Он подплыл ближе к стеклу, его лицо заняло почти все зеркало.

— Слушай, а я на тебя сегодня смотрел. Под столом с невидимкой знакомился, с барышней беседовал... Уважаю! Обычно новички или визжат, или крестами во все стороны кидаются. А ты — стоишь, как утес. Наш человек!

«Наш человек», — пронеслось у меня в голове с легким ужасом.

— А что... с тобой делать? — осторожно поинтересовался я.

— Да что хочешь! — обрадовался Вася. — Поболтать, в карты перекинуться, я в «Морской бой» неплохо играю... А еще я новости передаю. Знаешь, почему Степан такой угрюмый?

Я машинально покачал головой.

— Потому что он вчера пытался побриться, а я ему все время рожи корчил! — Вася радостно рассмеялся. — Чуть не порезался, бедолага. Ну, а чего? Скучно же!

Я не удержался и хмыкнул. Абсурдность ситуации достигла такого уровня, что сопротивляться было уже бесполезно.

— Ладно, Вася, — сказал я, набирая в ладони холодной воды. — Рад познакомиться. Но сейчас, извини, я очень устал.

— Понимаю, понимаю, — Вася сделал драматическую паузу. — Первый день в сумасшедшем доме всегда тяжелый. Спи давай. А я пока... — он огляделся по сторонам, хотя в его распоряжении был только вид на ванную, — пойду посплетничаю с отражением в медном тазике. Он, между нами, страшный сплетник.

И прежде чем я что-то успел сказать, его изображение поплыло, расплылось и исчезло. В зеркале остался лишь я один, с мокрым лицом и широко раскрытыми глазами.

Вытираясь полотенцем, я снова взглянул на свое отражение. И вдруг оно — я — подмигнуло мне левым глазом и показало язык.

Я вздохнул. «Ну что ж, Геннадий Аркадьевич. В штате у тебя теперь не только невидимый шарик и говорящий дом, но и резидент-шут гороховый в зеркале. Кажется пора вызывать психов..».

Ложась в кровать, я был почти уверен, что услышу очередной шепот или увидеть очередной силуэт. Но было тихо. ..

Сознание медленно возвращалось, цепляясь за простую и ясную мысль: "Я просто устал. Смертельно устал. Первый день на новой работе, непривычная обстановка, нервы... Вот мозг и выкидывает фокусы". Я глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок, стараясь отогнать навязчивые образы — улыбающиеся потолки, булькающие тени. Ерунда. Просто переутомление.

В этот момент зазвонил телефон. Я с облегчением схватил аппарат. Наконец-то связь с реальностью!

— Пап? — это был голос Кати. Теплый, живой, настоящий. — Ты спишь? Я просто хотела спросить, как первый день?

— Катя! — выдохнул я, чувствуя, как спазм в груди понемногу отпускает. — Доченька, привет. Да нет, не сплю. Просто... день был насыщенный.

— Рассказывай! — потребовала она. — Как они? Что за работа?

Я устроился поудобнее, и слова полились сами собой. Я рассказал про огромный, немного мрачный особняк. Про молчаливого Степана, который, кажется, знает каждую щель в этом доме. Про Владимира Сергеевича — строгого, но, похоже, справедливого хозяина. Про Маргариту Павловну с ее загадочной улыбкой и удивительным умением обращаться с растениями. И про Марусю, серьезную не по годам девочку, у которой, кажется, очень живое воображение.

— А сам дом... странный, — признался я, подбирая слова. — Огромный, старый. Чувствуется, что у него своя история. Местами кажется, что картины вот-вот заговорят. Наверное, это от усталости.

Я не стал упоминать ни про погреб-бункер, ни про невидимого «питомца», ни про гибнущую геометрию коридоров. Зачем пугать дочь какими-то глупыми фантазиями, навеянными усталостью?

— Ну знаешь, пап, — сказала Катя, и в ее голосе послышалась улыбка. — Тебе нужно отдыхать, да и..., на новом месте всегда так, мне на стрессе, по началу, тоже много чего казалось. Освоишься, и нормально. Главное чтобы платили хорошо, а то за бесплатно такой стресс переживать, плохая затея.

— Платят отлично, — честно ответил я. — Очень. Так что все в порядке. А с непривычки, конечно, устаешь. Думаю, скоро освоюсь.

Мы поговорили еще немного о ее учебе, о Лондонской погоде, и я почувствовал, как остатки напряжения окончательно покидают меня. Ее голос был лучшим лекарством.

