— Когда мне будет столько же лет, сколько и тебе! — парировала Наталья. — Может быть, тогда я натанцуюсь и захочу сидеть дома в тишине. А пока — не хочу! Ты ведь, когда был молодым, тоже не круглыми сутками дома сидел!

— Я?! Неужели ты думаешь, что я в твои годы каждый день прыгал на балах?! — возмутился Александр. В следующий миг он вспомнил, как именно проводил время в восемнадцать лет, и, сконфуженно хмыкнув, замолчал. В памяти завертелись картины шумных кутежей — полутемные квартиры с залитыми пеной от шампанского столами, карты вперемешку с монетами, веселый женский визг, звон разбитых бокалов… И так было не только в восемнадцать, так было и в двадцать пять, и в двадцать девять — вплоть до того дня, как он встретил Наталью.

Молодая супруга глядела на смущенного Пушкина с хитрой усмешкой. А он вспоминал свои давние похождения одно за другим и не мог сдержать вызванную этими воспоминаниями мечтательную улыбку. Почему-то особенно ярко он вдруг увидел бильярдную на Кавказе, в которую любил заходить во время своей первой ссылки и из которой его однажды вышвырнули в окно за попытку подраться с пытавшимся жульничать соперником.

— Ну, так что? — невинно хлопая своими прекрасными глазами, поинтересовалась Наталья. — Ты в мои годы был примерным молодым человеком, никогда не тратившим время на развлечения?

— Почти… — уклончиво ответил Александр. Все его раздражение на легкомысленную жену испарилось. И чего он, в самом деле, опять на нее взъелся? Ей всего восемнадцать, она молода и полна сил, она необыкновенно красива и обаятельна — чего же еще ей хотеть, как не блистать на людях, не наслаждаться всеобщим вниманием? Неужели он уже так стар, что не понимает этого, не понимает молодых?! Ну уж нет, не бывать этому! — Я в юности вел себя ужасно, — признался Пушкин. — А ты — ангел, моя душа. Вон там, — он незаметно кивнул на соседний диван, возле которого толпились несколько мужчин, — уже ждут твои воздыхатели. Они боятся тебя приглашать, потому что я рядом, но я сейчас отойду, и, прошу тебя, потанцуй с кем-нибудь из них! И вообще, танцуй, сколько тебе захочется!

— Да я сама уже устала, — ласково шепнула Наталья. — Только один вальс напоследок — и все, пойдем домой.

— Как хочешь! — не стал спорить Пушкин и отошел в сторону, искоса поглядывая, как к его жене приближаются желающие закружить ее в танце.

Она поднялась навстречу одному из них, присела в реверансе, и он протянул ей руку. Зазвучала музыка, и Александр стал смотреть, как его супруга со своим молодым кавалером первыми вылетели в центр зала. В нем снова начало расти раздражение, но он отогнал все неприятные мысли и заставил себя посмотреть на Наталью другими глазами — так, как смотрел на нее до свадьбы, на балу у Йогеля, где они встретились. Тогда он просто любовался ею, не ревновал к поклонникам и не думал о том, что напрасно теряет время по ее вине. И хотя Пушкин прекрасно помнил, какие чувства испытывал в тот день, вернуться к ним оказалось невероятно сложно. Но все же к тому времени, когда вальс закончился и сияющая, разгоряченная Наталья подошла к нему, оставив позади своего партнера, Александр больше не ощущал ни досады, ни недовольства.

— Потанцуй еще, если хочешь, — предложил он жене, к ее крайнему удивлению.

Она оглянулась, бросила быстрый взгляд на молодых людей, оставшихся без ее внимания, но затем, повернувшись к мужу, отрицательно покачала головой. Ее обида прошла окончательно, и теперь ей самой хотелось сделать Александру что-нибудь приятное.

— Я слишком устала. Ты прав, нам пора домой, — сказала Наталья, и лицо Пушкина расцвело улыбкой.

Через несколько минут супруги уже были на улице. Идти до дома, в котором они теперь жили, нужно было не меньше получаса, но длинный путь не пугал их. После раскаленного летнего дня и душного вечера в бальном зале уличная ночная прохлада была настолько приятной, что они не отказались бы гулять до утра, наслаждаясь ею. Даже усталость от нескольких часов почти непрерывных танцев, от которой Наталья едва не падала, немного отступила, и молодая женщина шла по окруженной деревьями аллее, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Радовался и Александр, дождавшийся наконец момента, когда они с женой были одни и никто не отвлекал их друг от друга. А потому молодые муж и жена, не сговариваясь, сбавили шаг и шли к дому все медленнее, стараясь максимально растянуть эти счастливые минуты.

