— Да? Ну ладно, как скажешь. — Пожал я плечами. — А что будет? И желание обязательно должно появиться?

— Тебе ещё рано об этом знать. — сухо ответил он. — Вам всё расскажут на вступительном уроке завтра. Если вернёшься обратно, не забудь одеть кольцо, что было рядом с правилами.

— Если? — вскинул я брови.

— Кто знает, какое решение примет уважаемый ректор.

Интересное развитие событий. Меня скормят стенам, за то, что я что? Убрал со своего пути этого шутника? Ну так он знал с кем наедине остался.

Мы миновали арку, за которой открывался вид на внутренний атриум — не уютный дворик, а гигантскую вертикальную шахту, уходящую в непроглядную тьму внизу и теряющуюся в клубящемся тумане наверху. По её стенам, словно кровеносные сосуды, ползли жилы чёрного обсидиана, пульсирующие тусклым багровым светом с частотой медленного, тяжёлого сердца. Где-то далеко внизу доносился ровный, монотонный гул — не механический, а органический, словно академия переваривала что-то огромное.

— Сердцевина, — Бросил Сирил, не глядя на пропасть. — Центральный энергетический узел. Туда лучше не смотреть слишком долго. Бывали случаи… помрачения.

Я отвёл взгляд, чувствуя, как лёгкая дурнота подкатывает к горлу. Мой голод отозвался на эту пульсацию болезненным спазмом — не желанием, а отторжением, как организм отторгает яд.

Дальше путь вёл по узкому арочному мосту, переброшенному через бездну пропасти. Перил не было, только гладкий камень, а внизу зияла та самая тьма. Мы покинули основное здание, и как мы оказались на такой высоте, мне не совсем понятно. На нашем пути было столько лестниц, что двигались сами по себе в абсолютно любом направлении, что сейчас точно не скажу, какая именно нас сюда завела.

Мост, переброшенный по воздуху, вёл к одинокой, острой как игла башне. Это и был Ректорат. У меня сложилось впечатление, что таким путём не всех водили сюда. А только тех, на кого нужно было произвести эффект. Но на меня это сработало по-своему. Мне тут понравилось, и захотелось узнать больше таких тайных путей, где нет лишних глаз.

В длинном и тёмном коридоре, у единственной, непропорционально высокой и узкой двери из чёрного дерева, уже кто-то ждал.

Бэлла Ситцен.

Она была в своей новенькой сизой мантии Дома Шёпота, и смотрела не на дверь, а в узкое окно неподалёку. На её лице не было ни страха, ни любопытства, лишь глубокая, сосредоточенная задумчивость. Она услышала наши шаги и повернула голову. Её голубые глаза встретились с моими, и в них не было удивления.

— Кайран Вейл, — кивнула она, как будто мы договорились встретиться здесь. — Я тут из-за тебя, так понимаю?

Сирил остановился, его взгляд скользнул, между нами.

— Мисс Ситцен уже дала повторные показания госпоже Стигинс, — сказал он, обращаясь ко мне, но глядя на Бэллу. — Она подтвердила ваш конфликт с Солерсом и указала, что ты вернулся в группу… один. Теперь её показания будет выслушивать Ректор.

— Конфликт? — удивился я, и глянул на девушку.

Бэлла пожала плечами, её движения были странно лёгкими, будто она не совсем здесь.

— Я сказала то, что видела. Ты слишком долго отсутствовал, Вейл. И это было весьма заметно.

В её голосе не было обвинения. Была констатация. И что-то ещё… предложение? Она смотрела на меня так, словно ждала, как я отреагирую на эту западню.

— Я вернулся, когда понял, что меня обманули, и провожающий меня пропал. — ответил я, тщательно подбирая слова. — И больше Солерса не видел.

Уголок её рта дрогнул — не в улыбку, а в нечто, напоминающее мимолётное удовлетворение. Я не оправдывался, и говорил в точности, как и в первый раз.

Сирил, наблюдавший за этим молчаливым обменом, подошёл к двери. На её поверхности не было ни ручки, ни замочной скважины. Он просто приложил ладонь к тёмному дереву.

— Академия ждёт вас, Вейл, Ситцен. — произнёс он, и в его голосе впервые прозвучала не просто холодность, а некое подобие… сожаления?

