Когда мы добрались до библиотеки, там уже вовсю грохотали молотки. Борис Карлович взялся с энтузиазмом помогать Порфирию Петровичу. Какая бы работа у тебя ни была, чужая всегда кажется отдыхом по сравнению с ней. Прокрастинация неистребима.

— Ну, этот готов, — сказал Порфирий Петрович, отступаясь. — Пострадал в наименьшей степени. Поднять бы его…

Стеллаж подпрыгнул и встал по стойке смирно. Оба мастера тоже подпрыгнули от неожиданности.

— Это называется магией, господа, — изрёк Прощелыгин. — Да будет вам известно.

К десяти вечера в библиотеке появилась Татьяна и напустилась на меня:

— Саша, ты с ума сошёл⁈ Я вся извелась от волнения, можно было предупредить!

— Я, Татьяна Фёдоровна, взрослый самостоятельный человек, пока ещё не связанный узами брака. И если моя душа желает помогать Порфирию Петровичу сколотить полочку, значит, я буду помогать, и никто меня не остановит.

— Да? А если я возьму и пропаду где-нибудь без предупреждения поздно вечером?

— Найду и уши надеру.

— Фр! Что вы тут такое делаете и почему?

Я быстро объяснил Таньке суть дела. Она охотно присоединилась к работам. Вместе с Кунгурцевой разбирала книги по категориям и по алфавиту, а потом укомплектованные шеренги фолиантов скучающий Прощелыгин своей магией ставил на подобающее место, не забывая изречь что-нибудь мрачное для поднятия настроения.

— Фёдор Игнатьевич, верно, тревожиться будет, — спохватился я около одиннадцати.

— Ой! — подскочила Танюха. — Я же его не предупредила, он в кабинете был.

— Умница…

— Фр! Я за тебя переживала, между прочим. Отправлю енота с запиской. Тут есть писчие принадлежности?

Принадлежности отыскались возле перевёрнутого стола Янины Лобзиковны. Даже закупоренная чернильница сохранила в себе необходимое количество чернил. Прощелыгин силой ума поставил в правильное положение сначала стол, затем стул.

— Спасибо, — кивнула Татьяна.

— Не стоит благодарности. Я получаю за это деньги. Я их, разумеется, презираю.

Тут я вспомнил про деньги, подошёл к строчащей записку Таньке и сказал:

— Ты теперь богата.

— Да, и у меня будет хорошее приданное. Мы сможем купить себе дом! Только обязательно возьмём к себе папу, я его не оставлю, это невыносимо грустно.

— А папу ты об этом спрашивала?

— Нет, зачем.

— И правда. Ему и так проблем хватает, ещё и о таких глупостях размышлять.

— Вот именно. Пафнутий! Держи. Это надо отдать моему папе лично в руки. Справишься?

Енот пиликнул в ответ.

— Молодец. Ступай!

К одиннадцати появился Серебряков со свёртком.

— Господа и дамы, я принёс вам пирога из клуба!

Все обрадовались, поскольку жрать хотелось неимоверно. Только Танька спряталась в дальнем конце библиотеки, за уже готовыми стеллажами, так, что Серебряков её далеко не сразу заметил.

Пока мы утоляли голод, сытый и весёлый Вадим Игоревич рассказывал, как долго его мучил и не отпускал Яков Олифантьевич, снова и снова разнося в шахматы. Жалуясь, Серебряков взял молоток и немедленно долбанул себе по пальцу.

— Да куда ж ты лезешь-то, когда руки — крюки! — взревел Дмитриев с набитым ртом. — Положи инструмент и отойди в сторонку!

— Но я ведь помочь хочу, Порфирий!

— Помоги Татьяне книги раскладывать.

— Татьяне? — удивился Серебряков и нашёл спрятавшуюся рыжую. О чём-то они там поговорили на вежливом языке. Потом к ним присоединилась Кунгурцева и стал даже слышаться смех.

К часу ночи мне так осточертели готические сентенции Прощелыгина, что я отошёл в сторонку и призвал Диль.

— Никаких следов спиритизма почувствовать невозможно, — доложила она.

— Слава Богу! Акакий! Вы можете быть свободны, вот ваши деньги, спасибо за труд.

— Спасибо за деньги. Однако я предпочёл бы остаться и довести дело до конца.

— Поздно уже.

