Егор очутился в огромном, залитом светом зале университетской библиотеки, среди стеллажей, уходящих в бесконечную высь. Он видел своих учителей, седобородых профессоров в строгих костюмах, которые обвиняли его в черной магии, в сделке с дьяволом, в предательстве идеалов науки. Они рвали его диссертации, сжигали его книги, кричали, что он — позор, что он — еретик, что ему нет места в их светлом храме знаний. Они гнали его прочь, и он бежал по бесконечным коридорам, а за ним, как стая голодных псов, неслись его собственные, ожившие формулы, его теории, его открытия, превратившиеся в уродливых, зубастых монстров.

Роман и его стая оказались в зимнем, заснеженном лесу. Они снова были волками. Они слышали лай собак, крики охотников, свист пуль. Они видели, как их братьев, их сестер, их детей загоняют, как зверей, как их шкуры сдирают и вешают на стены в качестве трофеев. Они бежали, задыхаясь, проваливаясь в снег, а за ними, неотступно, следовала погоня. И они знали, что им не уйти. Что эта охота не закончится никогда.

Мы шли сквозь свои личные, самые сокровенные кошмары, сквозь свои самые потаенные страхи. Мы падали, спотыкаясь о призраков прошлого. Мы поднимались, таща друг друга за руки. Мы кричали от боли и ужаса. Мы плакали от бессилия и ярости. Но мы шли. И с каждым шагом, с каждым новым кругом этого ада, мы становились сильнее. Ярость выжигала страх.

Наконец, мы вышли. Вышли из этого бесконечного коридора кошмаров. Вышли в огромный, круглый зал. И там, в центре, на возвышении из черного, отполированного камня, мы увидели его. Охотника.

Он стоял к нам спиной, глядя на что-то, чего мы не видели. Длинный, черный плащ скрывал его фигуру. А у его ног, связанные, без сознания, как жертвенные агнцы, лежали Маргарита и Маруся. Они были живы. Но они были частью этого чудовищного алтаря.

Охотник медленно обернулся. Капюшон упал с его головы. И я увидел его лицо. Оно было… обычным. Ни шрамов, ни клыков, ни горящих глаз. Лицо человека средних лет, с высоким лбом, тонкими, аристократическими чертами. Лицо ученого, философа. Но в его серых как пепел, глазах, не было ничего. Ни ненависти, ни ярости. Только всепоглощающая пустота.

— Вы пришли, — сказал он. — Я ждал вас.

— Отпусти их, — прорычал Владимир, делая шаг вперед, его клыки удлинились, глаза начали наливаться красным.

— Отпустить? — усмехнулся Охотник, и эта усмешка была страшнее любого крика. — Нет. Они — ключ. Они — моя сила. И скоро… скоро все будет кончено. Скоро взойдет Красная Луна. И произойдет то, чего мы так долго ждали. Моя госпожа будет довольна.

Он поднял руку. И вокруг него, из-под земли, из самого камня, начали подниматься они. Дети. Похищенные дети. Их глаза были пустыми, безжизненными, как у фарфоровых кукол. Они двигались, как марионетки на ниточках, их движения были резкими, неестественными. И они шли на нас.

— Убейте их, — приказал Охотник, и его голос, усиленный магией, эхом разнесся по залу. — И принесите мне их кровь.

— Не убивать! — крикнул я. — Не калечить! Они — не враги! Они — жертвы!

Это было безумие. Мы уклонялись, отступали, пытались их обезоружить, обездвижить. Но они двигались с невообразимой скоростью и силой, их глаза горели синим огнем.

И я увидел, что среди них не только дети. Там были и ведьмы, которых он похитил. Старая, седая Евдокия, молоденькая студентка Ольга. Они метали в нас проклятия, огненные шары. А за ними, как призраки, стояли те три девушки, которых мы видели в подвале. Их мертвые тела, поднятые темной магией, двигались, тоже как марионетки, и их прикосновения несли ледяной холод смерти.

Мы были в ловушке. Мы не могли атаковать. И мы не могли защищаться. Мы были обречены.

— Егор! — крикнул я. — Есть способ их освободить?!

— Есть! — ответил он, уворачиваясь от ледяного копья, которое метнула в него одна из мертвых девушек. — Нужно разрушить контроль! Найти источник!

— Охотник?

— Нет! — крикнул Егор. — Не он! Он — лишь проводник! Источник… источник в алтаре! В камне!

