У костра собираются другие. Пламя отбрасывает длинные тени на лица, делая их похожими на маски скорби. Торин стоит неподвижно, словно выточенная из камня статуя, но я вижу, как блестят его глаза в отблесках огня. Даркен отвернулся, но его плечи вздрагивают. Мира держит руки перед собой, пальцы сплетены, костяшки побелели от напряжения. Лира плачет открыто, не пытаясь скрыть слёз. Даврис стоит поодаль, почтительно молчит, но даже её суровое лицо смягчилось от горя. Селена опустилась на землю, обхватив себя руками, качается взад-вперёд, и тихие всхлипы прерывают ночную тишину.

И Тенераус. Он сидит напротив Морвена, и контраст между двумя магами разителен. Когда-то они были равны — двое сильнейших волшебников своего поколения. Теперь один умирает, а второй несёт на себе тяжесть осознания, что мог предотвратить это. Тенераус смотрит на умирающего друга, и я впервые вижу на его лице не высокомерие главы Совета, не холодную уверенность, а просто боль. Голую, неприкрытую боль человека, который слишком поздно понял правду.

— Морвен, — говорит он. — Прости меня. За всё. За годы вражды. За сегодняшнюю битву. За… за то, что не поверил раньше.

Слова повисают в воздухе. Я вспоминаю истории, которые рассказывал Морвен — о молодости, когда они с Тенераусом были не врагами, а друзьями. Вместе учились, вместе исследовали древние тексты, спорили до рассвета о природе магии. Потом их пути разошлись. Морвен выбрал правду, Тенераус — систему. Десятилетия они смотрели друг на друга через пропасть идеологической войны, и в глазах каждого читалось: "Ты предал наши идеалы". Теперь же эта пропасть рухнула, но цена оказалась слишком высокой.

— Прощаю, — просто говорит Морвен, и в этом слове столько истощённого облегчения, что у меня перехватывает дыхание. — Всегда прощал. Ты не враг мне, Тенераус. Никогда не был. Просто… заблудился. Долго заблудился. Но нашёл дорогу. В конце концов.

Он кашляет, и каждый спазм сотрясает его тело. Я поддерживаю его.

— Не поздно, — возражает Морвен. — Пока жив — не поздно. А ты жив. Будешь жить дальше. Продолжать работу.

— Какую работу? — горько усмехается Тенераус. — Половина Совета считает меня предателем. Валтор соберёт консерваторов. Будет гражданская война.

— Пусть, — спокойно говорит Морвен. — Война неизбежна. Правда всегда воюет с ложью. Важно не избежать войны. Важно победить в ней.

Кашляет. Кровь на губах. Мира вытирает её.

— Покажи мне, — просит Тенераус. — Ту правду, которую ты защищал. Хочу увидеть. Должен увидеть.

Морвен смотрит на него долго. Оценивает. Потом кивает.

— Александр, — зовёт он меня. — Помоги. Я слишком слаб. Покажи ему… видение. То, что показывал я тебе.

Подхожу ближе, ноги словно налиты свинцом. Беру руку Тенерауса — его ладонь горячая, сухая, пальцы напряжены. Он вздрагивает от прикосновения, и я чувствую, как по его телу пробегает волна непроизвольного сопротивления, но он не отстраняется. Мышцы его руки напряглись, будто готовясь к удару.

— Готов? — спрашиваю, и мой голос звучит глуше, чем я ожидал.

— Нет, — честно отвечает он, и челюсть его сжимается. — Но покажи всё равно.

Закрываю глаза. Призываю видение, и магия откликается неохотно — я истощён после вчерашнего ритуала, каждое усилие отдаётся болью в висках. Но я продолжаю. Триста лет назад. Великий ритуал. Древние маги.

Показываю всё. Как они пытались поработить стихии, заковать свободную силу в цепи принуждения. Как стихии взбунтовались, и их ярость была яростью самой природы, оскорблённой, униженной. Как родился Разлом — не просто трещина в ткани реальности, а кричащая рана, крик боли планеты.

Показываю Совет Хранителей. Отца Тенерауса среди них — молодого, амбициозного, уверенного в своей правоте. Как они скрыли правду, оправдав это "благом общества". Создали систему принуждения, назвав её "контролем". Назвали древнюю магию ересью, а тех, кто помнил правду — опасными мятежниками.

Триста лет лжи. Триста лет страданий. Тысячи загубленных жизней. Целые семьи, стёртые с лица земли за то, что осмелились говорить правду.

