Мужчина ел, медленно пережевывая мясо и запивая вином — игнорировал меня мастерски, как пустое место.

— Теперь, мальчик… — вдруг тихо произнес Торгрим, не прекращая жевать. — Нам с тобой не о чем беседовать.

Я не повел и мускулом.

— Почему?

— Потому что я не имею дел с глуцами, — ответил Каменное Сердце буднично, с оттенком брезгливости, словно нашел в тарелке волос.

Отложил приборы и посмотрел мне в глаза — во взгляде больше не было тоски. Там был холодный расчет.

— И знаешь что? Теперь мне даже стало легче — я тебя благодарю.

Нахмурился, чувствуя подвох.

— Что вы имеете в виду, Глава?

Торгрим едва заметно улыбнулся. Дожевав последний кусок, залпом, не смакуя, осушил кубок до дна. Звон серебра о дерево прозвучал как финальный аккорд.

Откинулся на спинку стула, расправляя складки дорогой ткани на груди.

— Теперь, когда ты принял столь судьбоносное решение, мальчик… Вся ответственность за жизни людей, за судьбу этих проклятых земель легла на тебя. Я сбросил свой груз, и чувствую себя…

Мужчина глубоко вдохнул, запрокинув голову к темному потолку — смотрел туда так, словно видел не закопченные балки, а голубое небо. Прикрыл глаза, словно подставляя лицо под ласковое солнце.

— … Лучше.

Старик выдохнул с облегчением, открыл глаза и посмотрел на меня в последний раз — холодно и отстраненно.

— Иди.

Махнул рукой и отвернулся.

Слова ударили, как клинок в грудь. Старый лис бил без промаха — повесил на меня всё. Заставил усомниться.

«Я… Я… Я…»

В голове зазвучал тот самый голос. Голос, который всегда шепчет, что ты ничтожество, что ты ошибся, что убил их всех своим отказом.

Я схватился руками за виски, пытаясь заглушить шепот — перед внутренним взором вспыхнули спасительные строки.

«Акт Высшей Воли».

«Самостоятельное Творение».

«Отвергающий Цепи».

Слова стали броней — убрал руки от лица.

— Нет, Глава Торгрим, — отчеканил я, голос был тверд. — Этот груз будет на вас пожизненно — куда бы вы ни поехали, что бы ни говорили… Кристалл — ваш, и вина — ваша.

Старик вздрогнул, но не повернулся.

— И если вы сейчас откажетесь от реальной помощи, то совершите главную ошибку в своей жизни. Это будет означать, что все потери — шахты, ваши сыновья, люди, верившие в вас — всё было напрасно. Они сгинули просто так, в пустоту.

Я сделал паузу, давая словам проникнуть в кровь Каменного Сердца.

— Подумайте еще раз, и подумайте очень хорошо.

Его широкая спина напряглась.

— Готовы ли вы помочь мне со Звездной Кровью? Без сделок с совестью?

Скула старика дернулась, дыхание сбилось, став тяжелым и сиплым — руки нервно комкали скатерть.

— Ну? — бросил вдогонку, не давая старику уйти в защиту. — Так и?

Йорн Одноглазый сидел в луже теплой крови, растекающейся по грязному снегу главной улицы. Вересковый Оплот, еще недавно пытавшийся казаться деревянной крепостью, теперь похож на открытую могилу.

Вся центральная дорога усеяна телами — люди лежали вперемешку с тварями — изломанные, растерзанные куклы рядом с хитиновым кошмаром из глубин. Снег почернел и спекся.

Йорн ни о чем не думал — просто дышал. Каждый вдох давался с боем, вырываясь из груди рваным рывком, отдававшимся болью под ребрами. Челюсть мелко дрожала, выбивая безостановочную дробь, но не от холода.

Внутри него бушевал пожар — волна жара, рожденная в животе, рывками шла по позвоночнику, вливаясь в руки и ноги, заставляя мышцы дергаться в спазмах. Голова налилась свинцом, кровь стучала в висках, не находя выхода.

Рядом, в снегу, лежал верный «Горный Змей» — охотничий клинок, доставшийся от отца. Оружие с душой — единственная сталь в Оплоте, которая действительно могла пить жизнь тварей, а не просто царапать панцири.

Сейчас клинок лежал одиноко и покинуто, как брошенная игрушка. Йорну было противно к нему прикасаться — впервые в жизни мужчина почувствовал, что Путь Охотника принес ему только боль. Бесконечная ноша, потери, судьба, которая тащила за шкирку от одной бойни к другой, не спрашивая согласия.

