— Шанс есть, Государь. Но он требует колоссальной концентрации сил. И удачи. Брусиловское наступление прошлого года выдохлось, но показало: австрийцы слабы, если бить решительно и в неожиданном месте. Нужен один, но сокрушительный удар. Летом. И для этого нужно накопить резервы, артиллерию, снаряды. Сейчас наши союзники, англичане и французы, готовят свое большое наступление на Западе. Если мы скоординируем...

— Координировать будем, — кивнул Николай. — Я напишу Георгу и Раймону лично. Не как царь царю, а как главнокомандующий главнокомандующему. Потребую ясных обязательств. Но сначала нужно навести порядок дома. Нельзя наступать, когда у тебя нож в спину.

Раздался осторожный стук в дверь. Вошел камердинер.

— Ваше Величество, Её Величество Государыня просит вас. Очень беспокоится.

Николай кивнул.

— Сейчас. — Он снова повернулся к Алексееву. — Вот ваше первое задание, генерал. К утру — план по замене петроградского гарнизона. И список кандидатов на пост министра внутренних дел. Из военных. Из тех, кто не боится крови. Понятно?

— Понятно, Государь.

— Тогда доброй ночи. И... спасибо, что говорите правду. Отныне это будет цениться выше лести.

Алексеев, потрясенный, отдал честь и вышел. Николай еще какое-то время стоял один в центре огромного темного кабинета. Затем подошел к окну. За тяжелыми шторами бушевала метель. Петроград спал, или ворочался в голодном бреду. Где-то там, в этой метели, были люди, которые хотели его смерти. Которые видели его во сне так же, как он видел их.

Хорошо, — подумал он, глядя на свое отражение в черном стекле. — Посмотрим, кто кого переборется. Сон или явь. Страх или воля.

Он погасил лампу и вышел из кабинета, чтобы встретить тревожный, полный молитв взгляд жены. Но в душе его уже не было прежней растерянности. Была холодная, тяжелая, как свинец, решимость.

Первая ночь нового царя только начиналась.

Глава вторая: Указ и Воля

Часть I: Ночь. Малая гостиная Александры Фёдоровны.

Комната была иной, чем кабинет императора. Здесь не было монументальной тяжести. Воздух был теплым, насыщенным запахом ладана, любимых духов императрицы «Флер де Роше» и лекарств — сладковатым духом йодоформа и валерианы. Стены, обитые шелком кремового оттенка, были увешаны иконами в драгоценных окладах и многочисленными семейными фотографиями в серебряных рамках. Казалось, это место было создано как баррикада против внешнего мира, крепость веры и частной жизни.

Александра Фёдоровна сидела в глубоком кресле у камина, в котором весело потрескивали березовые поленья. Она была уже в белом кружевном пеньюаре, волосы распущены по плечам, что делало ее лицо, обычно суровое и напряженное, удивительно молодым и беззащитным. В руках она держала нераспечатанное письмо — видимо, от одной из дочерей, оставшихся в Царском Селе. Но она не читала. Она смотрела на огонь, и в её синих глазах отражались не языки пламени, а тень глубокой тревоги.

Дверь открылась без стука — только в этой комнате он позволял себе такое. Николай вошел. Он сбросил с себя маску железной решимости, как сбрасывают промокший на морозе плащ. Плечи его слегка согнулись, на лице проступила невыразимая усталость. Он был в том же, в чем и в кабинете — в простой защитной гимнастерке, и это делало его похожим не на императора, а на задержавшегося после учений офицера.

— Аликс, — тихо сказал он.

— Ники.

Она не двинулась с места, только протянула ему руку. Он подошел, взял её холодные пальцы, прижал к губам, а затем опустился на ковер у её ног, по-мальчишески положив голову ей на колени. Так они сидели молча несколько минут. Он закрыл глаза, вдыхая знакомый запах, слушая мерное биение её сердца сквозь тонкую ткань. Это был единственный островок покоя во вселенной хаоса.

— Я напугал тебя сегодня, — наконец проговорил он, не открывая глаз.

