Идея витала в воздухе. Она была соблазнительной и страшной. Свергнуть железного царя силой было почти невозможно — у него была армия, преданная гвардия, земская стража. Но уговорить его отойти в сторону «ради блага сына и России»… Это было в духе старой, придворной игры. Они знали о его кошмарах, о его усталости. Может, он сам ищет выхода?

— А Императрица? Иванов? — спросил офицер.

— Императрица… её влияние может быть нейтрализовано, если будет действовать законно, через наследника. Иванов — солдат. Он подчинится законному государю. Алексею, — сказал Львов. — Нам нужно наладить… осторожные контакты. В Царском Селе есть люди, недовольные засильем Александры Фёдоровны. И нужно подготовить общественное мнение. Чтобы когда час «X» настал, это выглядело не как заговор, а как естественное, ожидаемое всеми решение мудрого, но уставшего монарха.

Заговор рождался не как мятеж, а как придворная интрига высшего порядка. Их оружием была не бомба, а идея преемственности, законности и… надежда на то, что в душе уставшего железного царя ещё осталось что-то от того «Ники», который мог поддаться уговорам и, ради сына, отступить в тень. Они играли на самом тонком и болезненном — на его отцовских чувствах и на его страхе перед тем, во что он сам превратился.

Слухи о «болезненной усталости Государя» и «необходимости облегчить его ношу» поползли по салонам Петрограда на следующий же день. Их источник было не отследить. Они были как яд замедленного действия, капля за каплей отравляющий атмосферу вокруг трона. Новая угроза для Николая была не в силе, а в слабости — в его собственной усталости и в любви к сыну, которую могли обратить против него.

Глава восемнадцатая: Крестный путь

Часть I: Петроград. Редакция «Биржевых ведомостей». 5 ноября 1917 года.

Утечка произошла не через обычную прессу, а через заграницу. Статья в шведской газете «Stockholms-Tidningen» с сенсационными подробностями «секретного русско-германского торгового пакта» была немедленно перепечатана оппозиционными эмигрантскими изданиями в Париже и Лондоне, а оттуда — как бумеранг — вернулась в Россию в виде листовок и расшифрованных телеграмм. К утру 5 ноября о «предательском сговоре с тевтонами» знал весь Петроград.

«Биржевые ведомости», газета либерально-буржуазного толка, ещё не закрытая, но уже зажатая в тиски цензуры, вышла с пустой первой полосой — вместо передовицы зияла белая дыра с единственной строкой: «По требованию Главного управления по делам печати материал изъят». Но этого было достаточно. Само изъятие кричало громче любой статьи. На Невском, у здания редакции, собралась стихийная толпа — студенты, чиновники, офицеры. Никто не бунтовал, но стояли молча, глядя на здание, и это молчание было страшнее криков.

— Товарищи! Граждане! — внезапно взобрался на тумбу молодой человек в пенсне, бывший эсер, чудом избежавший ареста. — Они хотят скрыть правду! Они продают Россию немцам, с которыми мы три года воевали! Наши братья полегли в Галиции, в Польше, а они — торгуют с убийцами! Мы требуем ответа! Мы требуем, чтобы правительство отчиталось перед народом!

Из толпы раздались возгласы: «Правды!», «Долой изменников!», «Позор!». Это была не революционная толпа, а толпа обманутых патриотов, оскорблённых в самых святых чувствах. Они верили в победу, верили в царя-победителя, и вот теперь им казалось, что эту победу у них украли, обменяв на германские станки.

Появились конные городовые и взвод пеших стражников. Но они не решались разгонять толпу — в её глазах читалась не злоба, а глубокая, леденящая обида. Один из офицеров стражи, молодой подпоручик, сам участник войны, крикнул:

— Разойдитесь! Не поддавайтесь на провокации!

— А вы знаете про договор с немцами? — крикнул ему из толпы седой мужчина с Георгиевским крестом на поношенном сюртуке. — Вы там кровь проливали, а теперь ваши командиры с ними за руку? Вы как, подпоручик, на это смотрите?

