— Папа, ты совершенно прав, — сказала Татьяна, входя в гостиную, одетая по-уличному. — Потому мы отправимся за покупками втроём.
Судя по кислому выражению лица Фёдора Игнатьевича, он готов был указать на десяток слабых мест в этой идее, но ему было лень. Однако сделав над собой усилие, он всё же сказал:
— И как же вы объясните эту самую Диль?
— Мы, папа, объясним её, как мою подругу из Москвы, Дилемму Эдуардовну.
— Ещё одна девушка, с которой Александр Николаевич живёт под одной крышей, я полагаю?..
— Фёдор Игнатьевич, ну в конце-то концов, — не выдержал я. — Герой я или нет? Опережая ваш ответ: да, безусловно. Учитывая обстоятельства моего в этом мире появления и все упавшие на меня рояли, я только героем быть и могу. А герою полагается гарем из разноцветноволосых девушек. И полагается эпизод с походом по магазинам. Забегая вперёд, полагается ещё и пляжный эпизод, но это мы отложим до лета.
— Гарем, — повторил Фёдор Игнатьевич. — Гарем…
— Таня, я фрустрирован, даже, не побоюсь этого слова, фраппирован! Достань мне книжку по геронтопсихологии.
— О Господи. Что это ещё такое?
— Это такая психология, которая геронто, что непонятного! Твоего отца необходимо срочно лечить. Диль, скажи ей!
— Да.
— Слышала Диль? Она врать не будет.
— Запросто буду.
— Диль…
— Молчу, хозяин.
— Зови меня на людях Александром Николаевичем.
— Мы же не на людях. Татьяна не считается.
— И вправду, как она может за человека считаться, когда отказывает родному отцу в необходимом лечении…
— Саша, да что ты такое говоришь⁈ С папой всё хорошо!
— Ничего не хорошо. Просто ты влюблена и пребываешь в эйфории, а потому не замечаешь, как вокруг тебя всё меняется. Я, быть может, тоже испытываю некое романтическое чувство, ибо ты не разбудить чего-то подобного в человеке просто не можешь, если задаёшься такой целью, но на моей стороне играет возраст, и он не даёт мне воспринимать мир сквозь призму своих чувств, возраст делает человека объективным. Диль, скажи?
— Да.
— Саша, я из-за тебя краснею и выгляжу нелепо, у меня даже слёзы наворачиваются. Где платочек? Ах, вот он. Зачем ты так жесток со мной, это наш первый совместный выход, а ты меня смущаешь.
— Таня, я прошу тебя отнестись к ситуации серьёзно. Ты же помнишь, с первого дня, что я здесь, я всегда, ежедневно, отчаянно атаковал менталку Фёдора Игнатьевича. Учитывая, что я делал это не будучи ментальным магом, мне полагается прижизненный памятник, но Господь с ним, не настаиваю.
— Да, ты постоянно путаешь и озадачиваешь папу, я знаю.
— А ты никогда не задумывалась, зачем я это делаю?
— Ради веселья.
— Как широка и глубока бездна, разделяющая нас, Танюша… Нет, я это всё потому, что папа твой немолод, жизнь его тяжело испытывала, и под этим гнетом он может сдаться, пасть в объятия старости. Его нужно встряхивать. Ему нужен кто-то, кому можно противостоять. Раздражающий элемент. Потому что старость — это покой, погружение в себя, стабильность — всё то, от чего я пытался твоего отца всё это время спасти и… Ну чего ты так скептически на меня смотришь? Ну да, да, весело тоже было. Однако теперь — что это? Он не принимает ни одной подачи. Он уже готов выйти в тираж. А ему даже шестидесяти нет! Далеко нет, причём.
— Да найду я тебе книжку, найду!
— Это всё, что мне требовалось знать.
— Вот, лавка окулиста.
— Ура. Дилемма Эдуардовна, прошу вас.
Магазин оптики в этом мире мало чем отличался от привычных мне. Да и чем он мог отличаться? Оправы на витринах, оправы на стендах, оправы, оправы… А, да: тут были ещё пенсне, лорнеты и монокли. Пока Диль рассматривала оправы, я почему-то смотрел на лорнет на длинной ручке.
— Мне кажется, папа сломался, когда застал нас, — тихо сказала Танька. — Он, наверное, почувствовал себя таким одиноким…
— Это триггер, — согласился я. — Но без предпосылок он бы не сработал.