— Ты напугал всех, — поправила она, и её пальцы мягко вцепились в его волосы, начиная их расчесывать, как в самые страшные ночи его кошмаров. — Фредерикс выглядел так, будто увидел призрак. А Алексеев... в его глазах был вопрос: Кто этот человек и куда делся мой Государь?

— Его Государь умер, Аликс. В том подвале. Во сне.

Он сказал это так просто и страшно, что её пальцы замерли.

— Не говори так.

— Это правда. Тот, кто боялся обидеть, кто искал компромисса, кто доверял не тем людям... того убили. Я видел это. Я чувствовал холод плит под спиной. — Его голос дрогнул. — Они не просто убили царя, Аликс. Они убили отца на глазах у детей. Они застрелили мальчика... нашего мальчика... который плакал и звал меня.

По его щеке, упершейся в её колени, прокатилась слеза. Он не всхлипывал. Это было тихое, беззвучное истекание боли, накопленной за месяц.

Александра наклонилась, прижалась губами к его виску.

— Это был сон. Дурной, ужасный сон. Но ты здесь. Я здесь. Дети спят в Царском. Все живы.

— Пока что! — он резко поднял голову, и в его мокрых глазах вспыхнул тот же лихорадочный огонь, что и в театре. — А что будет завтра? Через месяц? Если я останусь прежним? Они придут, Аликс. Не немцы. Наши. Солдаты, которых мы не накормили. Рабочие, которых мы обманули обещаниями. Офицеры, которые презирают мою слабость. Они придут с винтовками и поведут нас в тот самый подвал. Или в другое место. Но конец будет один.

— Тогда мы умрем, как подобает христианам и царям, — гордо выпрямилась Александра, и в её голосе зазвучали стальные нотки, родственные его новому тону. — Мы не побежим.

— Я не хочу умирать! — прошипел он, хватаясь за её руки. — Я не хочу, чтобы умирали ты и дети! Я не допущу этого. Я буду драться. Грязно, жестоко, без правил. Как дрался мой отец. Как дрался Иван Грозный, Петр... Они спасали державу железом и кровью. Моя доброта оказалась ядом. Значит, буду использовать противоядие.

Она смотрела на него, изучая это новое, искаженное болью и решимостью лицо. Она любила в нем мягкость, ее Ники. Но её немецкая кровь, её воспитание в духе долга и дисциплины, её фаталистическая вера в силу всегда тяготели к твердой руке.

— Что ты задумал? По-настоящему?

— Всё, — ответил он отрывисто. — Начать с Петрограда. Вычистить его. Заменить гарнизон на верные части. Арестовать зачинщиков. Расстреливать мародеров и спекулянтов. Уволить всех бездарных и трусливых министров. Взять снабжение армии под личный контроль. Поехать на фронт не на смотр, а командовать. Лично. И потребовать от союзников одного: наступления. Летом. Мы должны победить, Аликс. Хотя бы в одной битве. Иначе... иначе волна захлестнет нас.

— А Дума? Либералы? Они кричат о «правительстве доверия», об ответственном министерстве...

— Дума — это сборище болтунов, — с холодной яростью произнес он английскую фразу, которую часто слышал от неё же. — Они хотят власти? Пусть докажут, что могут навести порядок в своих комитетах. А пока — я им не доверяю. Ни на грош. Их время разглагольствований прошло. Если они поднимут голову — придушу. У меня есть гвардия.

Александра долго молчала, глядя в огонь. Потом медленно кивнула.

— Тебя будут ненавидеть.

— Меня уже ненавидели. Просто я этого не замечал, уткнувшись в семью и в свои дневники. Теперь я знаю. И использую эту ненависть как топливо.

— Тебя назовут тираном. Деспотом.

— Лучше живой тиран, чем мёртвый святой. Россия понимает только силу. Я забыл об этом. Мне напомнили. — Он снова опустил голову ей на колени. — Но мне будет тяжело, Аликс. Очень тяжело. Идти против своей природы... Это как ломать себе кости каждый день. Я буду нуждаться в тебе. Не как в советчице по политике — с этим разберусь. А как в стене. В той, кто будет верить, что я поступаю правильно. Даже когда я буду совершать... некрасивые поступки.

Она снова погрузила пальцы в его волосы.