— Я сам отказался от помолвки, — перебил я маму.

— Но почему? — удивилась она.

— Потому что позволять себя шантажировать, да еще с удачным исходом — плохая идея. Или ты считаешь, что это нормально, когда на тебя начинают давить представители другого рода, заставляя убрать от себя подальше преданных тебе лично слуг?

Мама упрямо поджала губы, не соглашаясь со мной, но промолчала.

— Но поговорить я хотел об ином. Наши слуги не умеют держать рот на замке. Конкретно Марфа — многое выболтала о нашей жизни кухарке Уваровых. Или с чего ты думаешь Леонид Валерьевич так всполошился и кинулся к нам? И еще неизвестно — одна она такая болтушка, или и другие таким грешат. Надо бы провести профилактическую беседу, что делать этого не стоит. Сама видишь, как это влияет на наши отношения с соседями.

— Я поговорю, — тут же прошипела мама, найдя хоть какого-то виновника, до которого она может дотянуться.

— Только не переусердствуй, как отец, — тут же предостерег я ее.

— О, не переживай, — усмехнулась она с неким оскалом на лице, которого я даже не ожидал у нее никогда увидеть. — Бить я ее не буду. Это только ваши, мужские методы.

Вспоминая, как она смогла надавить на Пелагею в мое отсутствие, что та тут же первым делом кинулась ко мне вольную просить, лишь бы покинуть наш дом поскорее, то охотно верю в ее способности. Но все же надеюсь, что слишком жестить она не будет. Уже после этого я пошел к отцу.

— Ну давай, рассказывай, о чем с Леонидом Валерьевичем договорились. Или ни о чем, потому он меня и зовет?

Вкратце я пересказал наш разговор с Уваровым, что настроения папе не добавило.

— Все же отказался от помолвки. Сам, — мрачно подытожил отец. — Добился своего, значит.

— Надо было показать, что давить на нас этим не стоит. Мы конечно не против помолвки, но Уваровы — не единственные, кто дочерей имеет и с нами хочет породниться.

— А это так? — скептически посмотрел на меня папа. — У тебя уже кто-то на примете появился, пока ты в Дубовку да Царицын катался?

— Пока нет, — смутился я. — Но уж дворянок свободных пока хватает. К примеру — в Царицыне я писал портрет двух сестер, близняшек. Очень не дурны собой, отец — военный моряк. При этом знают, что такое честь и достоинство, хоть и живут небогато.

— Ну и на что тебе те девицы? — хмыкнул отец. — Или влюбился в них?

— Да это я так, для примера, — смутился я.

— Может, отец им уже партию подыскал, а ты губу раскатываешь, — продолжил надо мной насмехаться папа. — Нет, Роман, помолвки — дело серьезное. Как и венчание. Нахрапом его не взять. Но я понял тебя. Ладно, можешь идти, отдыхать. Завтра я к Уварову съезжу, а потом тебе придется в Дубовку отправиться. Да и маму с собой возьмешь.

— А я только недавно вернулся, — вздохнул я горестно.

— Видать, доля у тебя такая, — рассмеялся отец, — на одном месте не сидеть.

— Зачем мне туда сейчас ехать-то?

— С Дубовым поговоришь, — посерьезнел отец. — Лесопилку надо восстанавливать, к тому же нам скоро новые пилы придут. Вот пускай подумает, в том же виде ее заново строить, или что переделать да по-новому плану возвести.

— Понял, — буркнул я недовольно.

Только недавно ведь вернулся!

— Не куксись, — заметил мое состояние отец. — Зимой отдохнешь, тогда обычно дел никаких нет. Еще и заскучаешь так, что на стенку от безделья лезть будешь.

— Спасибо, не надо, — тут же вздрогнул я.

Как вспомню несколько дней безделья в усадьбе тетушки, так что-то сразу и все желание посокрушаться пропало.

Оставив отца, я пошел к себе в комнату. Раздевшись, устало упал на кровать, укладывая в голове все, что произошло за день. И понял, что не сделал еще одно дело — так и не написал вольную для Пелагеи. Видимо подсознательно оттягивал этот момент до последнего. Вот и сейчас пришла предательская мыслишка отложить это дело до утра.

— Нет уж, — резко сел я в кровати. — Раз решил, надо сделать. Нечего растягивать.

