Гийом смотрел на неё долго, а потом вдруг улыбнулся — не широко, но с тем редким теплом, которое появлялось у него только в моменты, когда он видел чужой ум в действии.

— Ты снова строишь крепость, — сказал он.

— Нет, — возразила Наташа. — Я строю рынок. Крепости рушатся. А рынок… его защищают все, кто на нём зарабатывает.

Он хмыкнул.

— Напомни мне никогда не играть с тобой против тебя.

— Ты и не играешь, — спокойно ответила она.

Утром она начала действовать сразу, без пафоса и объявлений.

Не собрала всех во дворе. Не произнесла речь. Она просто поменяла мелочи, которые на самом деле были не мелочами.

Рабочие получили чёткие доли от продаж — не обещания, а реальные цифры. Женщины, которые помогали с маслами и настоями, узнали, сколько именно стоит их труд, и что часть денег пойдёт не «куда-то», а обратно — на дом, инструменты, детей. Молодым парням дали возможность учиться ремеслу, а не просто таскать мешки.

Шура, наблюдая это, вечером сказала:

— Ты сейчас сделала опасную вещь.

— Какую? — спросила Наташа, не отрываясь от записей.

— Ты показала людям, что они не пешки.

Наташа подняла глаза.

— Именно. Пешки легко сбросить со стола. А партнёров — нет.

Бертран вернулся через три дня.

Без свиты. Без пафоса. С лицом человека, который понял, что переговоры пошли не по его сценарию.

— Сеньор готов принять вашу сумму, — сказал он, не тратя время на приветствия. — Но с условием.

Наташа даже не предложила ему сесть.

— Слушаю.

— Вы обязуетесь поставлять часть продукции на ярмарки, которые укажет сеньор.

Шура фыркнула, но Наташа подняла ладонь.

— На каких условиях? — спросила она.

— Фиксированная цена.

Наташа улыбнулась. Медленно. Очень вежливо.

— Нет.

Бертран нахмурился.

— Это не просьба.

— Тогда это плохое предложение, — ответила она. — Фиксированная цена — это способ разорить производителя. Мы продаём там, где выгодно. Или не продаём вовсе.

— Сеньор не любит, когда ему отказывают.

— Сеньор любит доход, — спокойно сказала Наташа. — А доход — это гибкость. Если он этого не понимает, пусть наймёт другого управляющего.

Молодой с манжетами резко втянул воздух. Бертран смотрел на неё долго, потом медленно кивнул.

— Вы не боитесь.

— Я боюсь, — сказала Наташа. — Но я умею считать риски.

Пауза.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я передам и это.

Когда он ушёл, Шура расхохоталась — резко, по-молодому.

— Ты только что предложила заменить управляющего. Прямо в лицо.

— Я предложила сеньору выгоду, — спокойно ответила Наташа. — А Бертрану — подумать, на чьей стороне он хочет оказаться.

Гийом подошёл ближе, обнял её за талию — не демонстративно, а по-хозяйски, уверенно.

— Ты понимаешь, — сказал он тихо, — что если Бертран умён, он станет нашим союзником. А если нет — нашим врагом.

— Умные люди редко выбирают сторону, где их используют, — ответила Наташа. — Особенно когда рядом появляется альтернатива.

Он посмотрел на неё с лёгким удивлением.

— Ты сейчас не просто защищаешь дом.

— Я строю сеть, — сказала она. — Дом — это начало. Но если мы хотим выжить, нам нужны связи, рынки, люди за пределами этих стен.

Она повернулась к нему, положила ладонь ему на грудь.

— И здесь мне нужен ты. Не как меч. А как лицо.

Он чуть приподнял брови.

— Ты предлагаешь мне роль?

— Я предлагаю партнёрство, — ответила она. — Настоящее.

Он не ответил сразу. Только наклонился и поцеловал её — глубоко, уверенно, без сомнений. Так целуют, когда уже сделали выбор.

— Тогда я с тобой, — сказал он. — Не до первой угрозы. До результата.

Наташа выдохнула и впервые за несколько дней почувствовала не напряжение, а азарт.

Потому что теперь это была не оборона.

Это было наступление.

Глава 18.

Год вошёл в дом не как гость, а как хозяин.

Наташа поняла это в тот момент, когда перестала помнить, как было «до». Не прошлую жизнь — та давно улеглась, как старая боль, — а первые месяцы здесь: тревожные, резкие, наполненные ожиданием удара. Теперь ударов не ждали. Теперь считали.

Утро начиналось с цифр, но заканчивалось людьми.

Во дворе уже не спрашивали разрешения — спрашивали мнение. Рабочие спорили между собой, а не тянули каждого вопроса к ней. Женщины, занятые маслами и настоями, говорили «наш доход», а не «ваш». Даже дети бегали иначе — громче, свободнее, будто чувствовали, что за стенами дома есть не только защита, но и будущее.

Шура сидела на низкой скамье у сарая и чинила корзину, ловко переплетая прутья. Когда Наташа подошла, не подняла головы.

— Ты заметила? — спросила она.

— Что именно? — Наташа остановилась рядом.

— Меня перестали бояться, — сказала Шура спокойно. — И начали уважать.

Наташа улыбнулась.

— А меня перестали проверять. Значит, всё идёт правильно.

Шура фыркнула.

— Никогда бы не подумала, что в моём возрасте буду строить маленькую экономическую империю.

— Не маленькую, — возразила Наташа. — Просто честную. А это редкость.

Шура подняла голову, посмотрела на неё внимательно.

— Ты счастлива?

Вопрос был прямой. Не из праздного интереса.

Наташа задумалась. Не над ответом — над ощущением.