Или догонят меня, убьют и бросят в канаве.

Веселые мысли, Воронцов. Очень веселые.

Я ехал дальше, вглядываясь в темноту. Тропа стала еще уже. Деревья сомкнулись плотной стеной. Ветви цеплялись за одежду, царапали лицо. Лошадь с трудом протискивалась между стволами.

А потом тропа кончилась.

Просто взяла и кончилась. Впереди возникла сплошная стена кустарника, через которую не проехать. Я остановил лошадь и огляделся.

Заблудился. Замечательно. Потерял дорогу в темном лесу. Классическое начало страшной сказки.

Я слез с лошади, размял затекшие ноги. Попытался разглядеть, куда ушла тропа. Может, свернула в сторону, а я не заметил в темноте?

Пошел обратно пешком, ведя лошадь за поводья. Осматривал землю. Лунный свет пробивался сквозь ветки, давал немного света.

Прошел шагов пятьдесят назад. Вот здесь, кажется, тропа раздвоилась. Я нашел едва заметное ответвление вправо. Тут я проехал прямо, а надо было свернуть.

Развернулся и повел лошадь по другой тропе.

Идти пешком было легче. Ноги не затекают, лучше виднеется дорогу. Лошадь послушно шла следом.

Тропа вывела на небольшую полянку. Здесь светлее, деревья расступились, луна освещала траву, пни и заросли.

Посреди поляны лежало что-то большое и темное. Я остановился и старательно вгляделся.

Упавшее дерево. Огромная сосна, сваленная бурей или молнией. Толстый ствол, в обхват трех человек. Лежит поперек поляны, сухие ветви торчат во все стороны.

Я обошел дерево, ведя лошадь за собой. Кобыла шла неохотно, фыркала, косила глазом на темный ствол.

За деревом тропа продолжилась. Я сел обратно в седло и поехал дальше.

Лес снова сомкнулся над головой. Опять кромешная темнота, тишина и бесконечные деревья. Я начал терять чувство направления. Еду ли я вперед или кружу на месте?

Достал из кармана часы, попытался разглядеть циферблат. Бесполезно, слишком темно. Сунул обратно.

Ехал еще минут двадцать. Или час? Понятия не имею.

Вдруг впереди мелькнул свет. Тусклый, желтоватый, мерцающий между деревьев.

Я выпрямился и вгляделся. Свет никуда не исчез. Неподвижно горел где-то впереди.

Огонь? Костер? Или окно дома?

Направил лошадь на свет. Кобыла пошла охотнее, видимо, тоже заметила отблеск.

Свет приближался. Становился ярче. Мелькал между стволами, терялся, появлялся снова.

Наконец лес расступился. Я выехал на опушку.

Передо мной открылось поле. Широкое, плоское, засеянное чем-то, кажется, пшеницей. Темные колосья колыхались под легким ветром.

А за полем, на пологом холме, стоял дом.

Большой, двухэтажный, белый в лунном свете. Колонны у входа, мезонин, высокие окна. В нескольких окнах горел тот самый свет, теплый, желтый и манящий.

Рядом с главным домом стоял флигель. Одноэтажный, тоже с колоннами. В одном окне тоже свет.

Имение Оболенского. Я нашел то, что искал.

Я облегченно выдохнул. Слез с лошади, размял затекшую спину. Ноги гудели от непривычной езды.

Огляделся по сторонам. Поле тянулось до самого дома, примерно полторы версты. Вот и дорога, наезженная колея, видная даже в темноте.

Сел обратно в седло, направил лошадь по дороге через поле.

Кобыла шла охотно, чувствуя близость конюшни, воды и овса. Я тоже повеселел. Скоро увижу Елизавету.

Позади остался ночной лес. Я опять усмехнулся. Небольшое приключение, капитан Воронцов. Ночная скачка к прекрасной даме. Правда, скачка вышла больше похожа на медленное ползание улитки, но кто об этом знает?

Главное, добрался.

Дорога вывела к воротам усадьбы. Никакой охраны. Я оставил лошадь за забором, привязал к столбику. Кобыла опустила морду и сразу задремала.

Приоткрыл ворота и вошел во двор.

Справа главный дом, темный и спящий. Окна на первом этаже закрыты ставнями. Только несколько окон светятся на втором этаже, наверное, где кабинет хозяина или спальня.

