Я посмотрел на Владимира. Он смотрел на меня. И в наших глазах, на самом дне, отражалось одно и то же подозрение. Подозрение, которое было настолько чудовищным, настолько невозможным, настолько абсурдным, что его страшно было произнести вслух. Подозрение, которое могло разрушить все, что мы строили.

Ночью, не в силах уснуть, я спустился в библиотеку. Что-то в словах Финча о "старых легендах Кудеяровых" не давало мне покоя, оно сверлило мой мозг. Я бродил между стеллажами, вдыхая запах пыли и старой бумаги, который наполнял воздух. Я начал перебирать книги, старые, пыльные фолианты в кожаных переплетах. Искал наобум, без всякой системы, просто доверяя интуиции, как учили на службе, когда ищешь мину в темном поле, полагаясь на внутреннее чутье.

И нашел. В одной из старых, потрепанных хроник, посвященной истории Ночной Москвы, я наткнулся на главу о Великой войне ведьм в XVII веке. Я начал читать, вгрызаясь в сухие, бесстрастные строки, пытаясь извлечь из них смысл. В ней рассказывалось, как могущественный клан Кудеяровых, тогда еще не вампиров, а боевых магов, почти полностью уничтожил своих главных конкурентов — род Навьих ведьм, черпавших силу из мира мертвых, из Нави. Война была жестокой, кровавой, она оставила глубокий след в истории. Кудеяровы выжигали их деревни, убивали их женщин, забирали их детей, чтобы обратить в свою веру, полностью искореняя их род. Почти все Навьи были истреблены. Выжила лишь одна, маленькая девочка, которую из жалости пощадили, оставив умирать в лесу. Девочка по имени Агафья.

Я захлопнул книгу. В ушах звенело от осознания. Агафья. Агафевна. Старая подруга-соперница Маргариты. Та, что всегда была рядом. Та, что так вовремя оказалась в парке. Та, что привела нас к трупам. Та, что так кокетничала с капитаном, отвлекая внимание. Подозрение было настолько чудовищным, что я боялся дать ему оформиться. Боялся поверить. Этого просто не могло быть, это казалось немыслимым.

Я начал искать дальше. Теперь я знал, что искать. Навьи ведьмы. Ритуалы. Пророчества. Я нашел еще одну книгу, более древнюю, написанную на старославянском. Егор когда-то показывал мне основы, и я, с трудом, но начал разбирать текст, пытаясь понять его смысл.

В книге говорилось о пророчестве. О том, что однажды последняя из рода Навьих вернется, чтобы отомстить. Чтобы вернуть своему роду былую славу. И для этого ей понадобится сила. Сила, способная разрушить мир живых и открыть врата в мир мертвых. Сила, которую можно получить, только принеся в жертву кровь прошлого, настоящего и будущего. Кровь трех ведьм. И кровь ребенка, рожденного на стыке миров.

Все сходилось. Каждая деталь. Каждое убийство. Каждое похищение. Это был план, который вынашивался веками, тщательно продумывался. План, в котором мы были всего лишь пешками, марионетками в чужой игре.

Я сидел в тишине библиотеки, и холодный пот стекал у меня по спине, предвещая ужас. Я понял. Я понял все, мы имеем дело с кем-то гораздо более древним, хитрым и безжалостным. С той, которая ждала своего часа двести лет. И теперь этот час настал, пришло время для ее мести.

Ночью, когда город погрузился в тревожный, поверхностный сон, а фонари отбрасывали длинные тени, к особняку бесшумно подъехал кортеж из черных джипов. Из них вышли оборотни. То, что осталось от стаи Романа. Их было немного, человек десять, но каждый из них был закаленным в десятках подпольных боев воином, с глазами, в которых горела холодная, неутолимая жажда мести.

— Это все, кто остался, — сказал Роман, входя в кабинет без стука. Он пришел на военный совет. Его лицо было мрачным, каждый шрам на нем, казалось, кричал о потерях. — Охотник вырезал почти всех. Он прошелся по нашим домам, по нашим семьям. Но мы будем драться. До последнего вздоха. До последней капли крови.

Это было полное, окончательное объединение. Вампиры и оборотни. Люди и маги. Все, кто был готов противостоять тьме, собрались под одной крышей, отбросив вековую вражду.

— Я чувствую его, — прорычал Роман, подходя к карте и впиваясь в нее взглядом. — Его смрад. Он здесь. Где-то между Воробьевыми горами и Поклонной горой. Древняя тьма. Концентрированное зло.

