— Везёт. Фамильяр — мировая штука. Ладно, попробую.

Леонид подошёл к пациенту и, возложив на него руки, закрыл глаза и что-то забормотал. Под пальцами будто зажглись маленькие лампочки.

— Пока Леонид работает, я продолжу. Итак, вторая подзадача. Борис, Стефания. Нужно вновь призвать Вадима Игоревича. Он уверяет, что будет легко.

— Я готова. У меня после той ночи до сих пор голова не на месте, я готова буквально на всё.

— Честь вам и хвала, госпожа Вознесенская. Борис?

— Конечно. Я уверен, что справлюсь. Повторный призыв духа в тело носителя, с которым уже есть контакт, должен и впрям пройти без сучка без задоринки.

— Превосходно. Тогда начнём?

— А что насчёт меня?

— Вы, Анна Савельевна, боюсь, помогаете нам исключительно своей позитивной энергетикой.

— Что ж, это мне вполне по силам. Я готова. А третья подзадача будет?

— Будет. Но я про неё пока ничего не скажу. И зависеть всё будет не от нас. Ну, с богом. Леонид, как у вас дела?

— Как ни странно, что-то получается, господин постанывает и осуществляет минорные шевеления отдельными частями тела.

— Это мы наблюдаем. Значит, поспешим. Борис, Стефания?

Стефания легла на койку. Уже третью в этой палате, в которой некогда, как король, обитал один-единственный господин Старцев. С которого всё и началось.

Борис распростёр над Стефанией руки и закрыл глаза. Губы его задвигались, что-то бормоча. Стефания на всякий случай держала пальцами портрет Вадима Игоревича. Я же смотрел на них всех, собравшихся тут, и думал: как до этого дошло? Наверное, я принял какое-то некорректное решение на сравнительно небольшом отрезке времени между тем, как я нехотя согласился на четыре академических часа в неделю покидать свой новый дом, и тем, как я с двумя студентами, одним аспиратном и преподавательницей, состоящей со мной в интимных отношениях, собрался в больничной палате с двумя бесчувственными телами. И это я ещё про всё остальное молчу.

Стефания выгнулась.

— О боже мой, бедная девочка, — пробормотала Анна Савельевна. — Я никогда прежде не видела, как это происходит.

— Жутко, — согласился я. — Но Стефания вроде бы не возражала. Говорят, им это полезно.

— Хорошо, когда так…

Приступ закончился так же быстро, как начался. Стефания рывком села на койке и посмотрела на меня диким взглядом.

— А, Александр Николаевич! — кивнула она. — Всё хорошо. Вы справились.

— Я старался.

— Не сомневался в вас ни секунды. Что ж, теперь покажите мне моё тело. Ах, вижу. Так непривычно.

— Ну, ещё бы. Ситуация, мягко скажем, неординарная. От нас что-то ещё требуется?

— Нет, просто смотрите, чтобы никто не погиб. А когда этот человек сорвётся с места, воспрепятствуйте ему.

Мы с Леонидом и Борисом придвинулись ближе к неудачно упавшему человеку. Анна Савельевна к нам присоединилась, но мы её оттеснили. Равноправие равноправием, но по морде первыми получают мужчины. Таков путь. Если по морде получают женщины, значит, ситуация испортилась до отвратности. Во-первых, такого быть не должно, потому что не должно быть никогда, а во-вторых, у женщин не морды, а лица, на минуточку. Да и у мужчин тоже, чего прибедняться.

Тем временем госпожа Стефания подошла к телу господина Серебрякова, нависла над ним, внимательно глядя в лицо. И вдруг, ловко взмахнув ножкой, села на него верхом.

— Нам… точно нужно это видеть? — заволновался Борис.

— Всё будет корректно, не переживайте. Я уверен в нравственном облике Вадима Игоревича.

— Я тоже не сомневаюсь, просто…

— Что вас смущает, Борис?

— Её икры, — вздохнул Леонид. — Они, как видите, в этой позе обнажились, и невинный юноша шокирован, даже несмотря на чулки.

— Я вовсе не невинный!

— А какой же вы, скажите, пожалуйста? Может быть, винный?

— Может, и винный. Вас не касается.

Стефания нависала над Вадимом Игоревичем зловеще и неподвижно. Вглядывалась в точку на лбу между двумя бровями. Что-то происходило в ментальном поле. Я почувствовал, как сгущается атмосфера.