Слева конюшня, сарай и людские избы. Тоже темно, там все спят.

Прямо, в глубине двора, флигель. Небольшой, изящный, с колоннами у входа. В окне справа тоже горел свет.

Я подошел к флигелю. Тоже устал, черт побери. Спина ныла, ноги затекли, одежда вся в пыли, лицо исцарапано ветками. Волосы растрепаны, картуз съехал набок.

Прекрасный вид для романтического свидания.

Поправил одежду как мог, пригладил волосы рукой. Поднялся по ступеням крыльца флигеля.

Остановился перед деревянной дверью, окрашенной в белый цвет. С латунной ручкой, отполированной до блеска.

Тихо постучал.

Изнутри послышались шаги. Быстрые, легкие. Женские.

Дверь открылась.

На пороге стояла Елизавета.

Елизавета Петровна стояла на пороге в белой ночной рубашке из тонкого батиста, поверх которой она накинула шлафрок цвета слоновой кости с кружевными манжетами.

Светлые волосы, которые днем она всегда укладывала в строгую прическу, теперь свободно падали на плечи и спину тяжелыми волнами, почти достигая до талии. В правой руке она держала серебряный подсвечник с тремя восковыми свечами. Пламя колыхалось от ночного ветерка, который проникал через неплотно закрытое окно в глубине коридора.

— Я уже думала, что ты не приедешь, — сказала она тихо, отступая в сторону, чтобы пропустить меня.

Ее голос звучал хрипловато, словно она долго молчала. Лицо казалось бледным в неровном свете свечей, под глазами залегли легкие тени, видно, спала плохо последние ночи.

Я переступил порог, и она сразу закрыла за мной дверь, опустив тяжелую железную задвижку. Звук лязгнувшего металла показался мне чересчур громким в ночной тишине.

Коридор далеко тянулся вглубь дома. По полу лежал персидский ковер с затейливым орнаментом из синих, красных и золотых нитей, узор изображал какие-то цветы и вьющиеся лозы.

Стены обиты шелковыми обоями светло-зеленого цвета с нарисованными пастушками, овечками и пухлыми купидонами. Вдоль стен на одинаковом расстоянии друг от друга стояли узкие столики из красного дерева на изогнутых ножках, а на них китайские вазы высотой аршин каждая, расписанные синими драконами и цветами.

Елизавета Петровна повернулась ко мне. При движении полы шлафрока разошлись, и я увидел, что под ним только тонкая ночная рубашка, сквозь которую угадывались очертания ее тела. На шее, чуть выше ключицы, пульсировала жилка, часто и быстро.

— Лиза, я…

Она подняла левую руку, останавливая меня.

— Не надо слов. Мы слишком долго говорили, когда надо было действовать.

Я сделал шаг к ней и взял ее за руку. Пальцы оказались прохладными, но ладонь горячей и влажной. Я поднес ее руку к губам и поцеловал, сначала пальцы, потом запястье, где под тонкой кожей бился пульс. Она не отдернула руку, только прикрыла глаза.

— Я каждый вечер сидела у окна, — прошептала она. — Смотрела на дорогу и ждала. Думала, что сойду с ума от этого ожидания.

Я притянул ее к себе. Подсвечник качнулся в ее руке, капля горячего воска упала на ковер и тут же застыла белым пятнышком. Я поцеловал ее в губы, сначала осторожно и нежно, но она сразу же ответила с такой страстью, что я забыл обо всем. Ее губы оказались мягкими, теплыми, с привкусом вина, видимо, пила перед сном, чтобы успокоить нервы.

Я целовал ее губы, потом спустился к подбородку, к шее. Кожа там оказалась очень нежной, с легким запахом духов: роза и еще что-то цветочное. Она откинула голову назад, открывая мне доступ, и я почувствовал, как она дрожит в моих объятиях.

— Пойдем, — выдохнула она мне в ухо.

Мы пошли по коридору. Ковер глушил наши шаги.

Я видел, как на стенах колышутся наши тени от света свечей, которые она несла. Мы прошли через гостиную, где стояли кресла, обтянутые зеленым бархатом, и длинный диван с множеством подушек.

Потом через небольшую библиотеку, там на полках рядами стояли книги в кожаных переплетах, пахло старой бумагой и табаком. Затем через музыкальную комнату, где у стены возвышалось большое фортепиано черного цвета, на крышке которого лежали ноты.