— Всё из-за меня…
— Да, и ещё из-за меня. А почему бы нам не сходить в театр?
— В театр?
— Ну да. А что? Я лорнет куплю.
— При чём тут лорнет вообще?
— Не знаю. Мне почему-то хочется сидеть в ложе театра и наводить на людей лорнет.
— Это неприлично.
— В том же самый интерес и состоит! Ладно, не буду. Но нам нужно жить культурной жизнью, а не только в постели валяться. Я, заметь, тоже не юноша, меня, соответственно, тоже необходимо держать в тонусе. Я на тебе женюсь в том числе и потому, что вечный пркой сердце вряд ли обрадует. Так что твоя задача — атаковать мою менталку.
— Фр!
— Не фркай в обществе!
— Фр, сказала! Общество всё занято Дилеммой Эдуардовной.
И Татьяна была полностью права. Бойкая веснушчатая дама с замысловатой, но унылой причёской порхала вокруг Диль, нахваливая каждый товар, на какой только падал её взгляд. Диль обращала на неё внимания не больше, чем слон на москита, однако продавщицу это не смущало.
— Да-да, вы совершенно верно смотрите, эта оправа подчеркнёт ваш овал лица, придаст лицу глубину и гармоническую завершённость, а это, о, вы не поверите, но это последний писк парижской моды, дизайнерская оправа, остался единственный экземпляр, действительно, можно рассмотреть варианты попроще, элегантная классика всегда…
— Кошмар, — поделилась Танюха. — Интересно, она и в жизни такая же болтливая…
— Однозначно. Тренировками такого не достигнуть. Врождённый талант.
— Хочу эти, — оборвала Диль щебет продавщицы.
Мы с Танькой подошли к витрине и проследили за пальцем Диль. Она выбрала массивную роговую оправу, самую, должно быть, монструозную в магазине. Такие очки неплохо бы смотрелись на каком-нибудь девяностолетнем старичке, но Диль была непреклонна. Продавщица, сходу не придумав, как похвалить выбор, перегрузилась и невразумительно хрюкнула, однако тут же пришла в себя и достала товар. Диль бережно взяла очки и надела. Подошла к зеркалу, долго созерцала себя, затем повернулась.
— Как вам?
— Да, — сказал я.
Танька поступила ещё лаконичнее с уклоном в лапидарность: она молча кивнула. Наша робость была вполне простительна: и без того обычно строгая Диль, надев очки, превратилась в такую свирепую училку, что ей не хватало лишь указки. Чтобы треснуть ею по столу и заорать на обмочившегося ученика. Куда той Арине Нафанаиловне с её зонтиком, надеюсь, ей сейчас хорошо отдыхается…
Рассчитывалась Диль сама. Моими деньгами, разумеется — я дал ей кошелёк ещё дома. Потому что, как и говорил Фёдор Игнатьевич, компанией мы были странной, труднообъяснимой. И если уж условились, что Диль — прогрессивная подруга Татьяны из столицы, то платить за неё мне было бы странно.
— Оставьте, пожалуйста, ваш адрес, госпожа, — трещала пришедшая в себя продавщица, — и мы пришлём готовые очки уже через месяц!
— Я забираю эти, — холодно сказала Диль.
— Но они же с простыми стёклами!
— Сколько?
Поникшая девушка назвала цену. Диль раскрыла кошелёк.
Примерно в таком же духе прошёл визит в магазин готовой одежды. Диль с каменным выражением лица выбрала несколько брюк, сорочек и пиджаков.
— Это же всё мужское, — робко пытался возразить продавец означенного пола.
Диль достала из кармана мужской кошелёк.
— Ты обладаешь очень подавляющей аурой, — заявила Танька, когда мы вышли. — Люди тебя боятся.
— Спасибо.
— Это не комплимент, вообще-то.
— Тогда спасибо за честность.
— Фр! Ты невыносимая.
— Александр Николаеви-и-ич! — раздался крик.
Я повернул голову и тут же об этом пожалел. С той стороны дороги мне махала руками Полина Лапшина. Не удовлетворившись этим, она бросилась ко мне, презрев опасности. Врезалась в зад пролетающей мимо повозки, на встречной полосе слёту обнялась с перепуганно заржавшей лошадью под задорный перемат натянувшего поводья извозчика. Закончила же горемычная студентка свои подвиги тем, что шлёпнулась в грязь всей Полиной под озадаченное «Ой» Татьяны.