— Вы тоже это ощущаете? — пролепетала Анна Савельевна.

— Да, — подтвердил Леонид. — Не могу сказать, что именно, однако определённо чувствую. В этом отношении повезло нашему юному другу. Он чувствует вещи совершенно понятные.

— Прекратите, это низко! — покраснел Борис, силясь отвести взгляд от целомудренно белоснежного чулка Стефании.

— Многие бы с вами поспорили, но я согласен. Все наши так называемые высокие чувства берут начало в самом низменном. Поверьте на слово, когда завтра утром вы проснётесь и осознаете, что жить не можете без этой прелестной особы, вы придумаете ей тысячу и одно достоинство, объясните это возникшее внезапно чувство миллионом величественных порывов души. Оно не будет иметь ни малейшего отношения к этому невзначай подгляданному чулку, разумеется.

— Леонид, вы такой нудный — ужас, — не выдержал я. — Как будто бы вам годов — за восемьдесят. Вы ведь моложе меня!

— Каюсь, когда нервничаю, становлюсь циничен. Кто-то ест, кто-то пьёт, а я вот…

В этот момент Вадим Игоревич повторил недавний кульбит Стефании — выгнулся дугой. Сама Стефания, вскрикнув, слетела с него на пол. Впрочем, тут же вскочила. Она всё ещё была одержима духом Серебрякова. Голова кругом, что творится… И я в этом участвую. Смею при этом называть себя взрослым рассудительным человеком!

Как же хочется после вот этого всего прийти в тёплый и уютный дом Анны Савельевны… Но ведь нет! Не после того, как я осознал, что она говорит точь-в-точь теми же словами, что и моя мама. Кошмар! И я ещё обвинял Татьяну в комплексе Электры! Тысячу, нет, полторы тысячи раз прав Леонид: будь проклят человеческий организм! Игрушка лукавого!

Тело Вадима Игоревича опустилось обратно. Голова на мгновение вспыхнула каким-то потусторонним огнём, потом струя этого пламени протянулась от его головы к многострадальной голове нашего нулевого пациента. И тот вскочил.

Слабо сказано — вскочил. Мгновение, и недавний коматозник стоит на четвереньках на койке, хищно озираясь. Ахнула и осыпалась на пол Стефания. Миг спустя застонал и поднялся Вадим Игоревич.

— Держите… его, — простонал он.

— Не удержите! — рыкнул пациент.

Дверь мы загораживали — и он прыгнул в другую сторону, в верхний угол комнаты. Там, растопырив ноги и руки, умудрился закрепиться, как паук.

— Сволочи! — сообщил он нам. — Всех убью!

— А можно не надо? — спросил я.

Борис нервно хихикнул. Пациент зарычал и, оттолкнувшись ногами, полетел на нас человеческой торпедой. Вскрикнул и закрыл голову руками Борис, забормотал какую-то ахинею Леонид. Я же, внезапно преисполнившись героизма, шагнул вперёд и выдал хук с правой.

Куда-то попал — костяшки кулака вспыхнули болью — но торпеда меня всё равно постигла, и вместе мы с треском вылетели сквозь дверь. Завизжали, бросившись врассыпную медсёстры, подслушивавшие в коридоре.

— Держите его, Александр Николаевич! — услышал я родной до боли голос Вадима Игоревича. — Держите!

Я держал, что есть мочи. Человекообразное существо, схватившееся со мной, рычало, плевалось, кусалось, в общем, доставляло много неприятных ощущений. Я всё вытерпел, как подобает настоящему мужчине. И вот — появился Серебряков.

Он схватил за голову моего противника, что-то выкрикнул, и глаза пациента закатились. Он моментально обмяк, рухнул на пол. А сгусток призрачного пламени рванул сквозь стены.

— Эх-х! — Вадим Игоревич с досадой махнул рукой. — Эх, ушёл… Надо было полагать, что я буду не в тех силах, что ожидал от себя! Как вы, Александр Николаевич? Не зашиб он вас?

Я взялся за протянутую руку.

— Какой кошмар… — прошептала Таня, прижав к груди ладони. — Это же… Это же было смертельно опасно!

Мы сидели ночью того же дня в столовой дома Соровских. Дарина спала, а Фёдор Игнатьевич и Танька меня дождались. Встретили, накормили и выслушали подробный отчёт обо всех наших приключениямх.