Судя по поседевшим волосам и потускневшему взгляду, давно утратившему прежнюю живость, он был заметно старше моего отца. Морщины пролегли у глаз и под скулами, словно время со старанием вычерчивало на его лице каждый прожитый год. И всё же в его походке не было ни дрожи, ни усталости. Он двигался с достоинством, сдержанно, но уверенно — как человек, знающий цену каждому своему шагу.

Для своего возраста он держался удивительно хорошо — не скрывая лет, но и не позволяя им себя сломить. И что удивительнее всего: он не избегал таких вечеров, полных притворства, яда в бокалах и зубастых улыбок. Вечеров, где, стоит тебе оступиться, и стая змей с радостью разорвёт на части, прикрываясь правилами, которые никто не помнит, кто и когда установил.

Он остановился рядом с отцом, и между ними завязался короткий, но на удивление тёплый диалог. Без официоза, без натянутых улыбок — будто они были знакомы не первый десяток лет. Что-то в манере этого мужчины заставило меня насторожиться. Он не бросил ни одного взгляда в мою сторону, словно намеренно отводя глаза, и всё же… присутствие ощущалось — тонкое, цепкое, почти осязаемое. Как будто он и так видел больше, чем хотел бы показать.

Я шагнула чуть ближе, позволяя себе разглядеть его внимательнее. Мундир был старого покроя, немного вышедший из моды, но сшит так, что от него веяло авторитетом. На груди поблёскивал значок совета — редкий, почти реликтовый. Не из тех, что любят светиться на балах. Такие чаще носят те, кто может позволить себе не кичиться властью. Или те, кого лучше не злить без необходимости.

— Мисс Эйсхард, — наконец произнёс он, повернувшись ко мне, и его голос был низким, ровным, будто натянутой струной. — Вы выглядите… достойно. И намного увереннее, чем о вас рассказывали.

Он не улыбался, не делал реверансов — просто констатировал факт. И от этого стало только тревожнее.

Стараясь не мешкать и не выдать внутреннего беспокойства, чуть наклонила голову в лёгком кивке, сохранив ту самую холодную, отточенную до совершенства улыбку, которую так усердно репетировала. Ни благодарности, ни удивления — только сдержанность, как и полагается девушке, которая не нуждается в одобрении.

— Рассказы, увы, редко соответствуют действительности, — спокойно произнесла я, наблюдая, как в его взгляде едва заметно дрогнуло что-то оценивающее.

Он коротко кивнул, будто ожидал именно такой ответ. Или — напротив — ждал, что я начну оправдываться, как это делала прежняя Эления. Интересно, знал ли он её настоящую?

— Рад это услышать, — отозвался мужчина и вновь перевёл внимание на отца. — Граф Эйсхард, если позволите, позже я бы хотел обсудить один вопрос. В более спокойной обстановке.

— Разумеется, — сдержанно отозвался отец, и что-то в его лице чуть напряглось.

Он знал, кто перед ним. А я пока нет.

Мужчина молча поклонился матери, бросил на меня прощальный взгляд, не проникающий, но острый — как у того, кто привык запоминать лица — и направился вглубь зала, исчезая в толпе блестящих нарядов и натянутых улыбок. Я смотрела ему вслед, ощущая странный холодок вдоль позвоночника.

— Кто это был? — негромко спросила я, не сводя взгляда с его уходящей фигуры.

— Стефан Меррингтон, — ответил отец после паузы. — Один из старейших членов Тайного совета. Очень влиятельный человек. И очень осторожный. Просто так он на приёмах не появляется. Особенно на таких.

Я задумчиво кивнула, мысленно записывая это имя в список тех, кого стоит не просто запомнить — за кем стоит наблюдать. Уж слишком вовремя он подошёл. И слишком пристально смотрел — как будто знал, кто я. Или кем могу стать.

Я почувствовала, как мать чуть коснулась моего локтя — почти незаметно, но достаточно, чтобы я обратила внимание. Её взгляд метнулся к дальнему краю зала. Я последовала за ним, чтобы сдержаться и постараться не скривиться.

Он стоял на входе, сдержанно улыбаясь, будто только что сошёл с герцогского портрета: чёрный костюм безупречного кроя, тёмно-синий жилет, перчатки в тон, волосы аккуратно уложены, ни единой морщинки на лице. Луиджи Уинтерли. Появился, будто по сигналу — слишком вовремя, чтобы быть случайностью. Он что-то тихо проговорил слуге и вошёл в зал, не сводя с меня глаз. А потом медленно, с тем самым самодовольным видом, который когда-то принимали за обаяние, направился прямо к нам.