— Ты сегодня очень сильно скучал? — спросила Наталья, все еще чувствуя себя немного виноватой за собственное веселье.

— Я вообще не скучал, я любовался тобой! — ответил ее муж, в тот момент — совершенно искренне. Он уже и сам не верил, что мог быть недоволен такой замечательной женщиной.

— В самом деле? — лукаво прищурилась Пушкина. — Только мной любовался или всеми остальными дамами тоже?

— Конечно, только тобой! — заверил ее Александр. — Разве можно заниматься чем-то еще, когда ты рядом? Правда, — внезапно вздохнул он, — некоторые странные люди, которые этого не понимают, пытались мне помешать!

— Кто же это? — Наталья снова сменила легкомысленный тон на настороженный. Александр явно опять заговорил о чем-то, что ему не нравилось, хотя и пытался рассказывать об этом шутливо. Что же еще могло расстроить его во время бала, кроме ее успеха у мужчин?

— Да так… — Пушкин замялся с ответом, надеясь, что жена не будет переспрашивать его и неприятный разговор замнется сам собой, но Наталья молчала, выжидающе глядя на него, и он, вздохнув, начал неохотно рассказывать: — Говорят, что многим не нравятся мои последние стихи о Польше.

— Которые вышли в сборнике «На взятие Варшавы»? — уточнила Наталья.

— Ну да. Они самые… — снова вздохнул Александр.

— Чем же они не нравятся? — изумилась жена. — Разве они хуже других твоих сочинений?

— А ты действительно этого не понимаешь?

— Не понимаю, — развела руками Наталья. — Я глупая, просвети меня!

— Ты — не глупая. — Александр остановился, порывисто обнял супругу и только после этого продолжил путь. — Ты просто ничего не понимаешь в политике.

— И горжусь этим! — улыбнулась Наталья. — Мне, женщине, вообще-то неприлично ею интересоваться. Но ради тебя я попробую разобраться даже в этом ужасном предмете — если ты мне все объяснишь!

— Да там все просто на самом деле… Раньше я если писал о политических вопросах, то был на стороне недовольных властью и бунтующих. Ну, ты же помнишь те стихи, за которые меня ссылали в Кишинев, а потом в Михайловское? Или те, которые я посвятил нашим, сосланным в Сибирь в двадцать шестом?

— Читала, конечно, — отозвалась Наталья и лукаво скосила на супруга глаза. — Во глубине сибирских руд…

— Да… — кивнул с легкой улыбкой Пушкин. — Иногда мне кажется, что с тех пор, как я его написал, прошло сто лет, а не шесть с небольшим. Сейчас я бы написал о них… по-другому.

— Как про восставших в Польше?

— Нет, не так, разумеется. Они, в отличие от поляков, — мои друзья. Но я уже не стал бы прославлять то, что они сделали. Это в юности нам кажется, что мир ужасен, несправедлив и в нем все надо немедленно менять, а чтобы изменить его, надо полностью все в нем разрушить. А потом становишься старым, умным и понимаешь, что после разрушения мир может стать только хуже. И обязательно станет. Поэтому разрушать ничего нельзя, и менять все к лучшему можно только медленно и очень аккуратно, а те, кто хочет разрушения, — глупцы, не ведающие, что творят. Понимаешь меня, Натали́?

В его голосе прозвучала нотка сомнения, и Наталья в ответ чуть обиженно нахмурила брови:

— Я прекрасно тебя понимаю. И сколько себя помню, я всегда думала так, как ты сейчас. Те, кто хочет только разрушать и ничего не создает, меня пугают. А уж если разрушить хотят сразу всю страну…

Пушкин поднял руки, словно сдаваясь:

— Значит, ты умнее меня, раз знаешь то, до чего я совсем недавно додумался! Но тогда скажи — ты ведь понимаешь, почему я написал «Бородинскую годовщину» и остальное?

— Ну, конечно, понимаю, как же иначе, Саша?!