Поздоровавшись со мной крепким рукопожатием, Шачин немного смущенно показал на открытую дверь кабинета:
— Накурили, черти. Как начинают спорить, беда, никакой управы на них нет. Хорошо хоть за грудки не хватаются. А то была бы картина: главные специалисты дерутся в кабинете директора завода. И ведь оба правы, каждый по-своему. Как вот тут правильно поступить, скажи на милость? Ну, пойдем ко мне, посовещаемся. А твой оруженосец пусть чаи погоняет, — Шачин подмигнул молодой машинистке, которая что-то бойко печатала за столом в углу приемной, не отвлекаясь на появившиеся новые лица.
Но когда начальник упомянул про чай, девушка подскочила как на пружинах и тут же начала доставать из ящика стола чайные приборы, несколько граненых стаканов в потертых подстаканниках.
У меня сегодня что-то начала ныть раненая нога, и я при ходьбе прихрамывал сильнее обычного. Шачин сразу бросил внимательный взгляд на мою трость, а когда мы зашли в его кабинет, сказал с неподдельным участием:
— Наши секретари молодцы, что тебе оруженосца приставили. Тут здоровые ноги ломают на этих развалинах, а уж с ранением тем более надо осторожнее.
Он сразу же перешел на «ты», и этим простым жестом снял мои опасения о предстоящей тяжести разговора. Из отрывочных отзывов о Шачине у меня сложилось, похоже, совершенно неправильное представление о нем как о суровом и очень жестком человеке, с которым бывает трудно общаться. Но первые минуты общения неожиданно показали совсем другое.
Кабинет директора был небольшим, но достаточно просторным помещением. У одной стены стоял массивный письменный стол, заваленный папками с документами и чертежами. За столом, на стене, висела большая карта Сталинграда с множеством пометок красным и синим карандашами. Рядом, схематический план территории самого завода «Баррикады» с обозначением цехов, складов и заводских поселков. На плане были видны многочисленные красные крестики, вероятно отмечавшие особо пострадавшие участки.
— Мне Павел Петрович про твой протез рассказал и прислал образец, — начал Шачин, усаживаясь за стол и жестом приглашая меня занять место напротив. — Уж очень заманчивая идея. Нам его выпуск наладить даже сейчас будет нетрудно. Наш парторг и представитель ЦК уже работу провели, желающие сверхурочно работать на этом участке есть. Люди сами просятся. Ты как автор не будешь против?
То, что разговор сразу же зайдет о производстве моего детища, было полной неожиданностью, и я даже немного растерялся. Но быстро сориентировался в ситуации и сразу же ответил:
— Конечно, не буду. Как я могу быть против? В госпитале таких, как я, был не один десяток. До сих пор в глазах стоит, как они на меня смотрели, когда я впервые встал на свой протез и прошелся. Если мы сможем дать им шанс вернуться к нормальной жизни, это будет важнее любых авторских прав.
— Вот и хорошо, — Шачин довольно потер ладони. — На «Красном Октябре» часть продукции в распоряжении дирекции остается, думаю, нам тоже разрешат что-то себе оставлять. У меня, знаешь, сколько баб работает, у кого мужики без ноги, инвалиды войны. Одна сегодня ночью в ноги упала, прямо здесь, просит наладить выпуск твоего протеза. У неё и муж, и брат, инвалиды. Муж под Москвой ногу потерял в сорок первом, а брат здесь, под Сталинградом.
У меня от такого начала беседы перехватило дух и заломило в груди. Я сел поудобнее и расстегнул воротник кителя.
Шачин достал из ящика стола початую бутылку коньяка, два граненых стакана и тарелку с нарезанными кусочками черного ржаного хлеба и тонко нарезанным репчатым луком.
— Разносолов, сам понимаешь, у меня нет. Чем богаты, как говорится. Давай, за Победу.
Шачин налил грамм по сто пятьдесят, поднял свой стакан и коньяк выпил залпом. Затем сразу же продолжил говорить, заедая крепкий напиток куском хлеба и луком.
— Я вот тебе, Георгий Васильевич, даже завидую по-хорошему. Ты больше года воевал, грудь в орденах, ранен был. Я на печи тоже не сидел, эвакуацию завода уже под бомбами проводил, потом в Подольске директорствовал. А перед этой рыдающей бабой всё равно виноватым себя чувствую. Вот так в жизни-то бывает.
