Рядом жалась семья Свена-Плотника — рыжий мастер сумел укрыть жену и детей в погребе, а сам вышел встречать тварей с топором, и вновь выжил. Мужик стоял, обнимая своих, перемазанный кровью, и выглядел не ремесленником, а воином, вернувшимся из ада.

Несколько молодых охотников, пара угрюмых ополченцев, женщины с детьми на руках и старики, чудом не попавшие под удар…

Люди стояли молча, переминаясь с ноги на ногу — узлы с пожитками были затянуты намертво. В глазах — страх и покорность судьбе.

Лошадей и мулов не осталось — придется идти пешком. По снегу, по камням, через леса, кишащие смертью.

Брок, все еще бледный, но уже державшийся на ногах, встал рядом с Йорном — мутный взгляд усатого скользнул по поредевшим рядам.

Командир молчал, глядя под ноги. Переступил через тело Ральфа — одного из лучших своих товарищей, который лежал с раздробленной грудной клеткой. Сделал шаг вперед, выходя к колодцу, в центр площади.

Все взгляды сошлись на нем — в лицах не было надежды, из людей словно высосали жизнь, оставив пустые оболочки.

Взгляд Йорна встретился с глазами Ориана.

Мужчина всегда недолюбливал этого высокомерного алхимика, но сегодня увидел другого человека — человека, который остался в деревне, когда мог сбежать первым, который жег себя изнутри заклятиями, чтобы выиграть для людей еще минуту жизни. Йорн помнил тот миг, когда тварь уже заносила над ним клешню, и только вспышка кислотной бомбы Ориана, брошенной в упор, спасла одноглазому жизнь.

Теперь Йорн смотрел на мужчину не как на предателя, наложившего проклятие Вечного Сна, а как на равного, на брата по крови. Мир перестал быть черно-белым — важно лишь намерение, важен лишь дух, который толкает на жертву.

Командир глубоко вдохнул морозный ночной воздух.

— Люди Оплота! — начал хрипло, срывая голос. — Сегодня мы сражались так, что наши предки в Чертогах Славы встали бы, чтобы приветствовать нас. Я вижу их гордость, чувствую её.

Обвел рукой дома и улицы.

— Но мы не боги. Никогда прежде Вересковый Оплот не сталкивался с такой угрозой. Даже во времена Великой Зимы, когда волки пожирали людей в домах, было не так страшно. Эта Скверна…

Голос дрогнул.

— Унесла сотни жизней наших близких, соседей, детей и друзей… Тех, кого любили больше жизни. И я…

Комок снова предательски перекрыл горло, мешая говорить — Йорн сглотнул, чувствуя вкус боли.

— Я тоже потерял многих. И я виноват перед вами в том, что покинул наш дом, когда был нужен. В том, что заключил сделку с Рудознадцем. Итог этого — смерть односельчан, смерть товарищей. Кровь на моих руках.

Тишина стала звенящей — казалось, даже ветер стих, чтобы послушать исповедь воина.

— Йорн, — раздался твердый голос Свена-Плотника — мужик стоял, прижимая плачущую дочь, его лицо черно от крови, но глаза горели светом. — Здесь нет твоей вины — ты старался предотвратить трагедию, сделал выбор воина. Просто… у нас не получилось, не нужно корить свой дух — здесь нет ни одного человека, кто бы в нем сомневался. Ни одного, кто не доверил бы тебе жизнь.

По рядам выживших прошел одобрительный ропот.

Йорн замолчал, опустив единственный глаз, пряча боль — собирался с силами, как перед решающими словами.

— Может быть, ты прав, Плотник, — глухо отозвался командир. — Может, мы все оказались в ловушке, из которой не было выхода.

Мужчина вскинул голову.

— Но теперь… Теперь мы должны уходить.

Голос стал жестче, отсекая сомнения.

— Люди Оплота! Мы должны покинуть наш дом — должны оставить наших близких непогребенными. Оставить, на съедение черной тьме, потому что у нас нет времени копать могилы в мерзлой земле.

По толпе прошел стон. Услышать правду вслух было страшнее, чем думать о ней. Оставить мертвых без ритуала — обречь души на скитания.

Йорн окинул взглядом изможденные лица.

