Я выдержал его взгляд, потом отвернулся. Прошел к другой стене, продолжил проверку.

Через полчаса три ряда лежали грудой битого кирпича рядом с фундаментом. Кулаков молча начал класть заново, проверяя каждый кирпич отвесом.

Я наблюдал. Теперь он работал аккуратнее и точнее. Злился, но делал правильно.

К обеду южная стена догнала остальные по высоте. Вертикальность стала идеальная.

Я проверил ватерпасом. Пузырек держался точно по центру.

— Вот так правильно, — сказал я Кулакову. — Продолжай в том же духе.

Он промолчал, только резко кивнул. Стоял с каменным лицом.

Степан сказал:

— Круто вы с ним, Александр Дмитриевич. Боюсь, обозлится совсем.

— Пусть злится, — ответил я. — Главное, чтобы работал как надо. А злость пройдет. Когда мельница заработает, когда он увидит, что стены держат машину без трещин, поймет, что я прав.

Степан покачал головой:

— Дай-то бог. А то норов у него, я вижу, боевой.

Я усмехнулся:

— У меня тоже.

Через пару дней я приехал на стройку неожиданно, в полдень вместо вечера. Дела в Туле закончились раньше обычного, переговоры с купцом о поставке меди для насосов заняли час вместо трех. Решил использовать свободное время с толком, проверить кладку.

Бричка подкатила к стройке около полудня. Солнце стояло в зените, жара слегка спала, воздух дрожал над полями. Я вылез, расплатился с возницей и огляделся.

Стены прилично выросли. Уже два с половиной аршина, почти выше человеческого роста. Красные кирпичные прямоугольники возвышались над серым фундаментом, углы четкие, грани ровные.

Работа шла быстро. Слишком быстро.

Я нахмурился. По моим расчетам, за это время каменщики должны положить аршина полтора, от силы два. А тут два с половиной. Значит, либо Кулаков гонит людей без отдыха, либо что-то не так.

Каменщики работали вовсю. Человек восемь на стенах, двое у корыта мешали раствор. Кулаков стоял у северной стены, руководил укладкой очередного ряда. Увидел меня, лицо дернулось, но быстро разгладилось. Кивнул издалека, продолжил работу.

Я подошел ближе, осматривая свежую кладку. Сразу бросилось в глаза, что швы слишком толстые. Не полвершка, как я велел, а местами почти вершок. Раствор выпирал между кирпичами серыми буграми.

Остановился и достал ватерпас. Проверил горизонтальность. Ровно. Взял отвес, проверил вертикальность угла. Тоже ровно.

Но швы толстые.

Подошел к корыту с раствором. Заглянул внутрь. Серая масса, жидкая, растеклась по стенкам. Зачерпнул пригоршню, сжал в кулаке. Раствор просочился между пальцами и потек на землю.

Слишком жидкий. Извести мало.

Я вытер руку о платок, подошел к Кулакову. Тот работал, не оборачиваясь, но по напряженной спине видно, что чувствует мой взгляд.

— Егор Петрович, — окликнул я.

Он обернулся, вытирая руки о порты:

— Здравия желаю, ваше благородие. Не ждали вас так рано.

— Вижу, — сухо ответил я. — Скажи-ка, почему швы такие толстые?

Кулаков дернул плечом:

— Да раствор сегодня жидковат получился. Вот и растекается больше обычного.

— Почему так случилось?

— Известь, видать, не та. Вчера новую партию привезли. Похуже качеством.

Я покачал головой:

— Известь та же. Я сам проверял при приемке позавчера. Отличная известь, жирная, белая. Дело не в ней.

Кулаков промолчал и отвел глаза.

Я подошел к корыту, зачерпнул раствор ковшом, дал стечь. Стекает слишком быстро, консистенция неправильная.

— Какая тут пропорция? — спросил я.

— Как всегда, — буркнул Кулаков. — Три части песку, две извести.

— Врешь, — спокойно сказал я.

Кулаков вздрогнул, резко вскинул голову:

— Что⁈

— Врешь, говорю, — повторил я. — Здесь извести от силы одна часть на четыре части песка. Может, меньше.

— Да вы что! — возмутился Кулаков. — Я сам мешал! Все правильно!

Я обернулся, окликнул Степана, стоявшего у лесов:

— Степан Кузьмич! Иди сюда!

Степан подошел и снял картуз:

— Слушаю, Александр Дмитриевич.

