Я кивнул.

— Помню. Ты разносила воду раненым. Твое платье было измазано кровью, волосы растрепаны. Но ты была прекраснее всех светских дам, которых я видел.

Она повернулась ко мне и посмотрела в глаза.

— В Севастополе я поняла, что влюбилась в тебя. Но там была послевоенная разруха, руины и бедствия, каждый день надо было проживать с усилием. Я думала, что это просто… что это от страха, от напряжения. Что когда все закончится, это чувство пройдет.

— Но не прошло?

— Нет, — прошептала она. — Стало только сильнее. Когда я вернулась в имение, я пыталась забыть тебя. Принимала гостей, ездила на балы. Но каждый вечер снова я думала о тебе. Представляла, как ты работаешь над своими чертежами, как объясняешь что-то рабочим, терпеливо и детально, как умеешь только ты…

Мы снова поцеловались, на этот раз медленно, нежно.

— Что мы будем делать? — спросила Лиза, когда наши губы разомкнулись.

Я задумался, потом решительно посмотрел на нее.

— Мы будем вместе, обещаю.

Лиза легонько вздохнула.

— Я боюсь, — призналась она. — Но не тебя. Нет, я боюсь потерять тебя. Боюсь, что однажды ты исчезнешь так же внезапно, как появился. Что я проснусь утром, а тебя уже нет. И никто не будет помнить, что ты был рядом со мной.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал, как дрожат ее плечи.

— Обещай мне, — прошептала девушка. — Обещайте, что если это случится… если ты захочешь уйти… сначала ты предупредишь меня. Дашь мне хотя бы попрощаться.

Я крепко обнял ее.

— Я не собираюсь никуда исчезать, — сказал я твердо. — Я здесь. Я с тобой. И я не знаю, что нас ждет, но мы справимся. Вместе.

Лиза подняла голову, посмотрела на меня. На ее ресницах блестели слезы.

— Вместе, — повторила она. — Мне нравится это слово.

Мы лежали обнявшись, долго, очень долго. Затем я уснул, а Лиза лежала рядом, не шевелясь, чтобы не мешать мне. Я понял это только потом, потому что сквозь сон ощущал, как она тихонько двигает руками и вертит головой. Но она делала это очень осторожно, так что я не просыпался.

Когда я открыл глаза, за окном начало светать. Сквозь тяжелые бархатные занавески проникала тонкая полоска серого света.

Лиза легонько коснулась меня.

— Тебе надо ехать, — сказала она с сожалением. — Еще полчаса, и Дуняша принесет мне утренний чай. Если она увидит тебя…

Я кивнул и начал одеваться. Она наблюдала за мной, сидя на кровати и укрывшись простыней. Когда я натянул сапоги, она поднялась, накинула шлафрок и небрежно завязала пояс.

Мы вернулись по тому же коридору к входной двери. Теперь он казался короче. Я уже различал в полумраке картины на стенах: пейзажи и портреты в овальных рамах.

У двери она остановилась, взяла меня за руку.

— Ты приедешь снова?

— Конечно. Как только смогу.

— Завтра ночью? — Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах я увидел надежду и страх одновременно.

— Я постараюсь, — сказал я.

Она встала на цыпочки, и я поцеловал ее в последний раз. Долгий и глубокий поцелуй, словно я хотел запомнить каждую секунду происходящего.

Дверь бесшумно закрылась за мной. Я спустился по каменным ступеням крыльца, они блестели от утренней росы. Быстро миновал двор, оставаясь незамеченным и вышел за ворота, осторожно прикрыв их за собой.

Моя лошадка так и стояла, привязанная к забору, дремала, опустив голову, изредка помахивая хвостом. Какая молодец, ни разу не заржала, надо будет угостить ее лучшим овсом, когда вернемся в город. Я отвязал поводья и взобрался в седло.

Проехал немного по еще сумрачной перед рассветом дороге через поле. Обернулся на прощание, привстал на стременах, посмотрел поверх забора. В одном из окон флигеля, как раз, где спальня, мелькнула белая фигура. Лиза стояла там, глядя мне вслед.

Я пустил лошадку легкой рысью. Копыта стучали по утоптанной дороге. Я уезжал от усадьбы, но память о проведенной ночи, о горячих поцелуях девушки, о ее словах любви осталась со мной, жгла сильнее любого огня.

