Крупная ледяная капля упала ему на макушку, и Александр недовольно поежился. Все-таки мечтать, гуляя на ветру под мокрыми деревьями, не самое разумное занятие! Хорошо хоть идти осталось совсем немного — сквозь блестящую листву уже проглядывали белые стены и темные окна дома, в котором Пушкину предстояло провести ближайший месяц. Обрадовавшись, что скоро окажется в тепле, он ускорил шаг, а оказавшись перед парадным входом в дом, и вовсе вприпрыжку взбежал по каменным ступенькам. Но в доме его ждало новое разочарование — несмотря на то что он шел от жилища старосты не торопясь, крестьяне, которым полагалось подготовить для него комнату, шли, как видно, еще медленнее. Парадные двери были заперты, на раздраженный стук Александра никто не ответил, и сколько он ни прислушивался, из дома не донеслось ни малейшего шороха. Там совершенно точно никого не было. Да еще и повозки, в которой ехал его слуга Козлов, что-то не было видно, хотя Пушкин и слышал, как она грохочет в стороне, когда шел по тропинкам.
Ворча и ругаясь вполголоса, молодой хозяин имения спустился с крыльца и стал обходить вокруг дома, по пути останавливаясь возле темных занавешенных окон и стуча в них кулаком. Но толку от этого стука не было никакого. Кроме звонкого дребезжания стекол Пушкин не слышал ни звука. Так он обошел половину дома и оказался перед черным входом, к которому как раз в этот момент подбежали две улыбающиеся крестьянки, пожилая и молодая. Увидев рассерженного и уже порядком замерзшего на улице барина, они испуганно ахнули и, перебивая друг друга, заверили его, что «сейчас все будет сделано в наилучшем виде». Особо запыхавшимися и спешащими женщины, впрочем, не выглядели. Молоденькая несла в руках охапку свечей и тряпок, а старая и вовсе шла налегке, звеня привязанной к поясу большой связкой ключей.
Пушкин первым вошел в дом и, радуясь долгожданной возможности согреться, глубоко вздохнул. Знакомый, хотя и хорошо забытый слегка затхлый запах жилья, долго стоявшего пустым, заставил его вспомнить далекое детство и улыбнуться. Точно так же пахли дома в других имениях Пушкиных, куда они приезжали на лето, когда он был еще совсем мальчишкой. Этот запах означал, что впереди — много дней радости, прогулок и поездок по лугам и лесам, много тепла и солнца… Мысли Александра вернулись к тем давно прошедшим дням, и на некоторое время он забыл о том, что его ждет вовсе не теплое лето, а дождливая осень, причем в полном одиночестве. Но тут молодая крестьянка раздвинула шторы на окнах, за стеклом показалось все то же серое небо, проглядывающее сквозь мокрую листву, и Пушкин вернулся в осеннюю действительность.
— Затопи камин, пожалуйста, — сказал он девушке и отправился бродить по дому.
Везде было пыльно, сумрачно и так одиноко, что хотелось громко кричать или бросить на пол что-нибудь тяжелое, чтобы уничтожить эту мертвую гнетущую тишину. Александр заглянул в несколько комнат, убедился, что в каждой из них царит одинаковое запустение, и вернулся в гостиную. Обе крестьянки продолжали убираться в ней, к ним присоединился и приехавший наконец Никита Козлов, но работали все трое явно не в полную силу. Старшая из крестьянок медленно водила тряпкой по каминной полочке, младшая — по подоконнику, а дядька Александра складывал перед камином дрова. Услышав шаги вошедшего в комнату хозяина, они задвигались немного быстрее, но было видно, что никто из них все равно не торопится. Пушкин вспомнил, как перепугались родственники старосты, когда он ворвался к ним в дом, и подумал, что ему стоило и сейчас ворваться в гостиную неожиданно и изобразить такой же страшный гнев. Может, тогда отряженные ему в прислугу крестьянки были бы расторопнее? «Нет, это вряд ли! — тут же понял молодой человек. — Изображать грозного хозяина после того, как, дрожа от холода, пролез в дом через черный ход, глупо. Не поверит никто! Но вот сама эта картина — хороша… Если это описать… описать героя, внезапно входящего в дверь и пугающего людей, которые перед ним в чем-то провинились… Получится очень интересная сцена! Надо будет вставить ее в какой-нибудь из моих замыслов!»