— Ладно, пап, я пойду отдыхать. Ты тоже ложись спать, выспись как следует. Целую!

— И я тебя, дочка. Спи спокойно.

Она положила трубку. Я еще какое-то время лежал с телефоном в руке, глядя в потолок. Комната была тихой и спокойной. Никаких рожиц, никаких теней. «Вот видишь, — сказал я сам себе. — Ничего и не было. Просто усталость».

Я выключил свет, устроился поудобнее и закрыл глаза. Сон начал мягко накрывать меня волной. И в самой его преддверии, в той грани, где мысли уже теряют форму, мне почудился тихий, едва уловимый шепот, будто доносящийся откуда-то из угла:

— Сладких снов, служивый... Завтра будет... интересно...

Но на этот раз я даже не стал напрягаться. Показалось. Конечно, показалось. Я просто устал. И завтра будет обычный рабочий день...

Я проснулся, как по команде внутреннего будильника, ровно в шесть утра. Тишина. Никакого навязчивого шепота, никаких пляшущих теней в углах. Солнечный свет, бледный и осенний, косыми лучами пробивался сквозь щели в шторах, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Вчерашний день, со всеми его зеркальными хамами, невидимыми шариками и растягивающимися коридорами, отступил, сжался до размеров дурного сна. Того самого, что кажется абсолютно реальным, пока не откроешь глаза, а потом его обрывки тают, как сахар в горячем чае.

Сбросил одеяло, сделал привычную двадцатиминутную зарядку. Мышцы приятно ныли, суставы щелкали, возвращая тело в привычное, осязаемое русло. Раз-два, вдох-выдох. Никакой мистики, только физика. После умывания холодной водой чувствовал себя свежим и, что важнее, трезвомыслящим.

Ради интереса, уже выходя из ванной, я слегка постучал костяшками пальцев по зеркалу над раковиной. Никаких ехидных рож, никакого Васи Зеркалова. «Ну конечно, — с облегчением подумал я. — Переутомление. Классика».

И тут же, словно проверяя последний рубеж здравомыслия, я скорчил себе в отражение рожу — высунул язык и закатил глаза. И тут же поймал себя на этой идиотской мысли: «Геннадий Аркадьевич, тебе пятый десяток, ты отставной военный, а ты стоишь и рожи корчишь. Точняк, крыша поехала». Фыркнул, поправил воротник пижамы и отправился переодеваться.

Облачился в свою новую униформу — темно-синие брюки, голубую рубашку, пиджак. Бабочка, как и вчера, вызывала легкое внутреннее сопротивление, но я справился. Дисциплина прежде всего. В зеркале, уже без всяких клоунад, отразился собранный мужчина с чуть уставшими глазами. Никакого безумия. Порядок.

На кухне царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем массивных часов с кукушкой. Я принялся за свой утренний ритуал — приготовление чая. Крепкого, черного, такого, чтобы бодрил не хуже, а то и лучше кофе. Кофе, конечно, я уважаю, но чай, это что-то сродни медитации. Прогреваешь заварочный чайник, засыпаешь листья, заливаешь кипятком, и ждешь, пока напиток настоится, наполняя кухню терпким, душистым ароматом. Процесс неспешный, умиротворяющий.

Пока чай «доходил», мой взгляд упал на холодильник. На его белой эмалированной дверце был прилеплен небольшой магнит в виде совы, а под ним листок бумаги с аккуратным, знакомым по вчерашнему списку обязанностей, почерком. Список поручений на сегодня.

«Завтрак. Уборка. Поездка на рынок со Степаном».

Дальше шел перечень товаров, от которого у меня бровь поползла вверх сама собой:

Корни календулы.

Белладонна: корни, плоды. Если повезет — саженец.

Листья клещевины.

Цветки ромашки лекарственной, 1 сорт.

Удобрение из жуков майки и аргиопы Брюнниха, 50 кг.

Я уставился на этот список. Календула и ромашка — ладно, травки, бабушкины средства. Но белладонна? Красавка, одно из самых ядовитых растений? Клещевина, из которой, если память не изменяет, касторку делают, и она тоже не сахар? И что это за удобрение из каких-то жуков с замысловатым названием? Пятьдесят килограмм! Хозяйка, Маргарита Павловна, видимо, была не просто ценителем нестандартных растений, а самым настоящим фанатом-токсикологом.