Последние слова прозвучали как гром. Полное отречение в пользу сына! Это был шантаж, но шантаж благородный. Он ставил их перед выбором: либо они принимают его как ограниченного монарха и партнёра в управлении, либо получают пятнадцатилетнего мальчика и неизбежную борьбу за регентство, что означало новый виток смуты.

В ложе Алексей вскочил, его лицо исказилось ужасом. Александра закрыла глаза, по её щекам текли слёзы. Её мир рушился окончательно.

В зале наступила тягостная, решающая пауза. И тогда первым поднялся седой, как лунь, генерал от кавалерии, герой Турецкой войны, всеми уважаемый.

— Ваше Императорское Величество, — прогремел его старческий, но громкий голос. — Мы, русские дворяне и офицеры, не предадим нашего Государя в час, когда он протягивает нам руку доверия! Мы поддержали вас в войне. Поддержим и в мире! Да здравствует Государь Император Николай Александрович!

Его пример стал сигналом. Один за другим поднимались люди — военные, сановники, земцы. Сначала нерешительно, потом всё увереннее. Аплодисменты, сначала редкие, переросли в громовые, не стихающие овации. Они прощали ему все жестокости, все ошибки, видя в этом шаге не слабость, а высшую мудрость и мужество. Царь, добровольно ограничивший свою власть, становился в их глазах больше, чем неограниченный самодержец. Он становился символом национального примирения.

Николай стоял, глядя на это море лиц, и чувствовал, как тяжёлая, каменная глыба спадает с его души. Он не знал, что будет дальше. Но он знал, что сделал единственно возможное. Он перестал бороться с ветряными мельницами страха и начал строить хрупкий, ненадёжный, но единственный возможный мост в будущее. Пусть не для себя. Для сына. Для России.

Эпилог. Петроград. 8 ноября 1922 года. Пять лет спустя.

Город жил. Не процветал, но жил. Следы войны и разрухи ещё были видны, но уже затягивались новой жизнью. На Невском было оживлённо, витрины магазинов ломились от товаров — русских, немецких, американских. По улицам ходили трамваи. На фасадах зданий висели плакаты, агитирующие за выборы в III Государственную Думу.

В Таврическом дворце шло заседание. Председательствовал избранный председатель Думы — им был уже не Родзянко (тот отошёл от дел), а умеренный националист, бывший профессор. В правительстве, «Кабинете министров Его Величества», ключевые посты занимали люди, выдвинутые Думой и утверждённые царём. Система работала. Со скрипом, с конфликтами, но работала.

Император Николай II, теперь чаще именуемый «Царь-Миротворец» или «Царь-Законодатель», жил с семьей в Аничковом дворце. Александровский в Царском был слишком связан с прошлым. Он редко появлялся на публике, выполняя в основном представительские функции: принимал парады, вручал награды, посещал с инспекциями войска и новые заводы. Реальная власть была у правительства и Думы. Но его моральный авторитет был колоссален. Он был живым символом того, как железная воля, выполнив свою миссию, уступила место закону.

Алексей, теперь девятнадцатилетний наследник-цесаревич, проходил стажировку в министерстве финансов и в штабе гвардейского корпуса. Его готовили к роли конституционного монарха. Он был популярен, умен, и в нём видели будущее — более либеральное, европейское, но преемственное. Заговор 1917 года рассыпался, как карточный домик, когда его цель — ограничение власти — была достигнута легитимным путём. Князь Львов вошёл в первое коалиционное правительство как министр земледелия.

Земельная реформа, хоть и с конфликтами, в основном завершилась. В деревне установился новый строй — смесь крестьянской собственности, аренды и остатков помещичьих хозяйств, перестроившихся на капиталистический лад. Голодных бунтов не было. «Зелёный» бандитизм сошёл на нет, земская стража была преобразована в регулярную полицию. Капитан Арсеньев, восстановленный в правах, теперь руководил уездным агрономическим училищем.

С Россией считались. Она не стала великой державой в довоенном смысле, но стала важным региональным игроком, балансирующим между германской сферой влияния и осторожно налаживающим отношения с Францией и Англией (блокада была снята после стабилизации). Экономика, хоть и отсталая, росла, питаемая немецкими инвестициями и американскими технологиями.

В тот ноябрьский вечер Николай сидел в своём кабинете в Аничковом. На столе лежал отчёт о новом заводе в Туле, построенном с участием немецкого капитала. Рядом — письмо от Алексея с вопросами по бюджету. Он смотрел в окно на огни города. Кошмары о подвале приходили всё реже. Иногда он видел другой сон: он стоит на том же возвышении в Дворянском собрании, но зал пуст. И он говорит в тишину. И тишина эта — не враждебная, а просто… тишина. Покой.

Он не был счастлив. Слишком много крови, слишком много сломанных судеб лежало на его совести. Он был усталым человеком, нёсшим груз прошлого. Но он был спокоен. Он спас свою семью не железом, а вовремя проявленной мудростью. Он дал стране шанс. Хрупкий, ненадёжный, но шанс.

Он взял перо, чтобы написать резолюцию на отчёте: «Одобрить. Обратить внимание на условия труда рабочих». Его рука не дрожала. Железный царь ушёл в прошлое. Остался просто царь. Николай. Человек, который выдержал испытание властью и вышел из него, потеряв корону абсолютной власти, но сохранив — или, может быть, впервые обретя — человеческое достоинство и право смотреть в глаза сыну без стыда.

За окном медленно падал первый снег, укутывая город в белую, чистую пелену, стараясь скрыть шрамы прошлого и дать надежду на новое утро.