Тут же и подошел к столу, да достал чистый лист. Четких юридических норм сейчас нет, поэтому в свете зажженной свечи написал вольную в свободной форме. В конце поставил дату, подпись. Чуть подумал, и снова начал одеваться, чтобы через десять минут постучаться в кабинет отца. Но его там уже не было. Зато дверь не запиралась, а мне большего и не надо. Вошел и быстро нашел печать, которой папа все официальные бумаги скрепляет помимо своей подписи. За окном было темно, так что пришлось все же Евдокию с лучиной позвать, а то боялся, что чернила в потемках пролью и все документы испорчу. Но наконец все было готово, и я вернулся в свою комнату, напоследок велев Евдокие позвать девушку.

Пелагея подошла, когда я вновь разделся. В комнате было уже темно, и можно было различить лишь силуэты.

— Звали, господин? — тихо прошептала девушка, смутным пятном выделяясь на фоне двери.

— Уже не господин, — ответил я ей. — Я написал тебе вольную. Можешь забрать, она на столе лежит.

Пелагея промолчала и даже с места не сдвинулась.

— Что-то не так? — спросил я.

Тут до меня донесся ее тихий плач. Тут же встав с кровати, я подошел и обнял девушку.

— Что с тобой? Разве ты не радоваться должна? Ты свободна.

— Я радуюсь, — сквозь слезы прошептала девушка. — И боюсь. Боюсь этой свободы. Я же… никогда сама себе не принадлежала. Что мне теперь делать? Вы… вы прогоните меня, да? Вас ведь ваша матушка об этом долго просила. И… куда мне теперь…

Шептала она сбивчиво, часто прерываясь, а ее тело все дрожало.

— Завтра я в Дубовку отправляюсь. Могу тебя с собой забрать туда. А там… есть у меня одна мысль, где тебя там устроить.

Буквально только что ко мне пришла идея. Конечно, к тете я определять Пелагею не буду, но вот у Маргариты Игоревны спрошу — не нужна ли ей помощница? Помнится, Пелагея сама хотела себе такую швейную машинку, как у Угорской. И я ей обещал ее подарить в приданое. А обещания нужно держать. Вот и заинтересую Угорскую будущим расширением ее квартирной мастерской. Обучит девушку шитью на машинке, мужа поможет подыскать, а там и в штат к себе возьмет полноценной швеей с собственной машинкой. Чем не план? Но о нем я пока Пелагее говорить не буду, вдруг Маргарита Игоревна не согласится? Незачем напрасно девушку обнадеживать.

— А можно… — чуть успокоившись, продолжила девушка, — эту ночь… последнюю… — она вздрогнула всем телом, всхлипнув, — я с вами проведу.

— Хорошо.

Больше мы ни о чем не говорили. Пелагея быстро скинула с себя сарафан и залезла ко мне под одеяло, прижавшись всем телом. Ни о каком интиме и речи не шло. Она просто искала защиты, внезапно оказавшись один на один с открывшимся перед ней миром.

Утром на завтраке, когда Марфа накладывала на стол, я с удивлением уставился на повязку у нее на рту.

— Это что такое? — вырвалось из меня.

Женщина бросила на меня испуганный взгляд и тут же отвела глаза. Ответить она мне не могла. Тонкая ткань, в которой я узнал пояс с маминого халата, надежно обхватила ее рот. На затылке был завязан плотный узел, даже издалека заметно, что очень тугой. Просто так не развяжешь.

Вместо Марфы ответила мне Евдокия, помогающая кухарке накрывать на стол.

— Барыня лично вчера Марфе его повязала, в качестве наказания. И приказала не снимать.

— И как долго?

— Она не говорила, — тихо ответила женщина.

— Но она ведь в нем даже поесть не может, — заметил я.

В ответ же мне было молчание и навернувшиеся слезы на глазах Марфы. Я тут же пошел к маме — ну нельзя же так издеваться над людьми? Вот только та была непреклонна.

— Пускай учится свой язык на замке держать, — раздраженно сказала мне мама. — Походит денек так, глядишь, и запомнит. В следующий раз умнее будет. А голод поможет ей крепче все уяснить.

— И когда ты ей этот пояс снимешь? — не унимался я.

— Завтра утром.

— Целый день без еды и даже без воды? — возмутился я.

— Именно. Ничего, за день не помрет, — отмахнулась мама. — И я хочу, Роман, чтобы ты не вмешивался. Марфа — не твоя личная служанка. А если она что еще сболтнет по глупости своей? И потом удар придет оттуда, откуда мы совсем не ждем? Вот как сейчас получилось. Я еще мягка с ними, другие на моем месте поступили бы гораздо жестче, — сжала губы мама.