблизилась слишком близко, воспользовалась его статусом — и, быть может, совершила самую глупую ошибку со дня прибытия в это тело.

Чего я ожидала? Что он меня защитит и сразу поверит на слово? Сыграет в спасителя? Вряд ли. Он мог бы сломать всё за секунду, даже не повысив голоса. Но не стал. Не задал ни одного вопроса. Не держал, когда я отступила. Лишь молча смотрел — с той самой полуулыбкой, от которой хочется уйти и не возвращаться.

И всё же… Всё ещё жива. Всё ещё с открытым будущим — пусть и с закрытыми картами. Может, Луиджи и надеялся повернуть всё в свою пользу. Но герцог дал ему понять, что ничего толкового из его затеи не выйдет. Во всяком случае, пошёл мне на встречу.

Мой удачный побег вовсе не гарантирует, что дьявольский герцог не появится по мою душу сегодня или завтра. Я же сама сунула голову в пасть хищнику, предложив ему сделку — и он, с его проницательностью, наверняка услышал больше, чем я хотела сказать. Услышал и мою необдуманную глупость. Особенно про знание о местонахождении артефакта, за которым гоняется половина знати, мечтая перевернуть законы и скинуть нынешнего правителя с трона.

Я переоценила свои силы и слишком поздно поняла, что против Вэлмира Делавьера — изощрённого, холодного, как лезвие, — мне не устоять. Стоило лишь встретиться с его глазами, полными бездонного холода, чтобы внутри всё сжалось. Ужас был таким сильным, что колени предательски дрожат даже от воспоминания. А ведь он не сделал ничего. Не произнёс ни угрозы, ни упрёка. Но его молчание оказалось страшнее любых слов.

Другие девушки от него всегда без ума. Стоит Делавьеру появиться на приёме, как начинается негласная охота — за вниманием, за возможностью броситься в объятия, случайно коснуться руки или хотя бы попасться ему на глаза. Каждая пытается запомниться, выцепить момент, напроситься на танец или завести ничего не значащую светскую беседу, которая вдруг чудом перерастёт во что-то большее. Они словно по команде сбрасывают маски сдержанности, и всё их поведение сводится к одному — быть ближе к нему.

Ни одна из них — ни по жестам, ни по взгляду, ни по тому, как замирает дыхание — не была похожа на меня. Я не дрожала от желания, не краснела от восторга. В отличие от остальных, не стремилась к нему. Я… боялась. Или хуже — чувствовала, как опасность, скрытая за его ледяным взглядом, пробирается под кожу. Их реакция оставалась прежней, предсказуемой, будто Делавьер только распалял женский азарт. А у меня внутри с каждой минутой нарастало другое — тревожное предчувствие, которое не имело ничего общего с романтикой.

Я не знала, что страшнее — то, насколько сильно я выделяюсь на фоне этих девушек, или то, что он, похоже, это уже понял с самого начала. Слишком проницательный, слишком внимательный, чтобы не уловить — моё отстранение не притворство и вовсе не тактика для завоевания его внимания. Это инстинкт. То, что вырывается изнутри, не спрашивая, хочу я того или нет.

Я не подходила под привычный для него типаж. Не улыбалась глупо, не пыталась флиртовать, не строила глазки, и тем более — не подбирала слов, чтобы привлечь его внимание. Я, наоборот, постаралась сразу исчезнуть и ни разу не обернулась. Хотела стать невидимой, раствориться в толпе, пока не поздно. Но почему-то именно это, кажется, его и зацепило.

Может, потому что была единственной, кто не рвался ближе. Или потому, что в моём взгляде не было привычного восторга, только скрытая настороженность и… любопытство? Да, наверное, оно тоже. Потому что кем бы он ни был, каким бы ни был опасным — Делавьер притягивал. Как тьма, в которую заглядываешь слишком долго и однажды начинаешь замечать, что она смотрит на тебя в ответ.

Это напоминало наваждение — липкое, ползучее, от которого невозможно избавиться, как бы разум ни пытался отгородиться. Инстинкт ещё подсказывал, куда шагать, в какую сторону бежать, чтобы не сорваться в пропасть. Но даже он давал осечки. Иногда спасал, иногда — уводил прямиком в беду. Всё как в лотерее: сегодня вытянула выигрышный билет, а завтра — осталась ни с чем. Равновесие и баланс. Мир обожает напоминать, что плату взимает всегда.

Я ещё немного лежала с открытыми глазами, будто цепляясь за остатки тишины и размышляя, где свернула не туда. Когда позволила себе поверить, что смогу управлять этой историей, не зная всех её правил. Только к рассвету, когда небо стало медленно светлеть, а стены чуть теплее, наконец уснула.

А потом будто в следующий же миг — звуки. Шорохи, шаги, кто-то явно суетился где-то рядом, и раздражение накрыло с головой, вызывая желание скрыться под подушкой. Хотелось зарыться глубже под одеяло, спрятать лицо от мира, спрятаться от всего, что снова ползло в мою жизнь. Сделать вид, что я — не здесь, что всё ещё сплю, что меня не существует. По крайней мере, до тех пор, пока не исчезнут те, кто пытается вытащить меня обратно в этот сумасшедший водоворот.

— Молодая госпожа, вам пора вставать, — прозвенело где-то над ухом с той назойливой вежливостью, от которой хотелось застонать. — К вам прибыл гость и уже ждёт в малой гостиной! Граф и госпожа уехали по важным делам, и я не знаю, когда они вернутся. Ситуация, можно сказать, безвыходная!

Кто-то с упрямством истинного мучителя принялся тянуть за край одеяла, пока я, не открывая глаз, не начала яростно за него бороться, намереваясь защитить последний рубеж своего уединения. Но Розель, как и всегда, была неумолима. И если обычно её заботливое щебетание можно было перетерпеть, то сейчас — после ночи, полной тревог и бессмысленных размышлений, — оно действовало как наждачка по нервам.