Мы сидели в тишине, оглушенные этой чудовищной правдой, которая обрушилась на нас. И я понимал, что у нас почти не осталось времени. И что следующая ночь, ночь Второй Красной Луны, может стать последней для всех нас, концом всего, что мы знали.

— И Маруся, — глухо произнес Владимир, и в его голосе прозвучала такая боль, что мне стало не по себе, она была почти осязаемой. — Она… она не просто ребенок. Она "ключ" от портала.

— Что значит 'портал'? — спросил я, ничего не понимая, пытаясь уловить смысл его слов.

— Она родилась на стыке миров, — ответил Владимир, его взгляд был устремлен вдаль, как будто он видел что-то, недоступное мне. — В ней течет кровь и нашего мира, и… другого. Она — живые врата. И если Охотник получит ее… если он использует ее в своем ритуале… он не просто призовет свою тварь. Он откроет ей дорогу. Настежь. И тогда уже ничего нельзя будет исправить, последствия будут необратимы.

Теперь все встало на свои места. Маруся. Она была не просто приманкой. Она была главным призом, центральным элементом всего этого кровавого ритуала. И теперь она была в его руках, полностью беззащитная.

Я посмотрел на пентаграмму на карте. И я понял, где будет центр. Где он нанесет свой последний удар. Не в музее, не в театре. А в месте, которое само по себе является средоточием силы, местом, которое связано с властью, с историей, с самой Москвой.

— Кремль, — выдохнул я, это слово прозвучало как откровение.

— Да. Красная площадь. Сердце города. Идеальное место для ритуала, который должен изменить мир, перевернуть его с ног на голову, — кивнул Владимир.

— Нет, — вмешался Егор, который до этого молча изучал блокнот Финча, его взгляд был сосредоточен. — Не Кремль. Это слишком очевидно. Слишком… пафосно. Он хитрее, его замыслы более изощренны.

— Что это? — спросил я, пытаясь понять смысл этих слов.

— Это памятник, — сказал Егор. — Памятник ополченцам Замоскворечья. Он стоит в сквере, недалеко от Третьяковки. Это место, пропитанное историей. Историей битв, кровью, жертвами. Идеальное место для ритуала. Не такое заметное, как Кремль, но… энергетически гораздо более сильное, насыщенное.

Мы посмотрели на карту. Памятник находился почти в самом центре пентаграммы, что подтверждало догадку Егора.

Теперь мы знали. Знали, куда идти. И знали, что нас там ждет. И я знал, что мы пойдем. Потому что на кону была не только жизнь Маргариты и Маруси. На кону было все, что мы ценили.

Мы снова спустились в подвал, в лабораторию. Воздух здесь был холодным и стерильным, наполненным запахом химикатов. Там, в одной из укрепленных комнат с толстой стальной дверью, на простом металлическом стуле сидел один из оборотней, которого мы взяли в промзоне. Он был накачан сывороткой, разработанной Егором, и был слаб. Его руки были прикованы к стулу, голова бессильно свисала на грудь, он был полностью обездвижен.

Допрос был коротким и жестоким. Я не участвовал в нем напрямую. Я просто стоял у стены и смотрел, как Владимир вытягивает из него информацию. Он не кричал, не бил. Он просто говорил. Тихо. Под угрозой очередной дозы серебряной сыворотки, которая, по словам Егора, причиняла оборотням адскую боль, он раскололся. Он не знал, где находится центр. Он был слишком мелкой сошкой в этой игре. Но он сказал, что Охотник ждет чего-то. Ждет, когда "луна напьется крови", что звучало зловеще. И он сказал, что у Охотника есть помощник. Кто-то из "высших", из старой аристократии Ночи. Кто-то, кого все уважают и кому все доверяют.

Мы вернулись в кабинет. Информация, полученная от пленника, только добавила тумана и паранойи в наши ряды.

— Предатель, — прошипел Степан, который уже пришел в себя после ранения и теперь ходил по комнате прижимая руку к перевязанному плечу. — Кто-то из своих. Кто-то, кто сливал ему информацию.

Мы снова уставились на карту, на эту проклятую пентаграмму, которая, казалось, насмехалась над нами. Снова начали перебирать блокнот Финча, вчитываясь в каждую строчку, в каждую пометку, пытаясь найти то, что мы упустили, ту деталь, которая сложила бы этот кровавый пазл.