Я посмотрел на черный, отполированный алтарь. В его центре, в углублении, лежал он. Амулет. Такой же, как тот, что был на Марусе. Но этот… этот был другим. Он пульсировал темной, злой энергией.

Прорваться. Уничтожить цель. Любой ценой.

— Владимир! Роман! Прикройте! — заорал я и бросился вперед, к алтарю.

Они поняли меня без слов. Оборотни встали стеной, принимая на себя удары. Владимир, как вихрь, пронесся сквозь толпу, отвлекая на себя самых сильных. А я бежал. Бежал, не обращая внимания на боль, на проклятия, на ледяные прикосновения мертвецов.

Я добежал. Я занес над алтарем свой арбалет, чтобы разбить амулет его прикладом. Но тут передо мной, из воздуха, возник охотник, и в его руке был черный, обсидиановый нож.

Он ударил. Быстро, без замаха, как змея. Я успел отшатнуться, рефлексы, вбитые годами службы, сработали. Но лезвие все равно полоснуло меня по руке. Боль, острая, жгучая, пронзила тело, заставив меня зашипеть от боли. Арбалет выпал из ослабевших пальцев.

И в этот момент, когда, казалось, все уже кончено, когда Охотник занес свой черный, обсидиановый нож для последнего, смертельного удара, за его спиной раздался голос.

— Довольно, — сказала она. Голос был спокойным, властным, и он, как удар хлыста, остановил занесенную руку.

Охотник замер, как послушная собака. Я поднял голову. В зал, стуча по каменному полу дорогими каблучками, вошла она. Агафевна. Она выглядела безупречно. Элегантное черное платье, идеальная прическа, яркая, красная помада. И улыбка. Хищная, торжествующая улыбка победителя.

Она не спеша подошла к алтарю, провела рукой по растрепанным волосам Маруси. И в этот момент, от ее прикосновения, контроль над детьми ослаб. Они замерли, их пустые, безжизненные глаза начали обретать осмысленность. Они смотрели по сторонам, не понимая, где они и что происходит.

— Что происходит? — прошептал я, зажимая раненую руку.

Агафевна рассмеялась. Тихим, мелодичным, но от этого еще более жутким смехом.

— Происходит то, чего я ждала четыреста лет, — сказала она.

Меня отпустило. Иллюзия, державшая нас, державшая детей, исчезла. Я вскочил на ноги и, прежде чем кто-либо успел среагировать, выхватил пистолет и приставил его к ее идеальному, напудренному виску.

— Объясняй, — прорычал я. — Живо.

Она даже не вздрогнула. Она просто медленно повернула голову и посмотрела на меня своими темными, бездонными, как ночное небо, глазами.

— Объяснять? — она усмехнулась. — Хорошо. Слушай, солдат. Меня зовут Агафья. И я — последняя из рода Навьих ведьм. Тех самых, которых твои драгоценные Кудеяровы, твои хозяева, вырезали под корень четыреста лет назад.

Ее голос, до этого мелодичный и вкрадчивый, стал низким, гортанным, полным вековой, кипящей, ядовитой ненависти.

— Мы жили и не тужили. Никого не трогали. Ну, почти. Иногда, за хорошую плату, могли и порчу навести, и приворот сделать. Но в основном — лекарства, травушки, целительство. Помогали людям. А потом, в наш главный праздник, в Купальскую ночь, в разгар веселья, пришли они. Твои Кудеяровы. Они пришли с огнем и мечом. Мы, конечно, без боя не сдались. Но их было больше. Они были сильнее. Они сожгли мой дом. Убили мою семью. Мою мать. Моего отца. Моих братьев и сестер. А меня, маленькую, испуганную девочку, оставили умирать в лесу.

— Но я выжила. Я сбежала. Пряталась у старого лешего, пока не выросла. Потом меня удочерили люди. Ну, как удочерили… Я была падчерицей, служанкой. Меня били, морили голодом. Пытались утопить, сжечь на костре, отдать богу. Спасибо вашему роду, Кудеяровы, за мое счастливое детство!

— Я ждала. Столетиями. Я маскировалась, меняла имена, лица. Я проникла в доверие к потомкам моих убийц. Я стала их другом. Их союзником. Я пила с ними чай, я смеялась их шуткам. И все это время я готовила свою месть.

Она кивнула на Марусю, которая начала приходить в себя.