В это же время мы с Егором в лаборатории пытались пробиться к Васе. Финч лежал на кушетке, его состояние было стабильным, но он все еще не мог прийти в себя, бормоча во сне обрывки формул и имен.

— Егор, есть идеи? — спросил я. — Нам нужна информация. Нам нужны глаза.

— Есть одна, — ответил он, доставая из старинного дубового шкафа тяжелую, покрытую рунами серебряную чашу. — Ритуал усиления. Зеркало — это окно. Мы можем попробовать его распахнуть.

Он налил в чашу какую-то вязкую, серебристую жидкость, похожую на ртуть, бросил туда несколько сухих трав, которые тут же зашипели, и зажег их. По лаборатории поплыл густой, пряный дым, пахнущий озоном и ладаном.

— Теперь, — сказал Егор, — нужна кровь. Ваша, Геннадий Аркадьевич. Вы — человек. Ваша кровь — мост между мирами. Нейтральная территория.

Я, не колеблясь, протянул ему руку. Он сделал небольшой, почти безболезненный надрез острым обсидиановым скальпелем. Несколько капель моей алой, человеческой крови упали в чашу. Дым вспыхнул ослепительно-синим пламенем. Егор начал читать заклинание на непонятном, гортанном языке, его голос вибрировал, заставляя дрожать склянки на полках. Зеркало, до этого черное и мертвое, снова пошло рябью. И на его поверхности проступило лицо Васи. На этот раз — четкое, ясное, хоть и измученное.

— Центр пентаграммы — между двумя возвышенностями, — сказал он, и его голос был сильным, без помех, он звучал прямо у нас в головах. — Там, где город смотрит в прошлое и в будущее… Кровь ребёнка откроет дверь. А теперь, служивый, — он подмигнул мне, в его глазах блеснула прежняя, ехидная искорка, — прекращай колдовать и дуй спасать принцессу, а то я уже чувствую, как сквозняк из преисподней начинает поддувать. Врата вот-вот откроются. Поторопитесь...

Изображение снова исчезло, оставив нас в тишине, нарушаемой лишь писком приборов у кушетки Финча. Но мы услышали главное.

— Две вершины… — прошептал я. — Прошлое и будущее…

— Нет, — сказал я, и меня осенило, вспышка озарения, сложившая все разрозненные куски в единую картину. — Не Воробьевы и Поклонная. Это слишком… глобально. Это отвлекающий маневр. Вспомните, что нашел Финч. Памятник ополченцам Замоскворечья. Место памяти о прошлом, о защитниках, о пролитой крови.

— Он там, — сказал Владимир, ворвавшийся в лабораторию. Он слышал все. И в его голосе прозвучала абсолютная уверенность. — Все сходится.

— Значит, дуем туда, — сказал я, поднимаясь. — Немедленно. Времени больше нет.

Мы выехали. Целый кортеж, несущийся по ночным улицам Москвы, через некоторое время мы прибыли к скверу у Третьяковки. Памятник ополченцам Замоскворечья, черный, массивный, возвышался в центре. Начали поиски. Методично, шаг за шагом, как учили на службе, прочесывали каждый куст, каждый угол, заглядывали в каждый канализационный люк, в каждую решетку ливневки. Мы разделились на группы, прочесывая сквер по квадратам. Но ничего. Никаких входов, никаких следов, ни единой зацепки. Только старые окурки и пустые бутылки.

— Он не мог просто испариться, — рычал Роман, втягивая ноздрями ночной воздух. — Я чувствую его смрад. Он здесь. Под нами.

Мы искали час. Другой. Безрезультатно. Отчаяние снова начало подступать.

— Может, мы ошиблись? — спросил я, обращаясь к Владимиру. — Может, это была очередная ловушка, чтобы заставить нас метаться по городу?

— Нет, — сказал Егор. Он стоял у подножия памятника, закрыв глаза, его губы беззвучно шевелились, словно он читал молитву. — Финч учил меня. Когда дверь закрыта, нужно открыть свою.

Он открыл глаза, и в них горел странный, потусторонний свет. Он достал из своего потрепанного рюкзака мешочек с рунами и кусок мела.

— Встаньте в круг, — скомандовал он.

Мы, не сговариваясь, подчинились. Он начал чертить на асфальте, у самого подножия памятника, сложный, симметричный узор, бормоча что-то на своем гортанном, щелкающем языке. Я стоял, сжимая в руках арбалет, и думал только об одном: «Господи, во что я ввязался? Я, отставной офицер, стою посреди ночной Москвы и участвую в каком-то оккультном ритуале».