Рука Тенерауса дёргается в моей. Потом он кричит — протяжно, нечеловечески, как кричат раненые звери. Падает на колени, увлекая меня за собой. Его тело трясётся в конвульсиях, голова мотается из стороны в сторону. Я удерживаю контакт, чувствую, как его разум пытается отторгнуть видение, построить защиту, спрятаться от невыносимой правды. Но я не отпускаю. Морвен попросил показать — я показываю до конца.

Когда видение заканчивается и связь обрывается, он рыдает. Как ребёнок, потерявший всё, во что верил. Без стыда. Без сдерживания. Слёзы текут по его лицу, оставляя влажные дорожки в пыли, осевшей за день битвы. Его руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони до крови. Он раскачивается на коленях, и из горла вырываются звуки, больше похожие на стоны раненого зверя, чем на человеческий плач.

— Мой отец, — всхлипывает он, когда наконец обретает способность говорить. Слова даются с трудом, прерываются рыданиями. — Мой отец знал. Знал правду и скрыл её. Создал систему, основанную на лжи. А я… я всю жизнь защищал эту ложь. Убивал людей за правду. Называл их еретиками.

Он поднимает голову, и я вижу в его глазах что-то сломанное. Это больше не взгляд могущественного мага, главы Совета, человека, привыкшего повелевать. Это взгляд того, чья вера обрушилась, чья жизнь оказалась построена на фундаменте из костей невинных.

— Ты не знал, — говорит Морвен мягко, и в его голосе нет ни капли злорадства или осуждения. — Тебя учили лжи с детства. Ты верил. Искренне верил, что делаешь правильно.

— Это не оправдание! — кричит Тенераус, и голос срывается на крик. — Я убивал! Пытал! Разрушал жизни! Сколько их было? Сколько невинных людей умерло по моему приказу? Сколько детей осиротело? Сколько…

Он замолкает, задыхаясь. Лицо искажено гримасой страдания, которую невозможно вынести. Я отворачиваюсь — это слишком личное, слишком обнажённое. Наблюдать за разрушением человека изнутри нестерпимо тяжело.

— Нет, — соглашается Морвен. — Не оправдание. Но объяснение. Теперь ты знаешь правду. Вопрос — что сделаешь с этим знанием?

Тенераус долго молчит. Вытирает слёзы. Дышит глубоко, успокаиваясь.

— Исправлю, — говорит он наконец. — Чего бы это ни стоило. Разрушу старую систему. Построю новую. На правде. На гармонии.

— Хорошо, — улыбается Морвен. — Тогда слушай внимательно. У меня мало времени. Должен передать… всё, что знаю.

Следующие часы Морвен говорит, и я пытаюсь запомнить каждое слово, каждую интонацию, будто могу сохранить его голос в своей памяти навечно. Медленно. С паузами на кашель и боль. Иногда он замолкает на несколько минут, дыхание становится поверхностным, и я замираю в ужасе, думая, что это конец. Но потом он открывает глаза и продолжает. Говорит, словно торопится выговориться, передать всё, что накопил за восемьдесят лет жизни, пока язык ещё слушается.

Рассказывает о семи Разломах, разбросанных по миру, как семь кровоточащих ран на теле планеты. Показывает карты — старые, пожелтевшие, с пометками на полях, сделанными дрожащей рукой много лет назад. Объясняет загадки, которые я не понимал. Связи между Разломами. Почему они не могут быть закрыты по отдельности. Как каждый влияет на остальные.

Рассказывает о древней магии, и я слышу в его голосе не просто знание, а любовь. О гармонии стихий, которая не терпит принуждения. О роли Связующих — не повелителей, а посредников, переводчиков между человеческим и стихийным. Между конечным и бесконечным.

Передаёт артефакты, и каждая вещь — это частица его жизни. Дневник с записями — страницы исписаны мелким, аккуратным почерком, края затёрты от частого перелистывания. Кристаллы силы, в которых ещё пульсирует остаток его магии, тёплые на ощупь. Посох, который служил ему восемьдесят лет — дерево гладкое от прикосновений, потемневшее от времени, но крепкое, живое.

— Тебе, Александр, — говорит он, и голос звучит твёрже, чем весь вечер. Он вкладывает посох в мои руки, и я чувствую его вес — не физический, а символический. Это не просто палка из дерева. Это наследие. Ответственность. Обещание. — Продолжишь работу. Найдёшь остальные Разломы. Исцелишь их.