Свечин переводил взгляд с часов на темный, беззвездный горизонт, где должны были быть австрийские позиции. В голове пронеслись обрывки мыслей: жена в Петрограде, которую он не видел два года... обещание царя о земле... лица солдат его роты... Дед у пулемета... молодой Петя... Захаров... Алексеев в Ставке... сам государь, который, наверное, тоже не спит в эту минуту, ожидая сигнала.

3:59.

Он глубоко вдохнул холодный, влажный воздух. Запах сырой земли, пороха и страха.

4:00.

И мир взорвался.

Это был не звук. Это было физическое ощущение. Земля под ногами дрогнула и застонала. Воздух разорвался оглушительным, всесокрушающим рёвом. Сотни, тысячи орудий — от легких трехдюймовок до тяжелых мортир — разом изрыгнули смерть. Над австрийскими окопами встала сплошная стена разрывов. Оранжево-багровые вспышки на секунду освещали исковерканную землю, клубы дыма и земли вздымались на десятки саженей в небо. Грохот был таким, что у Свечина заложило уши. Он видел, как его солдаты в траншее инстинктивно пригибаются, хотя снаряды летят вперед. Но на их лицах, освещенных отблесками этого ада, читалось не только животное отвращение к грохоту, но и дикое, первобытное ликование: «Наша артиллерия! Наша мощь!»

Артподготовка длилась шесть часов. Шесть часов непрерывного гула, от которого звенело в ушах и подкашивались ноги. Небо на востоке постепенно светлело, но его не было видно за плотной пеленой дыма и пыли. К десяти утра грохот начал стихать. Артиллерия переносила огонь вглубь, на вторую линию обороны и дороги. Наступила та зловещая, оглушенная тишина, что бывает после катастрофы.

И тогда раздался новый звук — резкий, пронзительный. Сигналы горнистов. Рядом с Свечиным взвилась зеленая ракета — сигнал его батальону.

— В атаку! Вперед! За Родину! За землю! — закричал он, выскакивая из траншеи и взмахивая наганом. Его голос был хриплым, но он знал, что его почти не слышно.

Из траншей, как из раскрытой земли, поднялись сотни серых фигур. С криком, смешанным со страхом и яростью, они бросились вперед, через изрытую воронками нейтральную полосу, к тому месту, где еще минуту назад были австрийские окопы, а теперь был только дымящийся лунный пейзаж.

Часть V: Первые часы боя. Подвиги и кровь.

Атака первых часов была ошеломляющей. Австрийские части на передовой, перемолотые шестичасовой артподготовкой, почти не оказали сопротивления. Русские цепи врывались в окопы, захватывая ошеломленных, оглохших, иногда просто сошедших с ума пленных. Капитан Свечин бежал впереди своей роты, спотыкаясь о трупы и воронки, не чувствуя усталости, опьяненный адреналином и первым, головокружительным успехом.

Унтер-офицер Захаров.

Он первым ворвался в австрийский блиндаж, где засели несколько унтеров с пулеметом. Не растерялся, бросил внутрь гранату, а когда выскочили уцелевшие, сразил их штыком и прикладом. Захватил пулемет и повернул его против отступающих. За этот бой он позже получит свой четвертый Георгиевский крест.

Пулеметчик Петя и Дед.

Их «Максим» был выдвинут вперед для поддержки наступления. Когда русская пехота наткнулась на оживший пулеметное гнездо во второй линии, Петя, под огнем, перетащил пулемет на новую позицию и точной очередью заставил замолчать врага. Дед, прикрывая его, был ранен в руку, но не отступил, продолжая подавать ленты одной рукой.

Подпоручик Яновский.

Его взвод первым достиг окраины деревни Подгайцы. Но из каменного дома бил австрийский пулемет, прижав атакующих к земле. Яновский, не раздумывая, собрал нескольких добровольцев и ползком, под шквальным огнем, обошёл дом с фланга. Ворвавшись внутрь через заднюю дверь, они в рукопашной схватке перебили расчет и захватили оружие. Сам Яновский был ранен ножом в бок, но не покинул строя до конца дня.

Штабс-капитан Муравьев.

Ветеран, всегда мрачный и осторожный, в этот день показал чудеса хладнокровия. Когда продвижение застопорилось у укрепленной высоты с дзотами, он лично провел разведку, нашел слабое место в обороне и повел свой батальон в обход. Высота была взята с минимальными потерями. Пленные показали, что это был ключевой узел обороны на участке.

