Торговец хмурится сразу, сдвигая густые брови, и лицо становится недружелюбным. Качает головой решительно. Машет рукой грубо уходи, не мешай работать.
— Может, обменять что-то? — бормочу я, зная, что он не поймёт, но надеясь на чудо.
Достаю телефон из кармана. Протягиваю ему, надеясь, что диковинная вещь заинтересует, что он захочет её. Торговец берёт осторожно, вертит в мясистых руках с любопытством, разглядывает со всех сторон.
Нажимает кнопку сбоку экран не включается. Батарея села окончательно. Отдаёт обратно с презрительной гримасой, фыркает. Машет уходи, не морочь голову. Забираю телефон, теперь уже бесполезный, отхожу с опущенной головой.
Следующий торговец. Овощи, разложенные аккуратными горками морковь, что-то похожее на капусту. Показываю на них, на пустые карманы, на себя. Качает головой, даже не слушая дальнейших объяснений.
Третий торговец. Четвертый. Пятый. Результат один и тот же никто не хочет иметь дела с бродягой без денег, никто не верит обещаниям.
Солнце садится за горизонт медленно, окрашивая небо в красноватые тона, потом в фиолетовые. Я бродил по городу несколько часов, и усталость навалилась свинцовой тяжестью. Голоден так, что голова кружится. Измотан до предела. Холодно легкая рубашка не спасает от вечернего ветра, который становится всё сильнее.
Еда. Ночлег. У меня ничего нет, совершенно ничего. Возвращаюсь на центральную площадь медленно, потому что не знаю, куда ещё идти, куда деться. Торговцы сворачивают лавки, складывая товар в ящики и повозки, готовясь к ночи. Площадь постепенно пустеет, люди расходятся по домам.
Сижу у фонтана, обхватив себя руками, пытаясь согреться. Смотрю на воду, которая продолжает бить вверх магической струей, неутомимо. В отражении вижу своё лицо: небритое, усталое, грязное, со следами засохшей крови от царапин. Выгляжу как бродяга, как нищий. Я и есть бродяга теперь.
Желудок сводит очередной острый спазм, и я сжимаюсь, пытаясь унять боль, но это не помогает. Хуже не было никогда в жизни. Даже в студенчестве, когда денег не было совсем, когда питался лапшой быстрого приготовления, я мог хотя бы сварить эту проклятую лапшу на последние копейки.
Здесь у меня ничего нет. Совсем ничего. Поднимаю голову с трудом, и взгляд останавливается на прилавке рядом. Рядом с фонтаном остался один торговец женщина средних лет складывает товары в деревянные ящики методично. На прилавке ещё лежит несколько булок, забытых или специально отложенных на завтра.
Женщина отворачивается, идет к повозке, что-то там ищет, роется в ящиках. Смотрю на булки. На женщину. Снова на булки. Медленно встаю на негнущихся ногах. Делаю шаг к прилавку, сердце колотится в груди так громко, что кажется, весь город слышит. Тянусь к булке дрожащей рукой, руки предательски трясутся. Останавливаюсь в нескольких сантиметрах от тёплой корки.
Воровство. Если поймают то тюрьма, или хуже. Желудок сводит так сильно, что я едва не сгибаюсь пополам от боли, острой и нестерпимой. Не ел больше суток, может, двое. Не выживу без еды это уже не просто голод, а реальная опасность для жизни.
Женщина роется в повозке, спиной ко мне, увлечённая поиском. Не видит меня, не замечает. Протягиваю руку к булке, пальцы почти касаются. Ещё немного…
— Стой! — кричит кто-то сзади громко, и голос ударяет, как плеть, как удар грома.
Резко оборачиваюсь, и душа уходит в пятки, сердце замирает. Стражник. Тот самый, что видел меня у ворот, узнаю лицо. Стоит метрах в десяти, копьё направлено прямо в мою сторону, угрожающе. Указывает на меня свободной рукой.
Торговка выскакивает из-за повозки на шум. Видит меня у прилавка, мою протянутую руку над булками, понимает ситуацию мгновенно. Понимает. Начинает кричать пронзительно, размахивая руками, призывая на помощь, голос становится всё пронзительнее и истеричнее.
Стражник идёт ко мне быстрыми шагами. Лицо суровое, непреклонное, без тени сочувствия. Отступаю на автомате, поднимая руки в примиряющем, умоляющем жесте.
— Не хотел, — бормочу я, зная, что слова бесполезны, но не в силах остановиться. — Просто очень голоден. Очень.