Он помолчал, затем убрал остатки коньяка обратно в ящик стола, достал чистую тряпочку, протер поверхность стола и придвинул к себе толстую папку с документами.
— Ты, полагаю, знаешь, что восстановление нашего завода, задача номер один в Сталинграде. По крайней мере, по нам есть уже конкретное решение сверху, мы знаем, какие силы и средства будут выделены. Своими силами, с помощью военных и наркомата, мы очистили территорию от трупов, собрали почти семьдесят тонн металлолома, восстановили проволочное ограждение вокруг завода и произвели технический осмотр оставшегося оборудования. Имеем сейчас полную картину о состоянии всего хозяйства. Начали восстановительные работы, но здесь пока успехов почти нет. Удалось, правда, восстановить аккумуляторную мастерскую с производительностью зарядки пятнадцати аккумуляторов в сутки, но это, как ты понимаешь, капля в море. С жилищно-коммунальным хозяйством немного получше. Восстановили общежитие на сто девяносто человек и восемь квартир для руководящего состава, кухню-столовую на тысячу человек, помещение под магазин, четыре склада для инструмента и полкилометра внутризаводских дорог. Это всё наши успехи на сегодня.
Шачин протянул мне два листа машинописного текста. На них было изложено всё то, что он мне только что сказал. Я обратил внимание на фамилии адресатов: товарищи Андреев и Хабаров.
— Во исполнение постановления ГКО наш наркомат третьего числа издал соответствующий приказ, — продолжал директор. — Там всё написано очень жестко, и сроки поставлены самые кратчайшие. Но это тебе, в общем-то, и не надо знать во всех подробностях, при необходимости ознакомишься в своей секретной части. Но, как сам понимаешь, выполнение любых планов напрямую зависит от наличия рабочих рук. А с этим огромная проблема. На заводе почти все кто есть, живут в палатках да землянках. Надо форсировать восстановление разрушенного жилья и строить новое.
Василий Сергеевич достал из папки еще какую-то справку, быстро просмотрел её и продолжил:
— В эвакуацию отправилось почти три тысячи рабочих и служащих завода, около тысячи ушло на фронт. Почти полторы тысячи погибло во время бомбежек, четыреста человек оставались в цехах до последнего. Большинство из них погибли. Мы совершенно не знаем о судьбе нескольких сотен наших товарищей, они, вероятно, тоже погибли. Сейчас на заводе трудится немного больше тысячи человек. Люди, конечно, прибывают каждый день, но это в основном те, кто не имеет заводских специальностей. Перспективы возвращения опытных кадров крайне туманные, хотя каждый день получаем пачки писем от эвакуированных с просьбами помочь вернуться. На тысячу девятьсот сорок третий год восстановление завода профинансировано более чем достаточно, нам обещана материальная и кадровая помощь. В ближайшие недели Наркомат строительства должен будет организовать Особую строительно-монтажную часть номер двадцать пять, которая и должна будет выполнить основной объем работ по восстановлению. Но это будет не завтра, и разворачиваться она будет не один день. А самое главное, её будущих служащих совершенно негде размещать. Нам обещано направление к нам спецконтингента и пленных, но кадровую проблему это не решит. К станкам их не поставишь. Как воздух нужно хорошее жилье, тогда появятся шансы набрать более-менее приличные кадры, которых хотя бы можно будет быстро обучить. С этим всем, — Шачин постучал пальцем по папке, — ты можешь тоже при необходимости ознакомиться в своей секретной части.
Василий Сергеевич встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Затем он быстро вышел из кабинета и почти тут же вернулся.
— Распорядился чаю принести, — пояснил он, снова садясь за стол и сдвигая на край лежащие перед ним папки с документами.
— Без решения кадровой проблемы все планы восстановления производства и на нашем заводе, и в целом в Сталинграде обречены на провал. Некоторые мне заявляют, что государство выделило достаточно средств, и поэтому волноваться нечего. Они наивно полагают, что таким путем можно решить любую проблему. При текущем положении дел мы гарантированно провалим все сроки программы возрождения Сталинграда, а отвечать за это придется персонально.