Он уселся в закрытое старой простыней кресло в углу гостиной и стал обдумывать эту неожиданно пришедшую ему в голову идею. Кто и при каких обстоятельствах мог бы ворваться в компанию своих недоброжелателей? Правитель на собрание заговорщиков? Или лучше — ревнивый муж на свидание жены с поклонником? Второй вариант показался Пушкину более интересным, да и цензура скорее пропустила бы его, чем хоть слово о заговорщиках, поэтому в следующую минуту он углубился в сюжет о ревнивом муже и неверной жене. Вспомнились так поразившие когда-то его воображение комедия Мольера о Дон Жуане, а потом опера Моцарта на тот же сюжет…
Служанки вытерли пыль, сняли простыни со всей мебели, кроме занятого им кресла, Никита затопил камин, и они ушли на кухню готовить обед, а Александр все сидел, размышляя над новым замыслом и не видя ничего вокруг. Идея нравилась ему все больше и больше, однако вскоре он поймал себя на мысли, что его симпатии в легенде о Дон Жуане на стороне мужа, а вовсе не любовников. «Это что-то новенькое! — рассмеялся он про себя. — Хотя что здесь удивительного, я все-таки сам — надеюсь! — скоро стану мужем!» Мысль об этом на мгновение отвлекла его от литературных замыслов, он вспомнил, что стать мужем ему предстоит не так уж и скоро, но долго переживать из-за этого не стал. Ему было не до того, нужно было разобраться с новой задумкой. Если сделать мужа героем, вызывающим сочувствие, а воздыхателя жены — главным злодеем, это будет очень необычное для него произведение!.. Но не выйдет ли в итоге нечто в духе тех насквозь моралистских романов, над которыми он всегда смеялся? Еще не хватало! Он, Александр, конечно, уже почти остепенился, а когда женится, станет совсем серьезным и благоразумным человеком, но это все-таки слишком! Нет, надо сделать так, чтобы и злодей-соблазнитель вызывал сочувствие, и муж, и, само собой, жертва соблазнителя… И чтобы это не была банальная история адюльтера, надо добавить туда чего-то еще — например, немного мистики. Можно даже страшной мистики, чтобы история пугала, леденила душу, тогда на банальности в ней никто не обратит внимания. А внезапное появление главного героя должно случиться в финале, это будет красивее всего!
— Барин, обедать подано! — прозвенел над ухом у Александра голос молодой служанки.
Пушкин вернулся в реальность и усмехнулся. Как всегда бывало, когда его затягивал очередной литературный сюжет, он совсем потерял чувство времени и обнаружил, что просидел в гостиной гораздо дольше, чем ему казалось. Прошло уже почти три часа, вокруг было чисто и уютно, и даже запах давно заброшенного дома за это время успел немного выветриться. Вместо него из-за двери тянуло чем-то вкусным. Обрадованный Пушкин вспомнил, что ничего не ел с раннего утра, и уже собрался бежать в столовую, но взгляд его упал на лежащий на каминной полке карандаш.
— Как кстати! — воскликнул он вслух и, довольно потирая руки, огляделся в поисках бумаги.
Долго искать не пришлось — рядом с камином, под совочком для угля, лежало несколько смятых пожелтевших листов, подготовленных для следующей растопки. Александр взял один из них, вернулся в кресло и разгладил бумагу на широком подлокотнике. Ему повезло — лист был наполовину чистым, только в верхней его части были написаны какие-то слова и цифры. Мимолетно отметив про себя, что перед ним, видимо, какие-то старые хозяйственные записи, он тут же перестал о них думать. Ему надо было записать первые две строчки будущей истории, а потом еще раз подумать, где именно будет происходить действие…
За первыми строчками последовали еще две, за ними — еще, а через некоторое время Александр с неудовольствием обнаружил, что чистое место на листе закончилось. Пришлось подбирать с пола остальные бумаги и выискивать пустое место на них. Его было уже не так много, но поля все же оказались достаточно широкими, чтобы Пушкин смог набросать на них несколько строф. В конце концов счастье кончилось вместе с чистой бумагой. Недовольно бурча себе под нос, он порыскал по комнате, надеясь отыскать еще что-нибудь пригодное для письма, но больше ничего подходящего не обнаружил. Надо было в срочном порядке искать кабинет и надеяться, что там найдется хоть немного бумаги.