— Сколько извести ушло за последние три дня?

Степан почесал затылок:

— Да вроде бочки три. Может, три с половиной.

— А по расчету сколько должно уйти?

— По нашим расчетам, Александр Дмитриевич, пять бочек должно было.

Я повернулся к Кулакову:

— Где полторы бочки извести?

Кулаков покраснел, борода ощетинилась:

— Да расчеты ваши неправильные! Много вы наложили! Нам столько не надо!

— Надо, — жестко сказал я. — Именно столько. А ты разбавляешь раствор лишним песком и водой. Экономишь на извести.

— Не экономлю я ничего!

Я подошел к свежей кладке, взял кирпич из верхнего ряда. Поддел кельмой, лежавшей рядом. Кирпич легко отделился, раствор раскрошился серыми комками.

Показал Кулакову:

— Смотри. Раствор крошится. Не держит. Через месяц эта стена даст трещины. Через два рассыплется. А ты хотел на этом сэкономить?

Кулаков молчал, глядя в землю. Подмастерья столпились поодаль, слушая наш разговор.

— Сколько ты положил себе в карман? — спросил я. — Полторы бочки извести по три рубля бочка, значит четыре с половиной рубля? Или больше?

Кулаков дернул головой, будто отгоняя муху. Потом вдруг взглянул на меня. Глаза хитрые, бегающие:

— Александр Дмитриевич, — он отвел меня в сторону, заговорил тише, почти доверительно. — Вы человек разумный. Военный, офицер. Небось знаете, как дела делаются. Все так работают. Немного сэкономить, никому хуже не станет. Раствор держит, стена стоит. А сэкономленное… — он помолчал, потом добавил еще тише: — Можно поделить. По справедливости. Вам половину, мне половину. Иван Петрович ничего не узнает. Все останутся довольны.

Повисла тишина. Подмастерья переглянулись, я заметил краем глаза.

Я долго смотрел на Кулакова. Тот стоял и ждал ответа. По его лицу скользнула надежда, видать, думал, сейчас соглашусь, и дело с концом.

Наконец я произнес тихо, но отчетливо:

— Ты еще и взятку даешь.

Кулаков вздрогнул:

— Какая взятка! Просто по-людски договориться…

— Взятка, — перебил я. — Чтобы я закрыл глаза на халтуру. Чтобы промолчал, когда стена рухнет и людей убьет. Правильно понимаю?

— Да никого не убьет! — взорвался Кулаков. — Стена крепкая! Я двадцать лет так работаю!

— На церквях и амбарах, — холодно сказал я. — Где нет паровых машин. А здесь будет машина. Вибрация страшная, нагрузка вдвое больше обычного. Твой жидкий раствор не выдержит.

Я обернулся к Степану:

— Сколько рядов за три дня положили?

— Десять, Александр Дмитриевич.

— Значит, разобрать все десять рядов. По всему периметру.

Кулаков побледнел:

— Что⁈ Десять рядов⁈

— Десять. Всю кладку на жидком растворе. Разбирать и класть заново, на правильном растворе.

— Не буду! — рявкнул Кулаков. — У меня работа добротная! Не позволю ломать!

— Будешь, — ровно ответил я. — Или собирай людей и уходи. Без денег.

Кулаков стоял, тяжело дыша и сжав кулаки. Лицо красное, вены на лбу вздулись.

— Известь плохая! — внезапно выпалил он, стараясь ухватиться за последнюю возможность. — Вот в чем дело! Поставщик плохую известь привез! Я тут ни при чем!

— Известь хорошая, — терпеливо повторил я. — Я тебе уже говорил. Я проверял лично. Жирность отличная, примесей нет. Дело не в извести, а в тебе. Ты сэкономил полторы бочки, хотел положить в карман. А когда я поймал, пытался отделаться взяткой.

— Да это навет и клевета! — взревел Кулаков, теряя остатки самообладания. — Кто вы такой, чтобы меня судить⁈ Вы в стройке ничего не смыслите! Я тридцать лет кладу! Церкви, палаты! Все стоят! А ты меня учить будешь⁈

Он стоял размахивая кельмой. Степан быстро встал между нами, широкий и грузный:

— Полегче, Егор Петрович. Не забывайся.

— Да пошли вы все! — Кулаков отшвырнул кельму, та со звоном упала на кирпичи. — Не буду я разбирать! Слышишь⁈ Не буду! И вообще, работать с вами не буду! Забирай свои деньги и…