Офицер замешкался. Он не знал. И его замешательство было красноречивее любых слов. Скандал достиг такого уровня, когда молчание власти становилось её поражением.

Часть II: Зимний дворец. Экстренное совещание. Вечер 5 ноября.

Малахитовый зал, где когда-то Николай впервые огласил свой «железный» курс, теперь был полон не только министров, но и высших сановников, руководителей силовых структур. Воздух был густ от страха и недоумения. Все смотрели на императора. Он сидел во главе стола, неподвижный, лишь пальцы слегка постукивали по зелёному сукну. Перед ним лежала папка с листовками и вырезками.

— Итак, — тихо начал Николай, и тишина в зале стала абсолютной. — Тайное стало явным. Общество требует объяснений. Генерал Иванов, что предпринято?

Иванов, бледный, но собранный, откашлялся:

— Виновник утечки установлен — мелкий чиновник министерства торговли, подкупленный, как выясняется, через польских националистов. Арестован. Печать взята под особый контроль. Все типографии обысканы. Митинги разогнаны, зачинщики задержаны. Но, Ваше Величество… настроения очень гневные. Особенно среди офицерства и интеллигенции. Они чувствуют себя обманутыми.

— Они и были обмануты! — не выдержал военный министр, генерал Беляев. — Ваше Величество, мы должны были предвидеть такую реакцию! Заключать сделки с немцами втайне… это политическое самоубийство!

— Альтернатива — экономическое самоубийство, — холодно парировал барон Нольде. — Без этих соглашений к весне встанут заводы, нечем будет засеять поля, не на что покупать медикаменты. Англия нас душит сознательно. Что вы предлагали? Ждать милости от бывших союзников?

Поднялся шум. Николай поднял руку.

— Молчать. Дискуссии поздно. Вопрос: что делать сейчас? Продолжать отрицать? Уже бессмысленно. Признать и объяснить? Но как объяснить сделку с вчерашним врагом тем, кто похоронил на этой войне сыновей и мужей?

Он смотрел на их лица — испуганные, напряжённые. Они ждали приказа. Железного приказа: ужесточить цензуру, арестовать всех, кто шепчется, ввести в столицах военное положение. Путь, проверенный ранее. Но Николай чувствовал, что на этот раз это не сработает. Можно заставить молчать от страха, но нельзя заставить верить. А без веры, без хотя бы минимального доверия, его власть превращалась в голое насилие, которое рано или поздно сметут.

— Я выступлю, — неожиданно для всех сказал он. — Перед представителями армии, дворянства, земств. Не с речью. С объяснением. Наивно? Возможно. Но я обязан попытаться. Подготовьте зал Дворянского собрания на послезавтра. Пригласите… самых ярых критиков в том числе.

В зале воцарилось ошеломлённое молчание. Царь, который полтора года правил указами и репрессиями, вдруг заговорил о диалоге? Генерал Иванов смотрел на него с плохо скрываемым ужасом. Для него это была слабость, смертельно опасная слабость.

— Ваше Величество, это рискованно. Они могут устроить обструкцию, публичный скандал…

— Тогда будет видно, с кем я имею дело — с разумными людьми или с толпой, — отрезал Николай. — Решение принято. Иванов, обеспечьте безопасность. Но без провокаций. Я хочу услышать их голоса. И хочу, чтобы они услышали мой.

Часть III: Курская губерния. Казарма земской стражи. Ночь на 6 ноября.

Весть об аресте капитана Арсеньева и трёх товарищей разнеслась по уезду мгновенно. В казарме царило мрачное, зловещее брожение. Новый командир, штабс-капитан из губернии, пытался навести порядок, но его не слушали. Он был чужак, «жандарм в погонах стражи».

— Братцы, — сказал зачинщик, бывший старший унтер, тот самый десятник, которого Арсеньев когда-то удерживал от самосудов. — Что мы сидим? Капитана в тюрьму, Сидорова, Быкова… За что? За то, что за нас заступился? Теперь и за нас придут. По спискам. Кто в окопе начальство ругал? Все ругали. Значит, всех под расстрел?