Фон штейн перевел жесткий взгляд на Старшего Оружейника.

— Не ты.

— И коль уж вы превратили всё в дерьмо… — голос Барона был тихим, но в нем слышался скрежет камней.

Мужчина с брезгливостью оглядел присутствующих мастеров, задерживаясь на каждом, словно оценивая их цену на рынке рабов, и остановился на Брандте.

— Ты меня убедил, Брандт, — неожиданно произнес Ульрих. — Не потому, что я верю в твой гений, а потому, что я знаю, чем пахнет поездка в Столицу. Там меня ждут не союзники, а шакалы, которые только и мечтают разорвать Каменный Предел на куски, пока буду искать спасителя.

Барон шагнул к столу, словно нависая над оружейником, хотя мужик был очевидно повыше ростом.

— Но ты настоял — выпросил этот шанс. Значит, теперь вам всем придется разгребать эту кашу. Вывернитесь наизнанку, сожгите себя дотла, но положите мне этот сплав на стол.

Глаза Барона вспыхнули холодным огнем.

— И если для этого потребуется, как сказал пацан, прорваться на стадию Пробуждения за неделю, а потом сдохнуть во имя великой цели — значит, кто-то из вас это сделает. Вы — мои инструменты, а сломанный инструмент идет в переплавку.

— Но… — начал было старший оружейник, судорожно хватая ртом воздух.

— Никаких «но», Брандт! — рявкнул фон Штейн. — Ты больше не задаешь вопросы — ты исполняешь.

Губа гиганта дрогнула, собираясь выпустить еще слова, но замерла — в глазах что-то погасло. В этот момент Брандт потерял не просто должность руководителя проекта, но словно потерял самого себя. Мир, где мужик был царем и богом «Горнила», рухнул, оставив того на руинах.

Повисла мертвая тишина.

Ульрих еще раз медленно прошелся взглядом по лицам собравшихся. Серафина опустила глаза, Гюнтер смотрел сквозь стену остекленевшим взглядом, старик Хью сжался в комок.

Наконец, тяжелый взгляд Барона нашел меня.

Наши глаза встретились — чувствовал, как тот впечатывает в меня невыносимое бремя. Правитель не просил, а назначал крайнего.

— Справишься? — спросил мужчина просто.

В вопросе не было надежды — один лишь вызов и скрытая угроза: «Если скажешь „нет“ — ты бесполезен».

Внутри всё взвыло протестом — я не просил этого, не искал короны мученика.

Одно дело — вытащить ребенка из огня — там работают инстинкты, вбитые годами тренировок. Ты видишь цель, видишь пламя, видишь путь. Да, можешь сдохнуть от одного неверного шага, но правила игры понятны.

А здесь мне предлагают решить уравнение, в котором половина переменных неизвестна, а вторая половина пытается меня убить. Это не спасательная операция, а прыжок в бездну с завязанными глазами. Авантюра чистой воды, ценой которой станет не только моя жизнь, но и вся провинция.

Да, я — командир — умею управлять людьми в хаосе, но то, что происходило сейчас, выходило за грань моего опыта. Это уже не риск, а тупо безумие.

— СПРАВИШЬСЯ⁈ — гаркнул Барон, голос ударил по ушам, как взрывная волна. Вены на лбу вздулись, прорывая пергамент морщинистой кожи.

Я сжал зубы. Врать? Кормить сладкими обещаниями, как это делал Брандт?

Ну уж нет — слишком часто видел, чем заканчивается самонадеянность. Огонь не прощает лжи, и этот мир тоже.

— Попробую, — ответил негромко, глядя в глаза.

Это был единственный честный ответ. В прошлой жизни, уходя на смену, никогда не был уверен, что вернусь — всегда может случиться «что-то»: рухнуть перекрытие, взорваться баллон, отказать дыхательный аппарат. Гарантии дают только мошенники.

Барон замер, издал протяжный стон, не разжимая губ, словно воздух с трудом выходил из легких. Опустил глаза.

Кажется, мужчина понял.

Понял, что это не слабость, а честность. Возможно, в глубине души, за броней тирана и правителя, Ульрих жаждал именно этого — адекватности. Правды, какой бы горькой та ни была, а не фанатичных завываний о величии.

— Хорошо… — тихо выдохнул фон Штейн. — Хорошо. Пробуй.