Он шёл чуть поодаль, в стороне от основной толпы, позволяя себе наблюдать за разворачивающимися событиями с удобной позиции — как хищник, выжидающий момент. Я не знала, что именно они с матерью задумали, но одно было ясно: допустить, чтобы всё пошло по их сценарию, — значит перечеркнуть всё, что я готовила. Нет. Сегодня всё должно закончиться. И закончиться в нашу пользу — на виду у всех, чтобы больше не было поводов возвращаться к неприятной теме.

Связь между мной и Луиджи Уинтерли должна быть разорвана не кулуарно, а при полной свете люстр, при взглядах сотни свидетелей. Окончательно и неоспоримо, пока есть такая возможность. Как минимум, останусь чистой в высших кругах. Не стоит падать в их глазах из-за одного подонка и его личной выгоды.

— Дорогая, ты пришла, — прозвучал его голос, тягучий и притворно ласковый, как будто нас не разделяли ни ложь, ни ядовитая манипуляция. — Я с таким нетерпением ждал нашей встречи. Надеюсь, ты уже не держишь зла за мои… прежние ошибки?

От одного его вида внутри всё сжалось. Эта обманчивая мягкость в голосе, эта наигранная улыбка… Меня чуть не затошнило. Как же быстро в нём просыпалась показная нежность, стоило появиться зрителям. Всё как по нотам — он всегда знал, как выставить себя в нужном свете. Но не на этот раз.

Я выпрямилась, приподняв подбородок, и посмотрела ему прямо в глаза. Он ждал ответ, словно всё ещё был уверен, что может контролировать происходящее. А я — уже знала, что его время вышло.

В его словах не было заботы, только расчёт. Он играл на публику. Говорил громче, чем следовало, тщательно выстраивая интонацию — будто невзначай, но достаточно внятно, чтобы ближайшие гости услышали каждое слово. Отличная постановка: раскаявшийся жених, ожидающий прощения, и холодная, непредсказуемая невеста, не терпящая возражений и вспыхивающая без причины.

Значит, он решил обернуть всё в свою пользу. Превратить разрыв в скандал, а себя — в жертву. Сделать вид, будто я вновь выдумываю драму из ничего, как капризная девица, привыкшая получать всё, что пожелает. Что ж, всё куда примитивнее, чем ожидалось. Я готовилась к куда более изощрённым попыткам манипуляции. Неужели они и правда верили, что я поддамся на этот фарс? Что дрогну, смягчусь и — о, трагикомедия — отменю уже принятое решение?

— Мисс Эйсхард, — поправила я, отчётливо выговаривая каждую букву. — Мы с вами уже не в тех отношениях, чтобы позволять себе подобные вольности. Всё было завершено два дня назад. И, насколько мне известно, не было ни ссоры, ни ошибок, о которых вы столь неумело намекаете.

Я держала спину прямо, взгляд — прямо в его глаза. Без дрожи, без вспышек. Только холод, точность и лёгкая, почти невидимая насмешка в голосе — как у охотницы, уставшей от бесполезной добычи. Вокруг всё стихло: этот обмен репликами явно не остался незамеченным.

В его глазах мелькнула злость. Настоящая, не притворная. Он быстро попытался её подавить, но было поздно — взгляд выдал. На скуле заиграл жевательный мускул, губы дрогнули, будто вот-вот сорвётся что-то совсем не предназначенное для ушей публики. Но улыбка — натянутая, фальшивая — продолжала держаться на его лице, как плёнка, скрывающая гниль под ней.

Он сделал шаг ближе, и я чуть склонила голову набок, приподняв бровь — холодно, с ожиданием. Сейчас прозвучит очередная тирада о раскаянии, верности и “не всё так однозначно”. Я уже была готова к жестокому ответу, но его несколько слова удивили.

— Эления, я же действительно старался быть для тебя хорошим женихом! — воскликнул он чуть громче, чем позволял приличный тон, сдавленно и с надрывом. — Я хотел сделать тебя самой счастливой женщиной на свете. Почему ты так жестока? Почему даже не хочешь выслушать и понять?