— Как нам его остановить? — спросил я, обращаясь скорее к пустоте, чем к кому-то конкретно, мой голос был полон отчаяния. — Как нам прервать этот ритуал, чтобы Маруся… чтобы она не пострадала?

— Ритуал можно прервать, — сказал Владимир, не отрывая взгляда от карты. — Но для этого нужно либо убить того, кто его проводит, либо… либо уничтожить один из его ключевых элементов.

— То есть, одну из жертв? — похолодел я, осознавая ужасный смысл его слов.

— Да, — кивнул Владимир. — Или… сам алтарь. Место, где он собирается провести финал. Но мы не знаем, где это.

— И мы не будем жертвовать кем-то из детей, — твердо сказал я, моя решимость была непоколебима.

— Нет, — согласился Владимир. — Не будем. Значит, остается одно. Найти и убить его. Но как его найти? Он — тень. Призрак, который ускользает от нас.

— И у него есть предатель в наших рядах, — добавил Степан. — Он знает каждый наш шаг, каждое наше движение.

Мы снова были в тупике. В замкнутом круге, из которого, казалось, не было выхода. И время работало против нас, неумолимо сокращая наши шансы.

И тут в кабинет, без стука, ворвался Егор. Он был бледен, его волосы были растрепаны, на лбу блестели капли пота, но глаза горели триумфальным, безумным огнем, предвещая важное открытие.

— Финч! — выдохнул он, хватаясь за дверной косяк, чтобы удержаться. — Он в сознании! Его состояние стабильно! Я ввел ему экспериментальный антидот, и… кажется, он работает!

Мы бросились за ним в лабораторию, перепрыгивая через ступеньки, охваченные новой надеждой. Финч лежал на медицинской кушетке, опутанный проводами и капельницами, от которых тянулись трубки к пищащим и мигающим приборам, контролирующим его жизненные показатели. Он был худ и бледен, как призрак, под глазами залегли глубокие, черные тени, свидетельствовавшие о его страданиях. Но он был жив. Его грудь мерно вздымалась, указывая на стабильное дыхание. Он открыл глаза, когда мы подошли, и попытался улыбнуться, но получилась лишь слабая, жалкая гримаса, исказившая его исхудавшее лицо.

— Ключ… — прошептал он, его голос был едва слышен, как шелест сухих листьев, почти неразличим. — В старых легендах… Кудеяровых… и в том, кто всегда знал слишком много… но я не уверен…

В этот момент зеркало в углу лаборатории, до этого черное и безжизненное, вдруг пошло рябью, как вода, в которую бросили камень. На его поверхности на мгновение проступило искаженное, мечущееся от боли лицо Васи.

— Две вершины… — донесся до нас Васин искаженный, прерывающийся голос, как из сломанного, умирающего радио, полный помех. — Кровь ребёнка… предатель среди своих…

Изображение исчезло. Зеркало снова стало черным, мертвым, отражая лишь наши потрясенные лица.

Мы стояли пытаясь переварить эти обрывки информации, эти последние, отчаянные послания, которые, казалось, были ключом к разгадке.

— Предатель среди своих, — повторил я, и эти слова повисли в стерильном воздухе лаборатории, как приговор, наполняя нас ужасом. — Финч говорил о двойнике. Может, это он и есть? Перевертыш? Тот, кто занял его место?

— Или кто-то другой, — мрачно сказал Владимир. Он стоял, скрестив руки на груди, и его лицо было непроницаемо, как камень, скрывая его мысли. — Кто-то, кто был рядом все это время. Кто-то, кому мы доверяли.

"Кто-то, кто знал, когда мы будем в 'Зените'. Кто-то, кто знал, что мы поедем в телецентр. Кто-то, кто знал, как работает наша связь," — думал я, и от этих мыслей по спине пробегал холодок, предвещая нечто ужасное.

Мы начали перебирать всех, кто был с нами. Роман и его стая? Нет, они доказали свою верность кровью, их воины дрались и умирали за нас, их преданность была неоспорима. Люди Финча? Они спасли нас, рискуя своими жизнями, их действия говорили сами за себя. Егор? Он только что вытащил Финча с того света, его преданность науке и нам была очевидна. Степан? Он получил стрелу, защищая Марусю, его ранение было доказательством его самоотверженности. Кто тогда?