Снова поднял на меня взгляд, и я увидел разъедающую тревогу.

— Помни, что стоит на кону, парень. На кону не моё баронство — на кону жизни всех людей. Каждого ребенка, каждой женщины в этой долине.

«Тогда почему ты не едешь в Столицу, старый лицемер?»

Мысль пронеслась в голове, как вспышка пламени, всколыхнув застарелую ярость. Он говорит о людях? О жизнях? А сам выбирает сохранить власть и автономию, вместо того, чтобы унизиться перед Королем и привезти реальную помощь.

«Баронство не главное»? Враньё. Видел это в его глазах — Ульрих боялся потерять трон не меньше, чем жизни подданных. Возможно, даже больше.

Но я промолчал — сейчас не время для бунта.

Фон Штейн облизнул пересохшие губы — видно, что мужика трясет изнутри. Несмотря на выдержку старого воина, это был, пожалуй, самый страшный момент в его жизни. Барон только что поставил всё состояние не на красное и не на черное, а на «зеро», которое выпадает раз в жизни.

— Ульрих… — жалкий голос Брандта донесся словно из могилы.

Барон резко развернулся, взгляд ударил Ржавого с силой молнии Зевса-Громовержца.

— ЧЕГО ТЕБЕ⁈

Огромная скала, которой был Старший Оружейник, на глазах съежилась, превратившись в жалкую груду щебня. Брандт сгорбился, плечи поникли.

— Ты… ты лишил меня власти, — прохрипел мужик. — Как я могу…

Его кадык дернулся вверх-вниз, проталкивая слова через комок в горле.

— Как я могу исполнить твою волю, если больше не имею голоса? Если всё решает этот… этот щегол?

Мужик метнул в меня затравленный взгляд, полный черной ненависти.

Барон перевел усталый взгляд на меня — изучал, словно клинок, только что вышедший из закалки: выдержит ли? не треснет?

— Договаривайтесь, — бросил Ульрих равнодушно. — Трудитесь вместе. Или перегрызите друг другу глотки, плевать. Пацан получил право решать не за красивые глаза — мальчишка предложил дело, пока вы жевали сопли.

Фон Штейн снова едва заметно кивнул мне, подтверждая полномочия.

Я выпрямился.

Хотелось высказать старому интригану всё, что думаю о его методах управления, но эмоции сейчас — лишний груз. Нужно делать дело.

Черт возьми, не попытаться найти Мастера, если есть хоть малейший шанс — это не гордость, а сумасшествие.

— Я предлагаю, — начал громко и твердо, вкладывая в голос всю волю, чтобы ни у кого не возникло сомнений в уверенности. — Не отбрасывать идею с поиском Мастера.

Тишина в зале стала оглушительнее, чем была.

— И также предлагаю по настоящему рассмотреть идею с попыткой прорыва на стадию Пробуждения — на войне все средства хороши. Отказываться от такого варианта попросту глупо. Мы должны бить по всем фронтам.

— Щенок… — прошипел Брандт.

— Пусть говорит! — жестко оборвал Ульрих.

Я сделал паузу, глядя в перекошенное злобой лицо Ржавого Беса.

— Я не знаю всей политической кухни, — произнес медленно, взвешивая каждое слово. — И, честно говоря, не горю желанием знать, но раз уж мы все оказались в одной яме, задача у нас одна: выжить. А значит, нужно бить по всем фронтам.

Перевел взгляд на Барона.

— Не предлагаю вам ехать в Столицу лично. Если это неприемлемо, если цена вашей поездки — потеря власти над землями… пусть это останется на вашей совести. Я могу не знать всех последствий.

Старался говорить максимально деликатно, сглаживая углы — сейчас не время для обвинений. Сейчас нужно продать идею.

— Но мы можем отправить кого-то инкогнито — найти Мастера, готового на риск не от вашего имени, а от имени кого-то… нейтрального.

Замолчал. В голове, словно молния, сверкнула мысль.

Торгрим.

Старый каменный крот, местный олигарх. Человек, чье богатство не зависит от милости короны — если тот предложит золото за услугу — кто заподозрит Барона? Для Столицы это будет сделка богатого эксцентрика с пограничья.

Ульрих ничего не теряет, не просит о помощи, не расписывается в своей нелегитимности — остается в стороне, чистенький и гордый.