— Но мы вернемся! — произнес охотник с уверенностью, хотя голос дрогнул. — Мы вернемся и отстроим нашу жизнь заново — обещаю вам, клянусь кровью моего отца.

Люди опускали глаза, не веря в возвращение -они видели пепелище. Свен крепче прижал к себе семью.

— Мы отправляемся в Черный Замок, — продолжил Йорн. — Чтобы найти новый кров, чтобы получить ответы, и чтобы объединиться в единый кулак. Мы будем сражаться за свою Родину, но уже не здесь, а там, где есть стены.

Голос охотника был твердым, но тихим — у мужчины не осталось сил на пафосные речи полководца, да и вообще командир никогда не умел говорить красиво — умел убивать врагов и прокладывать тропы. Но сейчас говорить было некому, а людям нужно было слово, за которое можно ухватиться.

— Этот путь будет сложным — возможно, самым сложным в вашей жизни, — честно предупредил воин. — Вы должны крепко держаться за духов предков внутри себя — молитесь им, не оставляйте вашу веру, даже когда покажется, что небо отвернулось. Они помогут нам вновь собрать себя по частям, когда дойдем.

Люди закивали неуверенно и робко, но в потухших глазах затеплился слабый огонек — дух возвращался в сломленные тела. Молодые охотники — «волчата», превратившиеся за день в старых волков, — смотрели на командира. Лица были разбиты в кровь, руки мелко дрожали от холода и пережитого, но пацанята выпрямились, готовые следовать за Йорном.

Снова повисла тишина. Лишь порывистый ветер гулял между залитыми кровью домами, шевеля волосы мертвецов.

Командир запрокинул голову — единственный глаз устремился в тёмное, равнодушное небо. Мужчина молчал, всматриваясь в бесконечность, словно искал знамение, но небо молчало или Йорн разучился слышать его голос.

Опустил голову и тихо зашептал.

— Камень — кость моя…

Люди вздрогнули, и один за другим начали подхватывать слова молитвы, которую каждый житель Предела впитывал с молоком матери.

— Ветер — дыхание моё… — прошелестели десятки голосов.

— Огонь — кровь моя… — голос Свена влился в хор.

— Пока стоят Горы, стою и я.

— Пока течет Река, течет жизнь моя.

— Предки за спиной, Путь впереди.

— Встретимся в Чертогах, когда придет срок…

Последние слова молитвы взлетели над площадью, заглушая вой ветра.

— Выдвигаемся, — коротко бросил Йорн.

Толпа дрогнула и пришла в движение — люди поднимали узлы, подхватывали детей. Шли к воротам, стараясь не смотреть под ноги, переступая через тела тех, с кем еще вчера делили хлеб — уходили, оставляя за спиной пепелище своего мира, чтобы найти новый.

Или умереть по дороге.

Вересковый Оплот опустел. Остались только мертвецы и тишина, которую нарушал лишь крик одинокого стервятника, наконец-то дождавшегося пира.

Мы проговорили с Торгримом ещё целый час.

Старик был мрачен, как грозовая туча, нависшая над Чёрным Замком. После того, как я швырнул ему в лицо его же вину, напомнив, что дезертирство сейчас ляжет на его совесть несмываемым пятном, тот, наконец, перестал изображать обиженного пророка и начал слушать. Поняв, что я не собираюсь надевать поводок добровольно, Торгрим сменил тактику с давления на сарказм.

Выложил ему идею с экспедицией в Столицу за наемным мастером — старик фыркал, цедил язвительные комментарии, называл план «глупой беготней» и «тратой времени», явно ожидая чего-то более грандиозного.

— Если со мной пойдет не практик высокой ступени, — проворчал Торгрим, — мы просто не успеем, мальчик. Единственный шанс добраться до Столицы и вернуться до того, как здесь все сгорит — это бежать на пределе, используя духовную энергию для ускорения. Обычный человек, даже на лошади, по сравнению с практиком — жалкая каракатица.

Я заверил его, что найду такого человека — воина, который сможет выдержать темп. Конечно, старый лис сразу всё понял — прекрасно знал, что заперт в замке, как в клетке, и без «надзирателя» от Барона ему и шагу ступить не дадут, но принял условия игры.

Разговор вымотал обоих — лампы догорали, в комнате становилось душно.