— Жалко их, — согласилась Танька. — Но вставать всё одно ко второй.

Фёдор Игнатьевич запыхтел, но сокрушительных контрдоводов найти не смог. Тут в гостиную вошёл Дармидонт и спросил, подавать ли ужин. Разумеется, подавать, что за вопрос. Война войной, а обед по расписанию. И ужин, и завтрак, и всё, что между ними — строго по расписанию. Точка. От сытого человека пользы куда как больше, чем от голодного.

За ужином Танька продемонстрировала, что, вопреки опасениям отца, вовсе не представляет собой эгоистичную натуру, не способную к эмпатии. Арину Нафанаиловну она не любила, но её никто не любил, так что это не в счёт. А вот к Старцеву Татьяна относилась куда более лояльно.

— Саша, ты же сумеешь ему помочь?

— Кто-то меня, помнится, отговаривал…

— Это я до того, как он такое сделал. Разве же я знала, что он так сильно мучается! Я-то его другим и не видела никогда. Привыкла к нему, такому. Этакий чудак странный и говорит всё как будто невпопад. А внутри у него, оказывается, заперта совершенно иного толка душа, которая вопиет о спасении. Спаси его, Саша!

— О чём, собственно говоря, идёт речь? — нахмурился Фёдор Игнатьевич. — Каким образом Александр Николаевич может помочь Семёну Дмитриевичу? Он, прошу об этом помнить непрестанно, стихийный маг!

— Он едва ли не единственный в Российской Империи специалист по магии мельчайших частиц! — парировала Танька. — А эта дисциплина может применяться практически в любой сфере.

— Тебе-то об этом откуда знать⁈

— Из занятий по магии мельчайших частиц, которые я посещаю, папа! У нас очень хороший преподаватель. Можно сказать, единственный в Российской Империи специалист.

— Да что же это за безумие! И ведь я сам, сам положил ему начало! Своим попустительством, своим недальновидением… Поистине: коготок увяз — всей птичке пропасть.

— Кстати о птичках, — вспомнил я. — Вы насчёт гимназических требований не узнавали?

— Да когда бы я, по-вашему, это успел⁈ Вы изволите надо мною смеяться? Я сегодня едва богу душу не отдал, мой старый друг попал в больницу, преподавательница едва не скончалась на пороге моего кабинета…

— А она-то как, кстати говоря?

— Неплохо, пришла в себя. Сотрясение мозга, испытывает недомогание, но через пару дней, полагаю, выпишется.

— Это хорошо, нам трагедии не нужны. А что до гимназий…

— Да и к чему это всё вовсе⁈ — вспылил окончательно Фёдор Игнатьевич. — Вы о таком, возможно, не задумывались, но учёба в гимназии стоит денег! Денег, которых у этой семьи нет и быть не может.

Даринка всхлипнула, выскочила из-за стола и убежала.

— А даже если она каким-то образом закончит гимназию. Представляете вы, сколько стоит семестр обучения в академии⁈ Я держусь за место ректора лишь потому, что это позволяет мне обучать там Татьяну на бесплатных основаниях! Я иду на обман, на подлог, я каждый божий день рискую должностью, головой, репутацией, а вы создаёте ненужные надежды ребёнку!

Побледневшая Таня отложила приборы, промокнула салфеткой губы и последовала за Дариной.

Мы с Фёдором Игнатьевичем остались наедине, и он начал потихоньку сдуваться, как воздушный шарик.

— И это ещё хорошо, если её отца не посадят, — буркнул он напоследок.

— Чьего? — уточнил я.

— Ха-ха-ха, Александр Николаевич! Очень, неописуемо смешно!

— Ну, наконец-то вы начали ценить моё чувство юмора, Фёдор Игнатьевич. Рад, весьма рад! Это важный шаг в наших с вами отношениях. Выпьем!

Я поднял стакан с водой. Фёдор Игнатьевич молча встал и удалился, оставив меня одного.

— Дармидонт! — позвал я.

— Чего изволите-с?

— Садись, питайся.

— Право, можно ли…

— Можно, всё одно никто не вернётся. Один пёс потом в кухне всё это съедите, так уж лучше по-человечески.

— В таком случае-с… С вашего позволения-с…

Дармидонт сел на место Фёдора Игнатьевича и составил мне весьма достойную компанию. Ел и молчал, не излучая ровным счётом никаких эмоций, чем обеспецивал великолепный фон для пищеварения и размышлений о делах насущных.