Солнце поднималось над горизонтом, окрашивая небо в розовые и золотые тона. Рассвет новой жизни или все опять пойдет по тому же непонятному кругу, как было до этого?

Лошадка шла ровной рысью по утренней дороге. Я не стал рисковать и так и поехал по проселочной дороге в город. Так будет длиннее чем через лес, зато надежнее, мне некуда торопиться.

Солнце едва выглянуло над горизонтом, робко и стеснительно, превращая серое небо в золотистое полотно. Воздух холодный и чистый, ночная роса еще не высохла на траве вдоль обочины. В голове крутились мысли о прошедшей ночи.

Ее лицо, ее губы, ее тело, все это стояло перед глазами. Запах лаванды и розового масла, который исходил от ее кожи. Тепло ее рук. Слова, которые она говорила, о любви, о будущем, о том, что ей наплевать на общество и условности.

Я понимал, что влип по уши. Связь с дочерью князя Долгорукова могла обернуться большими неприятностями, но я уже не мог остановиться. Да и не хотел.

Дорога шла через поля, где крестьяне уже начинали работу. Женщины с серпами шли полосой по ржи, мужики вязали снопы. Проехал мимо небольшой деревеньки: с десяток изб по обе стороны дороги, покосившийся забор, собака залаяла на меня и побежала следом, но вскоре отстала.

Въехал в Тулу через Киевскую заставу. Город уже проснулся, на улицах толпился народ, торговки продавали пироги и калачи, извозчики стояли у трактиров в ожидании седоков. Проехал мимо Успенского собора, колокола звонили к ранней обедне. Добрался до своего дома на Заречной улице около семи часов утра.

Спешился у ворот, привязал лошадку к столбу. Животное устало, всю ночь стояло у усадьбы Оболенского, потом два часа обратной дороги. Надо отвести ее на конюшню, на соседнем дворе, дать овса и воды.

Но сначала нужно привести себя в порядок. Я открыл калитку, прошел через маленький дворик, там росла одинокая яблоня и стояла поленница дров под навесом. Поднялся на крыльцо по слегка прогнившим деревянным ступеням, надо бы их заменить. Отпер дверь и вошел в дом.

В сенях пахло застоявшимся воздухом и табачным дымом, вчера вечером сюда приходили Морозов и Ваня, помогали Матрене перенести сундук со всякой всячиной и надымили как в курилке. Я прошел в комнату, которая служила мне и гостиной, и кабинетом. Сама Матрена сейчас на рынке, скорее всего, она всегда отправляется туда спозаранку.

Небольшая комнатка, сажени три на четыре. У окна стоял письменный стол, на нем лежали чертежи, стопка бумаг, чернильница с пером. Справа от стола книжный шкаф, где на полках выстроились технические руководства и справочники, которые я купил в Туле. Слева узкая кровать, застеленная серым одеялом. У противоположной стены печь, сейчас остывшая. Рядом с печью комод для белья и небольшой сундук с одеждой.

Я снял сапоги, они запылились с дороги, надо почистить. Скинул сюртук, повесил на спинку стула.

Рубашка взмокла от ночной езды, прилипла к спине. Подошел к рукомойнику, который стоял на комоде, обычный медный таз с кувшином воды. Налил воды в таз, умылся, вытер лицо грубым полотенцем. Вода оказалась прохладной и освежающей, сон как рукой сняло.

Переоделся в чистую рубашку, белую, льняную, с длинными рукавами. Надел другой сюртук, темно-серый, для повседневки. Причесал волосы перед маленьким зеркалом, которое висело над комодом.

Взглянул на часы, которые висели на стене. Половина восьмого.

Надо идти проверять работу в моей насосной мастерской, а потом ехать к имению Баранова, там продолжалось строительство мельницы. Но сначала следовало отвести лошадку на конюшню и дать ей отдохнуть.

Я вышел из дома, отвязал лошадь и повел его за поводья через два двора. Конюшня располагалась в длинном деревянном сарае, где стояло еще пять лошадей, извозчики и торговцы снимали здесь стойла. Конюх, старик Степан, дремал на лавке у входа. Увидев меня, поднялся и потянулся.