Перед ним возвышалась туша последнего Жнеца — огромная, хитиновая тварь с клешнями, способными перекусить человека пополам. Он прикончил её минуту назад, вогнав клинок в сочленение панциря. Перехитрил и убил.

Но этого было мало.

Чуть дальше громоздились еще три таких же валуна из черного хитина. Одноглазый уложил их всех, но какой ценой?

Сколько людей сегодня легло в грязь? Половина оставшихся? Больше? Если в Оплоте выжило хотя бы полсотни душ — уже милость Духов, в которую он почти перестал верить.

И Йорн Одноглазый допустил это…

Да, вернулся — не пошел на убой в горы, остался защищать своих. И что? Деревня отрезана от мира, как чумная могила. Помощи не будет, а тварей становится всё больше — их логова плодятся, как язвы. Всех не перебить.

А ведь это только слуги — где-то ворочается Мать Глубин — существо, против которого его «Змей» — иголка. Он, достигший пиковой девятой ступени Закалки, легенда Верескового Оплота — песчинка перед лавиной.

Вся слава, весь опыт — пыль, охотник бессилен, не смог защитить, проиграл.

В деревне мертвенно тихо — ни стонов, ни криков. Только едва слышный шорох шагов тех немногих, что уцелели. Женщины, дети… Старики, в основном, погибли первыми.

Те, кто решил остаться и не бросать дома, совершили не подвиг, а бессмысленную жертву — глупость, оплаченную кровью. Нужно было уходить — идти в Черный Замок, падать на колени, унижаться, целовать сапоги этой толстой твари — Барону, лишь бы получить место за стенами.

Хотя… Йорн скрипнул зубами — ненависть к Барону была глупой — в глубине души мужчина понимал: угроза настолько велика, что даже если бы «Каменные Грифоны» встали здесь лагерем, это лишь отсрочило бы конец. Может, Ульрих фон Штейн был прав, объявив эвакуацию?

Но Столица… Почему молчит Столица? Где легионы? Где великие практики, способные щелчком пальцев испепелить чернь? Почему бросили нас?

Йорн выдохнул, и единственный глаз заслезился. Не от горя — это «откат» после прорыва. Девятая ступень Закалки — мужчина взял её прямо под занавес бойни, на последнем дыхании, когда казалось, что сил уже нет, но это не принесло триумфа. Руки дрожали, легкие горели. Хорошо, что успел добить Жнеца…

Киан. Брок.

Мертвы.

Боль ударила под дых — одноглазый, не плакавший с тех пор, как отец не вернулся из гор, вдруг почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Спазм сдавил грудь. Йорн сжал горло, напряг каменные желваки, загоняя крик обратно в утробу.

Ветер пронесся по улице, взметая грязный снег, трепля полы его куртки. Пар вырывался изо рта облачками.

Высоко в небе кружил Скальный Стервятник, хрипло каркая на птичьем языке, словно возвещал о пире. Битва окончена.

Вот только смысла в этом нет — завтра придут новые. А сражаться некому. Кто остался? Он, старый Бьерн с перебитой ногой и пара мальчишек?

Йорн с трудом поднялся, опираясь на колени — охотника шатало, как пьяного. Глаз скользнул по улице, превратившейся в бойню — смотреть на это физически больно.

Там, у колодца, лежит Киан — молодой и горячий, сражался как горная рысь. Одноглазый видел, как парень, даже раненый, истреблял тварей с яростью берсерка — Йорн хорошо его воспитал. Как сына, которого у него никогда не было…

Спазм снова скрутил горло — глаз затуманился влагой.

Йорн запрокинул голову, глядя в черное-свинцовое небо, в лицо равнодушной судьбе. Он выжил, но зачем? Чтобы хоронить последних?

Скрип снега за спиной прозвучал резко.

Йорн развернулся и рука потянулась к ножу — инстинкты, вбитые годами, сработали быстрее разума.

Перед ним, шатаясь, стоял Брок.

Лицо усатого охотника было бледнее снега под ногами — мужик зажимал бок рукой, и между пальцами сочилась густая кровь.

Брок жив⁈

Но ведь Йорн видел… Видел своими глазами, как хитиновая лапа Жнеца пробила его насквозь, пригвоздив к земле. Видел, как остекленел взгляд друга, как жизнь вытекла из него на красный снег — командир был уверен, что Духи забрали старого скрягу.