— Итак, господа, все в сборе, — сказал я, закрыв дверь кабинета на задвижку. — Ни за что не угадаете, для чего я попросил вас прийти ко мне сегодня.

Они даже не пытались угадать, но смотрели с любопытством. «Они» — это Вадим Игоревич Серебряков и тот самый лаборант, что способствовал госпитализации Старцева и Арины Нафанаиловны. Лаборант представился запросто — Леонидом — и вообще казался парнем дельным.

— Предметом нашего консилиума послужит Семён Дмитриевич Старцев. Некоторое время назад он обратился ко мне с просьбой способствовать его выздоровлению. На случай, если вы не знаете, актуальное состояние господина Старцева не является нормой в узком смысле этого слова, по крайней мере, сам он это состояние как норму не расценивает и мечтает исцелиться.

— Об этом все знают, — заметил Леонид. — Он к нашим уж сколько раз обращался. Раз в год, говорят, стабильно приходит, просит голову полечить. Но все только руками разводят.

— Именно поэтому здесь присутствую я, как специалист по магии мельчайших частиц, а также — сильнейший ментальный маг. Быть может, на стыке дисциплин мы с вами сумеем разработать решение.

— Я бы хотел задать вопрос, — поднял руку Серебряков. — Господин Старцев — это кто?

— Это декан факультета стихийной магии, — объяснил я. — Молчалив, обладает странной повадкой…

— А. Кажется, понимаю. Высокий такой мужчина, я видел его на дне рождения Татьяны, но представлен не был.

— Всё верно, это он. В юности пострадал в дуэли с ментальным магом… Ах, господа, простите мне мою невнимательность. Чаю не желаете?

Господа пожелали, и я разлил по чашкам то, что исправно генерировал подарок Анны Савельевны. Насыпал в вазочку печенья. Серебряков взял одно, откусил и вздохнул, видимо, вспомнив знаменитые пряники своей кухарки. А может, вздох его относился более к делу, потому что он тут же сказал:

— Скверно, что тут ещё… Полагаю, ему повезло, что он выжил. Дуэль с ментальным магом — чистейшее безумие. На что он вообще рассчитывал?

— Это нам, к сожалению, неведомо. И к делу…

— Да как же — неведомо? — перебил Леонид. — Вы уж простите, что вторгаюсь и обрываю, так сказать, вашу линию, я это не из каких-то побуждений, просто имею что сказать, пока на неверных предпосылках мы не сделали выводов, и, коль скоро это — консилиум…

— Да говорите уже, не стоит так распинаться. Мы здесь по-простому.

— Так вот: все обстоятельства доподлинно известны. Семён Дмитриевич, будучи доцентом кафедры, вызвал на дуэль декана факультета ментальной магии, а причиной тому послужила честь дамы. Тут говорят разное. Кто считает, что господин Старцев был чрезвычайно, с одной стороны, мнителен, а с другой — нерешителен. Другие утверждают, будто основания и в самом деле были. Одним словом, Старцев, вызывая Гнедкова, имел в виду совершенно точно госпожу Помпееву, которая в те годы была при кафедре земляной магии аспираткой, подобно мне сейчас.

— Погодите! — тряхнул я головой. — Помпеева? Вы имеете в виду Арину Нафанаиловну?

— Её самую, — подтвердил Леонид. — Семён Дмитриевич был в неё влюблён, а господин Гнедков вроде бы как-то нехорошо в эту ситуацию вмешался… В итоге господина Гнедкова из академии удалили, вроде бы отправили в ссылку, в общем, из нашего поля зрения он исчезает. А господина Старцева посчитали и так уже достаточно наказанным. Поскольку в академическом плане он остался безупречен, на его странности закрыли глаза. Вот, примерно так всё и было, я закончил, ещё раз прошу прощения за вмешательство.

— Дела, — только и сказал я. — Страсти-то какие под носом кипят…

— Александр Николаевич прав, — сказал Серебряков. — К существу дела сие относится весьма посредственно, хотя история, вне всяких сомнений, интересная и вызывает сочувствие. Что ж, коль скоро маги-целители разводят руками, полагаю, уместно высказаться мне. Повреждения, наносимые ментальным магом, считаются непоправимыми, поскольку, воздействуя на ментальное тело человека, вызывают изменения в мозгу. Поправить ментальное тело, конечно, можно попытаться. Но на такое использование магии нужно получить специальное разрешение, чтобы не разделить судьбу господина Гнедкова. Если, положим, получить, то всё одно — бессмысленно. Повредить мозг легко, а исправить… Поэтому маги-целители и разводят руками.