— Ночь — это время, когда душу одолевает тьма. Я привык к её объятиям. Что ж, если моё общество неприятно вам, детям солнца, исполненным света, я удалюсь в свои мрачные чертоги, не буду отравлять вашей детской радости по поводу общения и совместного труда и прочих иллюзий…

— Оставайтесь…

— Не воображайте, будто делаете мне одолжение; мне, право, безразлично, где я встречу смерть, а ничто, кроме смерти, не имеет значения.

Последняя книга встала на полку в пять утра.

— Самое время ложиться спать, — зевнул бодрый Серебряков.

Танька уже час как спала, свернувшись калачиком на диване. Порфирий Петрович, которому через два часа уже полагалось явиться на службу, тяжело вздохнул.

— Ещё одна ночь повержена… Однако торжество света иллюзорно. Тьма была за мириады лет до него и пребудет вечно, когда последние искры жизни угаснут…

— Акакий, идите спать, вы выглядите печальным. Спасибо вам за помощь. Вы настоящий друг.

— Пойду раздобуду кофе, — буркнул Дмитриев и направился в подсобку.

Я полностью разделял его скептицизм по отношению к наступающему дню. Это был один из тех немногочисленных дней, когда мне нужно было преподавать свой инновационный античный предмет.

— Диль, — позвал я, когда Серебряков откланялся. — Принеси проверочные работы с моего стола.

Десять минут спустя я сидел за столом Янины Лобзиковны, пил кофе и проверял работы, время от времени бросая взгляд в сторону дивана, где спала под пледом моя невеста.

В шесть часов утра пришла комиссия. Трое полицейских, двое магов в штатском на госслужбе и один зеленолицый от зловредности господин Жидкий.

— Почему посторонние в библиотеке? — кислым голосом спросил он.

— Понятия не имею, кстати говоря, — честно сказал я. — Действительно, непорядок. Удалитесь, пожалуйста, не мешайте работать.

Тёмно-зелёный оттенок Жидкого сменился нежно-салатовым.

— Что вы такое изволите говорить? — прошипел он.

— Всё верно говорят, — сказал, выйдя с чашкой кофе, Порфирий Петрович и кивнул полицейским, которые машинально отдали ему честь по старой памяти. — Я тут работаю, Александр Николаевич — преподаватель и занимается здесь по полному праву академической деятельностью. Так что посторонние тут одни лишь вопрошающие.

— Библиотека должна быть опечатана!

— Отчего же?

— Так… Так было написано в донесении!

— Хм. Странный человек писал донесение. Библиотека работает согласно расписанию.

— Где хаос и разрушения⁈

— Полагаю, где угодно, но только не в Российской империи.

Жидкий дёрнулся и повернулся к госмагам, которые смотрели и слушали с выражением полнейшей индиффирентности на лицах.

— Приступайте, господа!

Господа приступили. Достали из саквояжей всякие загадочные приборы, напоминающие отдалённо мультиметры и осциллографы. Принялись с этим бродить.

Тем временем Жидкий нервно прошёлся по библиотеке, высматривая непорядки, но ничего не обнаружил. Вернулся ко мне, навис над столом.

— Что до вас, господин Соровский, то поступила также жалоба, будто вы тайно сожительствуете с дочерью ректора. Если этот некрасивый слух просочится…

— Почему это «тайно»? — перебил я. — Вовсе даже не тайно. Даже, я бы сказал, образцово-показательно. Татьяна Фёдоровна — моя невеста.

— Вот как! И, полагаю, о помолвке уже объявлено? — исходил ядом Жидкий. — Или же вы буквально сегодня броситесь затыкать дыры?

— Александр Николаевич! — ворвался в проход сияющий Борис Карлович с «Последними известиями» в руке. — Об вас в газетах пишут!

— Что именно?

— Что жениться изволите.

— Как интересно.

Тут зашевелился плед, и из-под него показалась всклокоченная сонная рыжая голова.

— Я вчера ещё в редакции объявление заказала. Стребовала денег у папы. Раз мы всё равно богаты, он не посмел отказать. А кто эти господа, Александр Николаевич?

— Спи, дорогая, это всё преходящее.

Танька послушно шлёпнулась обратно и моментально отключилась. Впоследствии даже не вспомнила, что просыпалась, и ничего ей доказать я не сумел.