Капитан Свечин.

Он координировал бой, находясь на самом острие. В разгар атаки на вторую линию окопов связь с одним из взводов прервалась. Под огнем он побежал туда лично, нашел командира взвода убитым, а солдат — залёгшими под сильным ружейно-пулеметным огнем. Собрав их, он лично повел в штыковую атаку, выбив австрийцев из траншеи. В той атаке он был ранен осколком гранаты в ногу, но отказался от эвакуации, пока не убедился, что позиция закреплена.

К полудню 21 мая на участке 8-й армии был прорван фронт на глубину до пяти километров. Было захвачено несколько тысяч пленных, десятки орудий. Успех был ошеломляющим. Но цена... цена была высокой. Рота Свечина потеряла почти треть состава убитыми и ранеными. Среди убитых был молодой солдат из штрафников, который вчера еще боялся, что его «подведут». Он погиб, закрывая собой раненого товарища при эвакуации.

Вечером, когда бой стих на достигнутых рубежах, Свечин, с перевязанной ногой, сидел на развалинах австрийского блиндажа и курил. Рядом, у трофейного пулемета, сидели Петя и Дед с перевязанной рукой. Они молчали, глядя на зарево заката, подсвечивающее дым над полем боя. Они были живы. Они победили сегодня. Но впереди была ещё вторая линия, контратаки, немецкие резервы... И страшная усталость, накатывающая после боя, смешанная с горькой радостью от того, что ты выжил, и горечью по тем, кто не выжил.

— Ну что, капитан, — хрипло спросил Дед, — землю-то нам теперь дадут? За это?

Свечин посмотрел на старика, на его усталое, испещренное морщинами лицо, на умные, печальные глаза.

— Должны, дед, — тихо ответил он. — Царь слово дал. Должны.

Но в его голосе звучала неуверенность. Он думал не о земле, а о том, что будет завтра. Смогут ли они развить успех? Хватит ли сил? И что там, в тылу, где железный генерал Иванов держит город в страхе, а рабочие молча ненавидят? Удержат ли они этот прорыв? Или всё это — лишь отсрочка перед окончательной катастрофой?

Он отбросил окурок и поднялся. Нужно было проверять посты, считать потери, готовиться к утру. Война не кончалась. Она только начинала свою новую, кровавую главу. А где-то далеко, в Могилеве, государь, получив первую победную реляцию, наверное, впервые за много месяцев улыбался. Но и он знал: это только начало. Самый трудный бой — за удержание и развитие этого успеха — был ещё впереди.

Глава десятая: Отблеск победы

Часть I: Юго-Западный фронт. 25 мая 1917 года.

Успех, достигнутый в первые дни, оказался не миражом. Подобно стальному клинку, вогнанному в прогнившую древесину, ударная группировка Щербачёва пробивала оборону. После прорыва у Подгайцев русские войска, не давая противнику опомниться, развивали наступление в направлении Тарнополя. Австрийские части, деморализованные чудовищной артподготовкой и стремительностью атаки, откатывались, часто бросая позиции, артиллерию, склады. Пленные потоками шли в тыл — растерянные, грязные, часто даже радовавшиеся, что для них война окончилась.

Но война не кончалась. С каждым километром продвижения вперед сопротивление становилось организованнее, ожесточеннее. На смену потрепанным австрийским полкам приходили немецкие части — дисциплинированные, прекрасно вооруженные, не знавшие паники. Это были те самые резервы, переброшенные с Западного фронта, о которых предупреждала разведка. Прорыв превращался в позиционное сражение на новых рубежах, но уже на территории противника.

Капитан Свечин со своим батальоном, понесшим тяжелые потери, был выведен во второй эшелон для пополнения и краткого отдыха. Их разместили в полуразрушенной галицийской деревне, от жителей которой остались лишь старики да дети, смотрящие на победителей испуганными, пустыми глазами. Вечер был тихим, теплым, пахло дымом, пылью и прелой соломой. Свечин, сидя на ступеньках разбитой хаты, перевязывал рану на ноге. Рядом, прислонившись к стене, курил унтер Захаров. Оба молчали, наслаждаясь редкими минутами покоя.