Стражник не останавливается, не замедляется. Хватает меня за руку грубо, и хватка железная, болезненная, пальцы впиваются в запястье так, что больно. Говорит что-то резко, рублеными фразами, в которых слышится гнев. Даже без перевода понятно: ты арестован, вор.
Торговка продолжает кричать, показывает на меня трясущимся пальцем, на прилавок, призывая свидетелей своего «ограбления». Другие торговцы оборачиваются, останавливаются, смотрят, некоторые кивают с явным осуждением на лицах.
Стражник дёргает меня за руку больно, и я спотыкаюсь, едва удерживая равновесие. Он тащит меня через площадь силой, не обращая внимания на мои попытки объяснить, оправдаться.
— Отпустите, пожалуйста, — начинаю я, и голос срывается жалко. — Я не украл… даже не взял ничего…
Слова бесполезны, пустой звук. Он не понимает, да и не хочет понимать. Стражник ведёт меня прочь с площади решительно. Идём по улице, которая становится всё уже и темнее. Прохожие смотрят, некоторые останавливаются, шепчутся. Никто не вмешивается, конечно. Один пожилой мужчина качает головой с явным, демонстративным осуждением.
Пытаюсь вырваться слабо, упираюсь ногами, но хватка слишком сильна, железная. Я не боец, чёрт возьми. Я историк, который проводил дни за пыльными книгами в библиотеке, а не на тренировках по единоборствам.
Поворачиваем на узкую улицу, почти переулок. Меньше людей, дома стоят плотнее друг к другу, нависают, окна закрыты ставнями. Становится темнее с каждым шагом.
Впереди здание из темного камня, которое выглядит угрожающе даже издалека. Приземистое, массивное, без единого украшения. Маленькие окна с толстыми железными решетками. Над тяжёлой дверью символ, высеченный глубоко в камне — весы, но неровные, перекошенные. Тюрьма. Это определённо тюрьма.
— Нет, послушайте, это недоразумение… — пытаюсь я ещё раз отчаянно, и голос срывается на жалкий хрип. — Я просто… я не хотел…
Стражник не слушает, даже не оборачивается. Открывает тяжелую дверь одной рукой, металл скрипит. Второй рукой толкает меня внутрь грубо.
Влетаю в темноту, теряя равновесие на скользком камне. Спотыкаюсь, падаю на холодный, влажный каменный пол. Дверь захлопывается за спиной с глухим ударом, окончательным. Снаружи ключ поворачивается в замке. Окончательный, безжалостный, страшный звук.
Лежу на холодном полу несколько секунд, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями. Смотрю в темноту, которая постепенно становится менее плотной, когда глаза привыкают. Коридор длинный, узкий. Факелы на стенах дают слабый, мерцающий свет, создающий танцующие тени, пугающие. По бокам камеры с железными решетками, похожими на клетки для диких животных.
Шаги раздаются в глубине. Кто-то идёт по коридору. Шаги медленные, размеренные, безразличные. Ещё один стражник появляется из тени, старше предыдущего, с седой бородой и усталым, измотанным лицом. Смотрит на меня сверху вниз без интереса. Говорит что-то, и голос звучит усталым, безразличным, словно он делает это каждый день.
Поднимаюсь на ноги медленно, ощущая, как болит ушибленное плечо, как ноют колени. Стражник показывает жестом коротким иди за мной, не задерживай.
Идём по коридору мимо камер, и я краем глаза вижу заключённых. В них сидят люди, некоторые спят на жестких деревянных скамьях, укрывшись тряпьем, некоторые смотрят пустыми, мертвыми глазами в никуда. Один заключённый хрипло смеётся, раскачиваясь взад-вперёд, разговаривая с невидимым собеседником.
Стражник останавливается у одной из камер в середине коридора. Достаёт связку ключей, тяжёлую, перебирая их с громким металлическим звоном. Открывает решётку наконец, и дверца скрипит так громко и протяжно, что я вздрагиваю непроизвольно. Показывает внутрь коротким кивком головы. Заходи, не стой.
Делаю шаг в камеру, и она оказывается крошечной метра три на три, не больше, клетка. Голые каменные стены, влажные и холодные, покрытые плесенью. Скамья у дальней стены деревянная, грубая, без матраса. Ведро в углу, и назначение его не требует объяснений, запах исходит соответствующий. Окна нет совсем. Только небольшое отверстие в потолке, через которое видны первые звёзды на темнеющем небе.