Дверь бесшумно отъехала в сторону, открыв проём, заполненный не светом, а густой, неподвижной тьмой, казавшейся осязаемой, как чёрный бархат.

— Входите. И помните: здесь нет места лжи, только Истина, — сказал Сирил, отступая в тень.

Я сделал шаг вперёд, на порог. За спиной я чувствовал взгляд Бэллы — пристальный, анализирующий, запоминающий каждый мой жест. И взгляд Сирила — тяжёлый как приговор.

Переступил порог, услышал, как дверь закрылась. Обернувшись, я не заметил Бэллы, она осталась в коридоре. Помещение было округлым, высоким и с большими окнами. Здесь, как и в коридоре царил полумрак, а за окном уже опустились сумерки с тяжёлыми серыми тучами на небе. Обстановка аскетична, массивным стол, несколько полок с книгами, несколько зеркал, от которых создаётся ощущение большого кабинета.

Ректор стоял спиной ко мне, у стены, но его отражение — искажённое, растянутое в зеркалах — окружало меня с двух сторон. Он не обернулся.

— Кайран Вейл, — его голос звучал негромко, но каждая буква отдавалась чистым, ледяным звоном, будто лёд трескался под ногами. — Объясните ваше взаимодействие со студентом Солерсом.

Я сделал шаг вперёд, и десятки моих отражений сделали тоже самое, создавая сюрреалистичный хоровод.

— Взаимодействие, господин ректор, — начал я, заставив голос звучать почтительно, но с оттенком усталой обречённости, — было кратким и не по моей инициативе. Старшекурсник Солерс, представившись моим проводником, завёл меня в помещение, напоминающее кладовку для уборочного инвентаря, сообщил, что это мои апартаменты, и удалился. Я воспринял это как неудачную шутку, подобающую первому дню, и вернулся к основной группе. Всё.

— Шутка, — повторил Ректор. Его отражение в стене передо мной медленно повернуло голову, но в реальности он продолжал смотреть на стену. — Вы считаете, что в Морбусе место шуткам?

— Я считаю, господин ректор, что место всему решает традиция и иерархия. Я — новичок. Он — старшекурсник. Если подобные… инициации являются частью неписаных правил академии, то мне, разумеется, следовало принять их со смирением. Я так и поступил. Я просто вернулся туда, где должен был быть.

Я намеренно сделал паузу, давая вежливому негодованию окрасить следующие слова.

— Если же это была не шутка, а намеренное унижение или нарушение регламента размещения… то я, как человек, не знакомый с уставом, не мог этому противостоять. Моя вина лишь в незнании. И, возможно, в излишней доверчивости.

В зеркалах моё лицо выглядело бледным, почти прозрачным, с тёмными кругами под глазами — идеальный портрет измождённого, слегка оскорблённого аристократа, втянутого в грубые игры плебеев.

Ректор наконец повернулся. В отражениях это выглядело так, будто все стены разом ожили и уставились на меня. В реальности же его капюшон по-прежнему скрывал лицо, но ощущение взгляда стало невыносимым.

— Вы коснулись его, — констатировал Ректор. Это не был вопрос.

Я задумался. Откуда он мог знать это наверняка? Я конечно же слышал, что у стен мог быть уши…, но похоже у стен Морбуса есть ещё и глаза… или связь с ректором? Это рушит весь мой план.

— Просто из вежливости, — ответил я, не моргнув глазом. — Он представился, я протянул руку. Воспитанные люди так делают.

Ректор медленно поднял руку. Не на меня. К ближайшему зеркалу. Его палец, бледный и длинный, коснулся поверхности. Камень не дрогнул, но от точки прикосновения по стеклу побежали круги, как по воде. Отражение поплыло, смешалось и проявило видение: та подсобка, тот же коридор, Солерс, моя рука, сжимающая его ладонь. И едва уловимая, но для зоркого глаза заметная — тусклая серая дымка, тянущаяся от его кожи к моей. Видение погасло, оставив лишь наше с ректором отражение.

— «Вежливости», — повторил он, и в этом одном слове прозвучала целая диссертация по магии. — Стены этого места помнят отпечатки силы. Отпечаток Солерса в том месте не затухает, как положено. Он обрывается. Чисто. Без эха. Без обычного для слабой натуры фейерверка страха или боли. Как будто свечу не задули, а… вынули из реальности вместе с пламенем. Это искусство.